Ханс Русенфельдт - Темные тайны
Лена не закончила фразу. Она протянула руку и дотронулась до Рогера. Холодный. Мертвый. Она задержала руку на его щеке.
— Я потеряла сына, когда ему было четырнадцать.
Не отрывая руки от щеки мальчика, Лена слегка повернула голову в сторону Хансер.
— Неужели?
— Да…
Снова молчание. Почему она это сказала? Хансер никогда прежде не рассказывала этого никому в подобной ситуации. Но в стоящей возле носилок женщине было нечто особенное. У Хансер возникло ощущение, будто та не позволяет себе горевать. Не может. Или даже не хочет. Она сказала об этом с целью утешить. Протянуть руку, чтобы показать, что понимает, через что Лене придется пройти.
— Его тоже убили?
— Нет.
Внезапно Хансер почувствовала себя дурой. Будто ее комментарий замышлялся как сравнение страданий. «Я ведь тоже кое-кого потеряла, вот так». Но Лена, казалось, уже перестала об этом думать. Она повернулась и вновь стала смотреть на своего единственного сына.
Как много лет он был ее единственной гордостью.
Или как много лет он был для нее всем.
Точка.
Это твоя вина? — начал спрашивать голосок в голове. Лена убрала руку и отступила на шаг. Головная боль сделалась невыносимой.
— Я, пожалуй, лучше пойду.
Хансер кивнула. Лысый мужчина вернул простыню на место, а женщины направились к двери. Лена начала вытаскивать из сумки пачку сигарет.
— Вам есть кому позвонить? Вам, наверное, не стоит оставаться одной?
— Но ведь так и есть. Теперь я одна.
Лена покинула комнату.
Хансер осталась стоять на месте.
Все как она и предполагала.
Конференц-зал в отделении полиции Вестероса был совсем недавно переоборудован. Мебель из светлой березы завезли всего несколько недель назад. Восемь стульев вокруг овального стола. Три стены покрывали новые обои расслабляющего, пастельного зеленого оттенка, а четвертая стена представляла собой комбинацию из белой доски и экрана. В углу возле двери стояло новое оборудование, соединенное с проектором на потолке. В центре овального стола находилась панель, управлявшая всем в комнате. Едва ступив на серое ковровое покрытие, Торкель решил, что здесь и будет штаб его команды.
Сейчас он собрал все лежавшие перед ним на лакированном столе бумаги и допил остатки минеральной воды. Разбор проведенной к нынешнему моменту работы по расследованию убийства прошел приблизительно так, как он и ожидал. Доклад Харальдссона, собственно, принес неожиданности только в двух случаях.
В первый раз — при разборе хронологии расследования.
— Что вы делали в воскресенье? — спросила Ванья, оторвавшись от бумаг.
— Полиция взялась за дело всерьез, но ничего не достигла.
Ответ прозвучал быстро. Заученно быстро. Лживо быстро. Торкель отметил это, понимая, что Ванья тоже не упустила этого из виду. Она являла собой максимальное из известных Торкелю приближение к человеческому детектору лжи. Он с некоторым ожиданием во взгляде наблюдал за тем, как она, пристально посмотрев на Харальдссона, вновь погрузилась в бумаги. Харальдссон расслабился. Они, конечно, находятся по одну сторону, но коллегам незачем знать о том, что на начальной стадии были допущены кое-какие ошибки. Сейчас надо смотреть вперед. Поэтому он немного рассердился — и слегка заволновался, — когда Ванья снова помахала карандашом. Билли улыбнулся — он тоже заметил, что Ванья уловила в тоне Харальдссона фальшь. Она так просто не отступится. Никогда не отступается. Билли откинулся на спинку удобного стула и скрестил руки на груди. Это может получиться забавно.
— Когда ты говоришь «взялась за дело», — продолжила Ванья еще более строго, — что ты имеешь в виду? Я не нахожу никаких допросов ни матери, ни кого-либо другого, никаких результатов обхода соседей, никакого временного графика пятницы. — Она посмотрела на Харальдссона в упор. — Так чем же именно вы занимались?
Харальдссон заерзал на стуле. Черт подери, теперь ему еще приходится отвечать за чужие ошибки. Он откашлялся.
— Я в те выходные не работал и получил расследование только в понедельник.
— И что же происходило в воскресенье?
Харальдссон посмотрел на сидящих в комнате двоих мужчин, словно ища поддержки своей позиции, что оглядываться назад совсем не обязательно. Но не получил ее. Оба смотрели на него выжидающе. Харальдссон снова откашлялся.
— Насколько я понял, полицейские в форме выезжали к матери.
— И что сделали?
— Взяли сведения об исчезновении мальчика.
— Какие сведения? Где они значатся?
