Мария Семенова - Магия успеха
— Ну-ну-ну, не надо так отчаиваться, сделаем все, что можем. Что в наших силах.
Неожиданно помрачнев, он замолчал и поманил Прохорова за собой в ординаторскую:
— Не так давно появился новый метод борьбы с параличом, так называемая фетальная терапия. Занимается им в Петербурге клиника «Еврокласс», советско-шведская. Но лечение чертовски дорогое. — Он присел к столу, кратко изложил историю болезни и, протянув Сереге бумажный лист, как-то неловко улыбнулся. — Вот, на всякий случай возьмите.
Объяснил, как доехать до «Еврокласса», вытащил из кармана «Стюардессу», закурил, и Серега вдруг понял, что врачу мучительно стыдно за свою беспомощность. За отсутствие лекарств, за драные простыни, за упитанных веселых тараканов, от которых спасу нет. За державу обидно. Ведь врач как-никак, целитель страждущих, клятву Гиппократа давал…
— Спасибо вам, доктор. — Он убрал историю болезни матери подальше и, вспомнив про пакет с фруктами, поставил его на стол. — Отдайте кому-нибудь, кто еще глотать может.
И только уже внизу, на улице, понял, что сморозил глупость. Стоял погожий летний день. В душном воздухе летали стрекозы, девушки щеголяли в шортах и сетчатых, абсолютно ничего не скрывающих майках, но Прохорову было наплевать. Он вдруг отчетливо осознал, что, кроме матери, никто никогда не ждал его поздними вечерами, ну, может быть, Рысик, когда хотел жрать и не бегал где-нибудь во дворах по кошкам. Кстати, о кошачьих харчах. У продовольственного лабаза Серега припарковался, купил полкило печени и пачку геркулеса «Ясно солнышко». Всяких там «Вискасов» и «Китикетов» Рысику перепадало мало, потому как он страдал песком в уретре и однажды уже испробовал катетер. Себе же Прохоров взял чего попроще, пельменей, — дешево и сердито, к тому же «Равиоли», если и подзадержится в дороге, не раскиснут.
Однако время было ни то ни се, и ехать народ упорно не желал. Тормоз окончательно уже решил рулить к дому, когда заметил фигуристую телку, зазывно махавшую рукой.
— Куда изволите?
Бывают все же чудеса на свете — изволили к его же собственному дому! Однако закончился вояж весьма прозаически.
— Держи, шеф. — Пассажирка извлекла пятирублевую монетку и, чтобы не касаться водительских пальцев, небрежно бросила ее на приборную доску. — Бензином у тебя в тачке воняет, жуть.
Сама она благоухала «Шалимаром», изрядно разбавленным нежным девичьим потом, — жарко все-таки, лето.
— Да ладно, подруга, оставь себе. — Подобного хамства Тормоз не выносил и, ухмыльнувшись, сунул красавице пятирублевку в щель между прекрасными выпуклостями. — Купи себе тампакс и засади поглубже…
— Козел! — Взвизгнув, блондинка выкатилась из машины, вытащила застрявшую в трусах монету и с видом оскорбленной добродетели направилась к Серегиному подъезду. — Пидор, чтоб тебе самому засадили поглубже!
«Если соседка, то живет здесь недолго. — Посмотрев ей вслед. Тормоз оценил стройные щиколотки и перевел взгляд на округлости ягодиц под полупрозрачной тканью. — Что-то этой жопы я не видел». Привычно заковав машину в противоугонные кандалы, он вошел в подъезд и сразу же услышал глас Рысика — полный экспрессии, негодования и готовности сожрать целого быка. Расположившись у родного порога, хищник яростно драл когтями дерматин, время от времени разбегался., взлетал в воздух и ломился в дверь всеми четырьмя конечностями, а уж орал-то, словно голодный тигр:
— Мя-я-я-я-са!
