Татьяна Соломатина - Естественное убийство – 3. Виноватые
Глава вторая
Маргарита Пименовна не отдала собаку Всеволоду Алексеевичу.
Для начала был изгнан посланный за псом Соколов. В четыре часа утра он, разумеется, не рискнул отправиться к Рите, хотя Алёна бушевала в трубку так, что мама не горюй! Когда полились короткие гудки, Семён Петрович меланхолично ткнул кнопку чайника. Поделом ему! Он сам никогда особо не беспокоился о неудобствах, приносимых его инвазией в жизнь друзей. Отчего бы и друзьям переживать из-за того, что на часах едва начало пятого, а за окном предрассветная синь? Да и не впервой ему, отцу уже пятерых детей, вставать под утро или за полночь. Хотя, если быть откровенным (а каким ещё стоит быть наедине с собой?), то надо признать, что долевое участие «вставаний», мягко говоря, не сбалансировано вселенской формулой справедливости: на один Сенин подъём к хнычущим младенцам приходится добрая сотня Лесиных. И никогда – никогда! – она ему не ныла, что у неё завтра совещание, важное дело, самолёт «Домодедово – Шарль де Голль», хотя именно у неё чаще всего завтра было совещание, важное дело и тот самый самолёт. У неё, а не у Сени! Потому что она, а не Сеня – занимает топ-менеджерскую позицию в транснациональной компании – производителе бренда с мировым именем и почти двухвековой историей!
Сука!
И ах, как трогательно, что жена никогда не озвучивает, сколько она потратила ему на костюмы, детям на игрушки-тряпки и на постельное бельё-занавеси. Как мило, что она молча оплачивает счета, не козыряя своей финансовой независимостью перед супругом!
Издевается, гадина!
А как Леська ловко маскирует своё ехидство под восхищение, рассказывая друзьям, какой Сеня успешный бизнесмен и невероятного ума и всяческих достоинств мужчина!
Дрянь!
Да уж, невероятного ума он, ничего не скажешь. Торчит тут со всяческими своими достоинствами, вроде хронического панкреатита, на вечно захламлённой мусорной кухне, успешный бизнесмен, мать-перемать! Успешные бизнесмены все в Лондоне, в Соединённых Штатах Америки, на Юге Франции или в Италии, на худой конец. С прислугой, живущей в отдельно стоящих от роскошного хозяйского особняка (а то и замка!) уютных домиках.
Внезапно Соколов ощутил приступ такой злейшей ярости на жену, что у него вспотел крестец и сбесились каротидные синусы. Он надавил на глазные яблоки. Помнится, рефлекс Ашнера – Данини?..[2] Даже врача из него не вышло! Духу не хватило. Красивой жизни захотелось! И что теперь в твоей жизни красивого? Жена с отвисшим от родов брюхом в полосочку растяжек и безысходность? Жена платит за хлеб и зрелища, причём для всей кодлы, а ты весь в проектах, результативность которых не позволяет тебе не то что виллу в предместьях Лос-Анджелеса купить, но даже домишко в Подмосковье построить…
Не то рефлекс сработал, не то стыд от того, что он собрался принять половину от денежной сметы на проект от друга, но сердце забилось медленнее. А ладони покрылись липким потом. Немного поразмышляв, не климаксом ли его накрыло, Соколов успокоился. Только височная жилка продолжала чеканно-яростно телеграфировать: «не-на-ви-жу-не-на-ви-жу-не-на-ви…» Высшие центры коры головного мозга постарались пересмотреть решение миндалины, призвав на помощь такие мощные инструменты регулирования, как память и контекст, но это не позволило им точно и взвешенно определить эмоциональную значимость стимулов. Потому что стимулов к столь сильной встряске лимбической системы никаких и не было, во всяком случае внешних. Ну не Алёнин же звонок, в самом деле!
Алёна вот ещё! Хорошо им с Северным. То есть Северному, поганцу, хорошо. Живёт, ни о чём не думает посреди своих стометровых хором один-одинёшенек, наслаждается, сибарит хренов! Сноб! Зануда! Брюзга! Забодал всех своими поучениями и тонно-километрами прочитанных книг. Тоже мне, достоинство – цитатами сыпать, фолианты любовно оглаживать между плотскими утехами с кем попало. А как надоели хороводы малолетних девочек-дур – так отхватил себе умницу-красавицу более подходящего возраста. Более подходящего тем, что в Алёнином веке у любой приличной женщины уже имеется взрослое дитя. И Северному не придётся возиться с говняными памперсами, с аденоидами и неправильными прикусами, не надо будет рассказывать про «почему небо голубое, а трава зелёная», тужась в попытках пересказа спектрально-атмосферных явлений и процесса фотосинтеза в версии для альтернативно одарённых шимпанзе! Нормальным мужчинам постоянные женщины нужны именно что не раньше пятидесяти! И именно же, что с подрощенными уже, эстетически выдержанными детьми, студентами престижных столичных вузов, проживающими в отдельных от мужчин и женщин квартирах! И богатства друг Сева никогда не алкал. Эх, мне бы его начально-развально-передельные возможности девяностых, уж я бы с моими способностями развернулся! А этот – чистоплюй! Мораль – смотри этика, этика – смотри мораль. А туда же, позёрство: мол, я весь такой циник, ах, я такой кремень. Трус, слюнтяй и напыщенное фу-фу, прикрывающееся никому не интересной суммой профессиональных знаний и бряцающее щитом своего интеллектуального превосходства! Всезнайка престарелый!