Ванья не сводила с него взгляда. Харальдссон понял, что они не сдвинутся с места, пока не узнают обо всем случившемся. Поэтому он рассказал. Правду. После чего в комнате воцарилась тишина некоего нового рода. Харальдссон, во всяком случае, истолковал ее как тишину, возникающую, когда группе людей требуется переварить, возможно, самую большую нелепость из тех, что им доводилось слышать.
— Значит, единственное, что было сделано в воскресенье, — написание еще одного заявления о том же самом исчезновении? — в конце концов нарушил молчание Билли.
— В принципе да.
— О’кей, мальчик исчезает в пятницу в 22:00. Когда вы начали всерьез искать?
— В понедельник. После обеда. Когда заявление попало ко мне. Вернее, искать мы тогда еще не начали, но стали опрашивать его подругу, в школе, других свидетелей…
В комнате вновь воцарилась тишина. Судя по опыту, мальчик к тому времени, скорее всего, был уже мертв, а если нет, если его где-то держали в плену? Трое суток. Господи! Торкель склонился вперед и посмотрел на Харальдссона с неподдельным любопытством.
— Почему вы не сказали этого, когда мы спрашивали о том, что происходило в воскресенье?
— Признавать ошибки всегда не слишком приятно.
— Но ведь это была не ваша ошибка. Вы получили расследование только в понедельник. Единственная ваша ошибка заключается в том, что вы солгали нам. Мы представляем собой команду и не можем допускать нечестности по отношению друг к другу.
Харальдссон кивнул. Он внезапно почувствовал себя семилетним мальчиком, оказавшимся у директора за то, что натворил глупостей на школьном дворе.
В оставшейся части доклада он рассказал все (за исключением обеденного секса с Пенни и симуляции посещения больницы), и в результате они закончили обсуждение только в начале десятого вечера.
Торкель поблагодарил его, Билли вытянулся на стуле и зевнул, а Ванья начала укладывать в сумку свои бумаги, когда возникла вторая за вечер неожиданность.
— Еще одно. — Харальдссон выдержал маленькую эффектную паузу. — Мы не нашли куртки и часов мальчика.
Торкель, Ванья и Билли распрямили спины: это их заинтересовало. Харальдссон увидел, что Ванья начала поспешно вытаскивать из сумки папку.
— Я не включил этого в отчет — никогда не знаешь, кто его прочтет и куда попадут такие сведения.
Ванья мысленно кивнула. Умно, такие детали ни в коем случае не должны просачиваться в прессу. Они дорогого стоят при допросах. Возможно, Харальдссон не совсем безнадежен, хоть многое на это и указывает.
— Значит, его ограбили? — поинтересовался Билли.
— Не думаю. При нем остался бумажник почти с тремя сотнями крон. И в кармане брюк мобильный телефон.
Все члены группы восприняли данный факт следующим образом: кто-то, вероятно убийца, взял у жертвы избранные предметы. Это что-то означало. Это и исчезнувшее сердце.
— Куртка была фирмы «Дизель», — продолжил Харальдссон. — Зеленая. У меня на письменном столе есть фотография этой модели. Часы были, — Харальдссон сверился с записями, — «Тонино Ламборджини Пилот». У меня опять-таки имеются снимки.
Потом Торкель остался сидеть в лишенной окон комнате в одиночестве, пытаясь придумать повод, чтобы не ехать в гостиницу. Может, начать выстраивать на белой доске временной график? Повесить карту? Фотографии? Снова просмотреть сведения Харальдссона? Впрочем, Билли сделает все это гораздо быстрее и лучше завтра рано утром, вероятно, еще до того, как в отделении появится кто-нибудь из сотрудников.
Конечно, можно пойти поесть. Но он не особенно голоден, не настолько, чтобы сидеть одному в ресторане. Разумеется, он мог попросить Ванью составить ему компанию, но она наверняка собирается посвятить вечер изучению дела у себя в номере. Очень амбициозная и дотошная Ванья. Она бы, вероятно, не отказалась, предложи он ей вместе поужинать, но хотелось-то ей совсем другого, и она бы весь вечер немного нервничала, поэтому Торкель отбросил эту мысль.
А Билли? Торкель считал Билли человеком разносторонним, благодаря знанию техники и компьютера являвшимся неоценимой частью команды, но Торкель не мог припомнить, чтобы они хоть раз ужинали вместе, только вдвоем. Беседа с Билли была лишена легкости. Билли обожал ночевать в гостинице. Он не пропускал ни одной телевизионной передачи, которая шла по какому-нибудь каналу между 22:00 и 2:00, и с удовольствием их обсуждал. Телевидение, фильмы, музыку, игры, компьютеры, новые телефоны, прочитанные им в Сети иностранные журналы. С Билли Торкель ощущал себя старым, как динозавр.