Учуяв Тормоза, он потишел и, лихо вспрыгнув на хозяйское плечо, принялся урчать прямо в ухо — уважаю, мол. Рыжие бока его ввалились, нос расписали когти конкурентов, а хвост был мелирован чем-то на редкость вонючим, — и где только нелегкая носила! «Да, за любовь надо платить. — Запустив домочадца, Прохоров вошел следом, закрыл за собой дверь. — За простыни, за лекарства, за операцию… За все…»
В квартире было душно. Мухи нарезали круги над кошачьим лотком, в солнечных лучах роились пылинки, а из конуры Прохорова-старшего раздавался даже не храп, а утробные, нечеловеческие хрипы. Сморщив нос — опять все углы облеваны! — Тормоз набрал в кастрюлю воды и, поставив на огонь, с уханьем залез под ледяной душ, — жара. Да, жарко, — мощно приложившись к поилке, Рысик с ходу вылакал половину содержимого и, принюхавшись, начал подбираться к пакету с печенью, а в это время полилась песня и на кухню заявился Прохоров-старший.
— Отцвели уж давно хризантемы в саду… — Он уже успел похмелиться, «полирнуться» пивком и добавить свежачка на старые дрожжи, а потому находился в прекрасном расположении духа. — Ути кисонька, дай-ка я тебя поцелую, хвостатенький ты мой…
Одет экс-майор был в семейные, до колен, трусы и не по сезону утепленную фуфайку, мочой и перегаром разило от него за версту, так что Рысик, запрыгнув на холодильник, окрысился:
— Пш-ш-ш-ш-ел!
— Батя, есть будешь? — Выйдя из ванной, Тормоз бросил в закипевшую воду печень, разогрел сковородку с маслом и, дождавшись, пока заскворчит, стал выкладывать пельмени. — «Равиоли», Италия.
— А на фига, знаешь, сколько калорий в водке? — Прохоров-старший смачно почесал под фуфайкой и обиженно глянул в сторону Рысика. — Брезгует, гад, с гонором. Ты мне, Серега, лучше другое скажи. — Он неожиданно придвинулся и, прищурив мутные, в красных прожилках, глаза, пристально уставился сыну в лицо. — Почему все-таки вино на пиво красиво, а пиво на вино говно? Не знаешь? А что вы вообще знаете, молодые? Мы вот вчера с Колькой-бомжем взяли «попугайчиков», после водочки, паленой конечно, но прошла, а под вечер Валька-хмырь заявился. Он мне должен был, так должок, сука, корьем[1] отдал — в канистре приволок. Говорит, ему с бочки слили. И вот как вспрыснули мы пива, так нам с Коляном так по-плохело — отходняк покруче, чем с «портишка», еле-еле водочкой поправились, а ты говоришь — пельмени… На кой ляд мне твои гребаные пельмени! — Внезапно разъярившись, он швырнул ногой табуретку и, поддернув трусы, так же неожиданно угомонился. — Ты, сынок, сам здесь командуй, а я пойду, пойду подремлю пока. — Он икнул, подержался за косяк и, пошатываясь, поплелся к себе, только заскрипел дешевый отечественный протез.
«Эх, батя, батя, — Серега глянул на сгорбленную отцовскую спину и сразу забыл про пельмени, — эк тебя согнуло…» А ведь какой был — мешок цемента зубами поднимал, подъем переворотом делал десять раз по полной боевой… Память вдруг вернула Тормоза лет на двадцать назад, в Гагры, на выстланную галькой полосу городского пляжа. Они тогда впервые приехали всем семейством на море, и частенько, усадив Серегу с братом на плечи, батя вихрем мчался по воде вдоль линии прибоя — молодой, сильный, загорелый. А мать, счастливо улыбаясь, смотрела на них и делала вид, что плотоядные мужские взгляды ее не касаются… Серега явственно услышал Витькин смех — детский, радостный, похожий на серебряный колокольчик — и тут же увидел брата взрослым — в ростовском морге. Полуразложившимся трупом без обеих ног и с наполовину снесенным черепом…
Тормоз помотал головой, стараясь больше не думать о грустном, и принялся переворачивать пельменины на другой бок: «„Тефаль“, похоже, накрылся, пригорело в лучшем виде». Печенка между тем тоже дошла до кондиции, и Рысик не на шутку разволновался: удастся ли вкусить натурпродукта или его сразу испоганят геркулесом? Хоть и «Ясно солнышко», да без него вкуснее. Но переживал он напрасно.
