Лоренцо Каркатерра - Гангстер
Он жадно учился, стремясь выжить на равнодушных улицах злого города. А еще он был ребенком, который в глубине души мечтал о привязанности и нашел любовь и заботу там, где этого меньше всего можно было ожидать. Сложись все по-другому, живи он среди честных и трудолюбивых людей, Анджело Вестьери, скорее всего, вырос бы таким же, как они, и прожил бы простую и ничем не примечательную жизнь. Но его жизненный путь оказался вымощен поистине взрывчатым веществом.
Мы можем игнорировать свою судьбу, можем даже противиться ей, но в конце концов всем приходится уступать. Так сложилось у Анджело. Так сложилось у меня.
Ида Гусыня неожиданно прониклась состраданием к избитому мальчику и окружила его заботой. Она велела доктору вылечить его и предупредила Жозефину, чтобы та не показывала Анджело отцу, пока следы избиения не станут менее заметными.
— Зачем ты в это ввязалась? — спросила Жозефина у Иды, в упор взглянув на нее. Женщины сидели напротив друг дружки со стаканами с темным ирландским виски.
— У меня слабость к бездомным детенышам, — сказала Ида, большим глотком допив содержимое своего стакана. — Года два назад нашла кошечку в переулке позади кафе. Маленькую, почти котенка. Избитую до полусмерти, а может, и еще сильнее. Теперь она здоровая и такая сильная, что расправляется сразу с тремя крысами.
— И ты хочешь подобрать Анджело и сделать его здоровым и сильным? — полуутвердительно произнесла Жозефина. — Как ту кошку?
— Нет, — ответила Ида. — Я хочу только объяснить ему, что к чему, чтобы его было не так просто пришибить.
— Он кажется слабаком и ведет себя как слабак, — сказала Жозефина. — Но внутри у него много силы.
— Он лучше, — непонятно подытожила Ида Гусыня.
Жозефина несколько секунд молча смотрела на Иду.
Потом кивнула, улыбнулась и снова наполнила стаканы виски.
Близился восход, и в грязные окна «Кафе Мэриленд» начал пробиваться свет. Анджело тихо шел по залу, пропахшему застарелым табачным дымом и пьянством. Поверх пижамы на нем был слишком большой для него халат, вместо шлепанцев он был обут в тоже чужие рабочие ботинки. Его лицо все еще покрывали синяки и ссадины, один глаз не полностью открывался, а спина и грудь болезненно отзывались на любое прикосновение. Анджело отодвинул стул и открыл дверь в находившуюся в самой глубине дома комнату Иды. Он попал сюда впервые и изумился тому, как здесь чисто и аккуратно-сияющая полировкой мебель, на стенках фотографии в рамках, нигде ни пылинки. Он пересек комнату и остановился перед кроватью, глядя на спящую женщину. Ида лежала спиной к нему, зарывшись лицом в подушку, упертую в коричневую стену. Анджело сел на пол, выглядывая из выданной ему чужой одежды, как из кучи тряпья, и прислонился плечом к боку матраца. Протянув руку, он прикоснулся к густым вьющимся волосам Иды, погрузил в локоны пальцы. С открытыми, полными слез глазами он прислушивался к ее ровному дыханию. Потом наклонился, уперся головой в ягодицу спящей и закрыл глаза. В комнате было тихо, мирно. «Grazie tanto, signora, — прошептал Анджело за секунду до того, как уснуть. — Большое вам спасибо».
Ида лежала с открытыми глазами, глядя на коричневые обои, находившиеся в нескольких дюймах от ее лица. Она подождала, чтобы дать мальчику возможность крепко заснуть, повернулась, осторожно подняла его на кровать и укрыла своим одеялом. Посмотрев на его избитое лицо, она нежно погладила щеку теплой ладонью. Потом поцеловала Анджело в лоб, вновь опустила голову на подушку, закрыла глаза и вскоре уснула, ласково обнимая одной рукой хилого мальчика, которому спасла жизнь.
Две недели спустя, дождливым воскресным утром, Ида Гусыня вызвала Пудджа Николза в «Кафе Мэриленд».
— Тетенька, я после этого макаронника никого пальцем не трогал, — сказал Пуддж. Он стоял в дверях и нервно мял в руках сорванную с головы кепку. — Поклянусь чем хотите.
— Это только начало, — сказала Ида, глядя на него поверх большой белой кофейной чашки.
Ида стояла за стойкой бара, из-под которой была видна ее нога в идеально начищенной черной туфле, упиравшаяся в металлическую трубку, которая скрепляла основание сооружения. Даже в полутьме зала можно было разглядеть, как сияли глаза женщины. Темные волосы были собраны в затейливую прическу. Ида вставила только что скрученную сигарету в угол рта, провела длинной и толстой спичкой по стойке, головка вспыхнула, рассыпая искры, и женщина поднесла спичку к сигарете. Раскурив сыроватый табак и выпустив две струйки дыма из ноздрей, она жестом велела Пудджу подойти. Мальчик приблизился неохотно, зыркая глазами по помещению.