Внезапно Соколову стало ужасно стыдно, и он, покраснев, снова ткнул кнопку электрического чайника. Кажется, уже в третий раз. Друга и подругу-однокашницу ненавидеть не получалось. Ненависть всё очевиднее приобретала крепкие коренастые широкобёдрые очертания ещё вчера – даже буквально сегодня! – горячо любимой спутницы жизни Олеси Александровны. Перед ней ему почему-то не становилось стыдно. Напротив: если бы не она, всё было бы не так! Если бы не она, он был бы подтянут, строен и успешен. Без пяти хомутов на одной шее. Сеня попытался было поразмышлять о том, что могло бы получиться, согласись Соловецкая выйти за него замуж в далёкой юности… Но в этот момент заспанная Леська вышла из спальни в уютной голубой пижаме, слегка выцветшей и несколько пёстрой от застиранных пятен, во множестве случающихся на одеждах многодетных матерей.
– Ты чего так рано? – равнодушно спросила она и, не дожидаясь ответа, отправилась в туалет.
– Ничего! – прошипел Сеня, нервно бряцая ложкой в чашке. – Чтоб ты спросила, замарашка!
– Не шуми, пожалуйста, детей разбудишь, я ещё часок посплю, очень вчера устала и к Пенелае два раза вставала, – безо всякого раздражения монотонно пробормотала жена, возвращаясь коридором в спальню.
– К Ане! Её зовут Аня! – заорал Соколов, перекрикивая водопад, продолжавший литься из стояка в давным-давно поломанный бачок. – И глаз не подняла, распустёха! Она меня вообще не замечает. Я для неё просто предмет интерьера! – тут же язвительно проскрипел он себе под нос.
Леся даже не обернулась.
Сеня зашёл в туалет, с грохотом снёс фаянсовую крышку, нащупал на дне бачка покосившийся клапан и попытался заткнуть им соответствующую дырку. При этом задел поплавок, что-то там треснуло, скрипнуло, и фонтанчик ледяной воды брызнул ему за шиворот.
– Нет! Это кошмар какой-то! – заорал Соколов и, перегнувшись, перекрыл вентиль. – К бениной маме! Ей что, трудно вызвать сантехника?! – Он даже обрадовался, что надо ехать за Севиной псиной. А эта! Проснётся – пусть сама и разбирается!
В переполняющем его до краёв гневе он как-то запамятовал на секундочку, что Леся обычно со всем «сама и разбирается», в том числе с бачками от унитаза. Просто не всегда своевременно успевает, потому что человеческие возможности ограничены, будь ты сто раз топ-менеджером.
– Нет, ну даже зенки не разлепила! – продолжал исходить ядом Соколов. – Дрыхни, дрыхни! Всю жизнь продрыхнешь!
Это было вопиюще несправедливо, потому что последние годы Леська редко когда спала больше пяти часов в сутки. Но ненависти плевать на справедливость. Сенина ненависть была иррациональная, однако имела формы. Ненависть была толстая, мятая и неряшливо застиранная. И лицо. И это было заспанное лицо жены. Голосом ненависти стал шум унитазного бачка. Запахом ненависти – ещё пару часов тому приятное смешение ароматов Лесиного дезодоранта, вони нового пластика бакуганов[3] Дария, тонкой эссенциальной мармеладности Даши, щенячьего духа Жорыча, фруктового пуканья Георгины и младенческой безмятежности присыпки Анны-Пенелаи. Чтобы блокировать обретение ненавистью вкуса и осязания, Сеня сунул пачку сигарет с лежащей внутри зажигалкой за резинку трусов, взял чашку и на цыпочках прокрался сквозь заваленный бытовым хламом тамбур на лестничную клетку. В бетонной прохладе немного отпустило. Вспомнив, что он пообещал купить Даше собаку, глава многочисленного семейства даже слегка улыбнулся. Вдох-выдох… Всего лишь игры разума. Человек управляет компьютером, а не компьютер человеком! Не так ли?
Семён Петрович медленно и размеренно пил на лестничной клетке прогорклую бурду, получаемую при смешении кипятка со щепотью вонючего коричневатого мусора, и давился дымом, размышляя о том, какими прекрасными станут его утренние медитации, когда он всё-таки построит дом с отдельным флигелем для себя, любимого. Вот уже там он будет сперва принимать душ, затем одеваться а-ля денди лондонский и только после этого будет молоть зёрна в ручной мельнице, правильно варить напиток в правильной джезве и совершенно уже аристократически курить, прихлёбывая божественную бодрящую амброзию, просматривая под это дело свежие новости. Затем он будет желать доброго утра красивым, умытым, причёсанным и хорошо одетым деткам. То есть они ему. А затем милые детки будут растворяться – до самого позднего вечера! – в далях престижных школ, англоязычных гувернанток и франкоговорящих нянюшек. Поздними вечерами, после того как детки пожелают – нежно и ласково, но быстро-быстро! – папе и маме спокойной ночи, Сеня с любимой женой будут выпивать по бокалу хорошего вина на веранде. И Леся будет в красивом, летящем или даже струящемся вокруг тонкого стана платье. Осталось понять, откуда это всё взять, включая Лесин тонкий стан… Задумчиво почесав то самое, что болталось в его трусах – ведь именно в такой амуниции Сеня в почти панической атаке выскочил на перекур, он прямо так и слышал голос своего друга Всеволода Алексеевича Северного: «А что тебе сейчас мешает сначала умыться-одеться, сварить себе нормальный кофе и только потом закурить в качестве почина реализации твоих фантазий…»
