Ю Несбё - Красношейка
Но Даниель только улыбнулся, и через мгновение его уже не было, и какую-то крошечную долю секунды был виден лишь пар его дыхания. Потом вспышка за горизонтом погасла, и снова стало темно.
— Гюдесон! — крикнул Эдвард и полез на бруствер. — Черт!
— Ты его видишь? — спросил Гюдбранн.
— Бежит к колее.
— Зачем этому придурку понадобилась лопата? — спросил Синдре и посмотрел на Гюдбранна.
— Не знаю, — ответил Гюдбранн. — Может, он будет рубить ею колючую проволоку.
— Какого лешего ему рубить колючую проволоку?
— Не знаю. — Гюдбранну не нравился пристальный взгляд Синдре — напоминал ему о другом крестьянском парне, который был здесь прежде. Тот под конец свихнулся, помочился в ботинки в ночь перед дежурством, и потом ему пришлось отрезать на ногах все пальцы. Но зато он теперь дома, в Норвегии, так что, может, он и не был сумасшедшим. Во всяком случае, у него был такой же испытующий взгляд.
— Может, он хочет пробраться на ничейную полосу, — сказал Гюдбранн.
— Что за колючей проволокой, я знаю. Я спрашиваю, что он там забыл.
— Может, он получил по башке гранатой, — сказал Халлгрим Дале, — и от этого сдурел?
Халлгриму Дале, самому молодому в отделении, было всего восемнадцать лет. Никто точно не знал, что заставило его записаться в солдаты. Жажда приключений, считал Гюдбранн. Дале заявлял, что восхищается Гитлером, но на деле ничего не понимал в политике. Даниель склонялся к мысли, что Дале сделал подружке ребеночка и сбежал, чтобы не жениться.
— Если русский жив, то Гюдесон не пройдет и пятидесяти метров, как схлопочет пулю, — сказал Эдвард Мускен.
— Даниель застрелил его, — прошептал Гюдбранн.
— В таком случае Гюдесона застрелит кто-нибудь еще. — Эдвард сунул руку под куртку и выудил из нагрудного кармана тонкую сигарету. — Этой ночью их там полным-полно.
Осторожно держа спичку, он чиркнул ею по сырому коробку. Со второй попытки сера вспыхнула, Эдвард зажег сигарету, один раз затянулся и передал ее дальше, не сказав ни слова. Каждый делал осторожную затяжку и быстро передавал сигарету соседу. Никто не разговаривал, казалось, все погружены в собственные мысли. Но Гюдбранн знал, что все, как и он, прислушиваются.
Десять минут прошли в полной тишине.
— Наверное, сейчас будут бомбить озеро с самолетов, — бросил Халлгрим Дале.
Все они слышали про русских, которые якобы бегут из Ленинграда по ладожскому льду. Но хуже того: целый лед Ладоги означал, что генерал Жуков может наладить снабжение окруженного города.
— Они-то там, наверное, посреди улицы от голода в обмороки падают. — Дале кивнул на восток.
Но Гюдбранн слышал все это уже много раз с тех пор, как его направили сюда год назад, а эти русские все еще лежат тут и стреляют в тебя, стоит только высунуть голову из окопа. Прошлой зимой они толпами шли к окопам, подняв руки за голову, русские дезертиры, которые решили, что с них хватит, и посчитали за лучшее перебежать на другую сторону в обмен на кусок хлеба и чуточку тепла. Но между появлениями дезертиров были большие перерывы, а те двое бедолаг-перебежчиков со впалыми глазами, которых Гюдбранн видел на прошлой неделе, недоверчиво смотрели на них, таких же тощих и измотанных солдат.
— Двадцать минут. Он не возвращается, — сказал Синдре. — Он сдох. Он мертвый, как гнилая селедка.
— Заткнись! — Гюдбранн шагнул к Синдре, который сразу же выпрямился. Но хотя Синдре и был по меньшей мере на голову выше, было ясно, что ему вовсе не хочется драки. Он хорошо помнил, как несколько месяцев назад Гюдбранн убил русского. Кто тогда мог поверить, что в добром, осмотрительном Гюдбранне может быть столько бешенства? Русский незаметно проскользнул в их окоп через два секрета и перебил всех, кто спал в ближайших укрытиях. В одном — голландцев, в другом — австралийцев, до того, как добрался до их блиндажа. Их отделение спасли вши.
Вши у них были повсюду, но в особенности там, где тепло: под мышками, внизу живота, под коленками. Гюдбранн, лежавший ближе всех к выходу, не мог заснуть, оттого что ноги у него болели от так называемых «вшивых ран», открытых ран с пятак размером, усеянных по краям опившимися паразитами. Гюдбранн выхватил штык в тщетной попытке соскрести гадов, когда в дверях показался русский, который еще миг — и всех их перестрелял бы. Гюдбранн увидел только его силуэт, но сразу понял, что это враг, едва различив очертания поднятой винтовки Мосина. И одним этим тупым штыком Гюдбранн так искромсал русского, что, когда они вытаскивали тело наверх, крови в нем уже не было.