— На, разминайся. — Подув на ломтик печенки, Тормоз осчастливил им хищника, и тот с урчанием потащил добычу под ванну — упаси Бог, отнимут! Оставшуюся массу субпродукта Серега разрезал на куски и, заправив бульон геркулесом, все перемешал. Получилось что-то вроде казацкого кулеша, хотя Тарас Бульба наверняка есть бы не стал.
— Кушать подано. — Плюхнув в Рысикову плошку конечного результата. Тормоз облагородил блюдо рыбьим жиром и, поставив остывать, потянулся к сковороде. — А у нас теперь самообслуживание.
Пельмени оказались пережарены и недосолены, но скоро это уже не имело никакого значения. Запив их чаем, Серега загрузил посуду в мойку и, подмигнув томившемуся Рысику, поставил плошку на пол:
— Налетай, остыло.
Упрашивать было не надо, оголодавший кот, заурчав, принялся разделываться с кулешом, а повар отправился в свои апартаменты, не ахти какие, двенадцатиметровые. Обстановка была спартанской: шкаф, кресло-диван и стойка с аппаратурой, основную же часть комнаты занимал импровизированный спортзал — с «водяным» мешком, с «коварной» — зазеваешься, даст по рукам — макиварой и перекладиной. У окна висела полочка с наградами, не так уж и много, но глазу приятно, в углу стоял «бо» — двухметровый шест, в руках мастера легко протыкающий грудную клетку, а со стены грозно щурился Брюс Ли — «маленький дракон» с большими возможностями.
— Здорово, коллега. — Прищурившись в ответ, Тормоз плотно, чтобы не вломился Рысик, прикрыл за собою дверь и, встав на кресло, заглянул на верхотуру шкафа. Его взору предстали залежи оружия: ударно-дробящего действия — нунтяку, тон-фа, всевозможные дубинки и палицы, а также кое-что режуще-колющее — самурайский меч катана, вернее, его современная копия, выполненная один к одному. Прохоров выбрал на сегодня дзе, обыкновенную метровую палку, и, устроившись в центре комнаты, принялся с увлечением размахивать ею, только загудел рассекаемый воздух. Главное здесь в контроле над средней линией врага и максимальной эффективности движений — никаких «пустых» замахов плюс работа по точкам. Секущие удары по ногам, рубящие по рукам, тычковые в корпус… Примерно такой же палкой отец-основатель школы Синдо-Мусорю Мусо Гоннэскэ и выиграл однажды поединок у величайшего фехтовальщика семнадцатого века Миямото Мусаси. А это было непросто. Мусаси за свою жизнь убил более шестидесяти человек в официальных поединках, не считая войн и малозначимых инцидентов, причем умер своей смертью в почтенном возрасте. Рассказывают, что однажды во время странствий он забрел в глухой провинции на постоялый двор. Заказал обед и в ожидании его уселся в угол, положив рядом с собой меч. Вскоре в двери ввалилась шумная компания молодцов, совершенно не похожих на обычных путников. Все они были сплошь увешаны оружием и сильно смахивали на разбойников с большой дороги. Приметив посетителя, одиноко сидящего в углу, а главное, его великолепный, стоивший целое состояние меч, бродяги сгрудились и принялись шептаться. В ответ Миямото взял палочки для еды и, поймав четырьмя неуловимыми движениями четырех жужжавших в воздухе мух, аккуратно уложил их на столе. При этом он посмотрел в сторону бродяг и легкая усмешка пробежала по его лицу. Те принялись униженно кланяться и быстро исчезли… И вот такого мастера Мусо Гоннэскэ и победил обыкновенной палкой. Правда, после озарения, и дзе у него была вырезана из священного бука, а вот Тормоз к медитации относился скептически и дубинку сделал себе из упертой со стройки лопаты…