— Никого, кроме меня, ты не увидишь, — сказала Ида, совершенно правильно истолковавшая его поведение. — Вчера здесь немного перебрали. Так что все еще спят.
— Что вы хотите? — спросил Пуддж, останавливаясь перед стойкой и стараясь не показать своего страха перед Идой.
— Лучше всего тебе было бы для начала немного расслабиться, — сказала та. — Я не воюю с детьми. По крайней мере, без серьезных причин.
Она на мгновение скрылась за стойкой, и когда появилась вновь, у нее в руке была чашка со свежим кофе. Она подвинула ее к Пудджу. Мальчик вскарабкался на табуретку, взял чашку обеими руками, сделал большой глоток и теперь уже с откровенным любопытством обвел взглядом кафе.
— А правда, что говорят об этом месте? — спросил он. — О том, что здесь за просто так людей убивают?
— Что-то я давно не вижу твоего старика, — сказала Ида, будто не слышала его слов и давая тем самым понять, что вопросы здесь задает она. — Он в бегах или загремел в тюрягу?
— Он смылся еще перед Рождеством, — ответил Пуддж, пожав плечами. — А мне начхать. Плакать по нём не собираюсь, да и мамаша, пусть лучше пьет, чем мутузить меня целыми ночами.
— Значит, пока что ты счастлив, — многозначительно сказала Ида, выпустив к потолку целое облако дыма.
Пуддж наклонился к стойке и стиснул чашку в руках.
— Так почему же вы меня вызвали? — спросил он.
— Из-за того мальчика, с которого ты начал разговор, — сказала Ида.
— Макаронника? — уточнил Пуддж.
Ида кивнула и протянула Пудджу окурок своей сигареты. Он поставил чашку, взял сигарету, поднес ко рту и сделал длинную затяжку.
— Ну и что с ним еще? — спросил Пуддж, пытаясь не показать, насколько неприятным и болезненным показался ему удар горячего крепкого табачного дыма по легким.
— Я хочу, чтобы ты присмотрел за ним, — сказала Ида. — Позаботился, чтобы никто другой не сделал с ним того, что сделал ты.
— Я что-то не просекаю. О чем вы? — спросил Пуддж, отбрасывая сигарету.
— Именно о том, что сказала, — ответила Ида. — И ты будешь делать то, что слышал: заботиться о его безопасности.
— А если я не стану? — спросил Пуддж.
— Я, конечно, могу посмотреть на это сквозь пальцы, — сказала Ида. — А еще я могу выйти за дверь и найти кого-нибудь, кто будет с утра до ночи только и делать, что мордовать тебя.
— Вы чего-то не то затеяли! — Пуддж так разозлился, что забыл, с кем говорит. Он повысил голос и хлопнул обеими руками по прохладной деревянной крышке стойки. — Он же болван картонный! Его как кто увидит, так руки сами чешутся по башке настучать!
— Вот это и будет твоей обязанностью, — серьезно сказала Ида. — Ты должен будешь всем сказать, что, если кто его тронет, будет иметь дело с тобой. Тебя достаточно хорошо знают, остальная мелкая шпана к тебе прислушается.
— И сколько времени я должен буду этим заниматься?
— Пока я не скажу, что хватит, — отрезала Ида. — Ты здорово разукрасил его. Я не хочу, чтобы это повторилось. И запомни еще одно: если этот мальчик порежется, даже сам, кому-то придется пустить кровь. Возможно, что и тебе.
— Вы-то сами что с этого поимеете? — Пуддж сполз с табурета; по хмурому выражению лица было видно, что он смирился со своей судьбой.
— Ровным счетом ничего, — улыбнулась Ида и направилась от стойки к двери за баром. — Может быть, слышал, есть такое слово: благотворительность.
Пуддж проводил ее взглядом и покачал головой.
— Быть телохранителем у макаронника… — почти неслышно пробормотал он себе под нос. — Лучше сдохнуть.
— Это я могу тебе устроить, — отозвалась, не оборачиваясь, Ида Гусыня. — Если ты твердо это решил.
Пуддж Николз предпочел не отвечать, а побыстрее выскочить из «Кафе Мэриленд» на улицу.
У гангстеров не бывает много друзей. Так устроена их жизнь. Когда я был подростком, Анджело любил рассказывать мне одну притчу — без устали, много раз. Эта история, по его мнению, содержала квинтэссенцию гангстерской этики. «Отец ставит сына на карниз футах в десяти над землей, — говорил Анджело. — Ребенку лет шесть. А потом отец говорит ребенку, чтобы тот спрыгнул. Ребенок в страхе отказывается, но отец уговаривает его не бояться. Мол, папа здесь, папа тебя поймает. Ребенок пересиливает страх, стискивает кулаки, закрывает глаза и спрыгивает. А отец отходит в сторону и позволяет сыну упасть на землю. Ребенок весь в синяках, ссадинах, в крови. Отец наклоняется и грозит пальцем своему плачущему сыну. А потом говорит: Запомни одну вещь. В этой жизни никогда не доверяй никому».