— Успокойтесь, парни, — сказал Эдвард и оттащил Гюдбранна в сторону. — Тебе бы поспать маленько, Гюдбранн, тебя уже час как пора сменить.
— Я пойду поищу его, — сказал Гюдбранн.
— Никуда ты не пойдешь!
— Нет, я…
— Это приказ! — Эдвард схватил его за плечо. Гюдбранн попытался было вырваться, но командир держал его крепко.
Гюдбранн заговорил высоким, дрожащим от волнения голосом:
— А вдруг он ранен?! А вдруг он просто застрял в колючей проволоке?!
Эдвард похлопал его по плечу.
— Скоро рассвет, — сказал он. — Тогда мы все и узнаем.
Он взглянул на других солдат, в молчании наблюдавших за происходящим. Парни снова начали переминаться с ноги на ногу и бормотать что-то друг другу. Гюдбранн видел, как Эдвард подошел к Халлгриму Дале и что-то прошептал ему на ухо. Дале выслушал его и исподлобья покосился на Гюдбранна. Гюдбранн прекрасно понимал, что это значило. Приказание не спускать с него глаз. Как-то прошел слух, что они с Даниелем больше, чем просто хорошие друзья. И этим нельзя было гордиться. Мускен тогда прямо спросил их: правда ли, что они решили дезертировать вместе? Конечно, они сказали «нет», а вот теперь Мускен решил, что Даниель воспользовался возможностью улизнуть! А теперь по плану Гюдбранн пойдет «искать» товарища, и они перейдут на ту сторону вместе. Гюдбранна разбирал смех. Разумеется, приятно было бы окунуться в далекие мечты о еде, тепле и женщинах — о чем вещал над золотистым полем боя льстивый голос из русских громкоговорителей. Но верить в это?
— Могу поспорить, что он не вернется, — заявил Синдре. — На три суточных пайка, ну как?
Гюдбранн вытянул руки по швам, проверяя, на месте ли штык.
— Nicht schissen, bitte![8]
Гюдбранн обернулся — с бруствера ему улыбался человек в русской солдатской ушанке, его лицо было перепачкано кровью. Потом этот человек с легкостью лыжника перемахнул через бруствер и приземлился на лед окопа.
— Даниель! — закричал Гюдбранн.
— Хей! — сказал Даниель и приподнял ушанку. — Добрий ветшер!
Остальные стояли как обмороженные и смотрели на них.
— Слушай, Эдвард, — громко сказал Даниель. — Тебе бы не мешало поработать над нашими голландцами. У них там между караулами метров пятьдесят, не меньше.
Эдвард, как и остальные, стоял молча, как зачарованный.
— Ты похоронил русского, Даниель? — лицо Гюдбранна горело от волнения.
— Похоронил его? — переспросил Даниель. — Да я даже прочел молитву и спел за упокой. А вы разве не слышали? Я уверен, было слышно аж на той стороне.
С этими словами он запрыгнул на бруствер, сел, поднял руки в небо и запел глубоким, задушевным голосом:
— Велик Господь…
Тут все расхохотались, Даниель и сам смеялся до слез.
— Ты дьявол, Даниель! — сказал Дале.
— Нет, теперь я не Даниель. Зовите меня… — Даниель снял русскую ушанку и прочитал на обратной стороне подкладки, — …Урией. Черт, он тоже умел писать. Да, да, хотя он был и большевик. — Он снова спрыгнул с бруствера и посмотрел на товарищей. — Надеюсь, никто не против обычного еврейского имени?
На какую-то секунду воцарилась тишина, потом все утонуло в хохоте. Друзья стали наперебой хлопать Урию по спине.
Эпизод 10
Окрестности Ленинграда, 31 декабря 1942 года
На пулеметной позиции было холодно. Гюдбранн надел на себя все, что было из одежды, и все равно стучал зубами и не чувствовал пальцев рук и ног. Больше всего мерзли ноги. Он накрутил новые портянки, но это не слишком помогало.
Он пристально смотрел в пустоту. В этот вечер «Ивана» что-то не было слышно. Может, он справляет Новый год? Может, ест что-то вкусное. Баранину с капустой. Или сосиски. Гюдбранн, конечно, знал, что у русских нет мяса, но никак не мог избавиться от мыслей о еде. У них у самих не было ничего, кроме всегдашнего хлеба и чечевичной похлебки. Хлеб уже давно покрылся плесенью, но они к этому привыкли. А когда он так проплесневел, что стал разваливаться на куски, они стали кидать эти куски в похлебку.
— Все равно на Рождество нам дали сосиски, — сказал Гюдбранн.
— Тссс! — шикнул Даниель.
— Сегодня там никого нет, Даниель. Они сидят и едят котлеты из оленины. С брусникой и таким жирным, сочным соусом. И картошкой.
