Татьяна Степанова - Девять воплощений кошки
Как все полные люди, толстушка Анфиса обожала винить в своей страсти к сладкому и пирожным кого угодно – только не себя.
– Это все ты виновата, что я жиртрест. На меня и так мужики не смотрят, а ты еще подстрекаешь меня все больше и больше есть.
Тут Анфиса лукавила – мужчины на нее смотрели, и даже очень. Только определенная категория. И эта категория не совпадала с идеалом самой Анфисы Берг ну никак. Ей всегда нравились высокие спортивные поджарые брюнеты и блондины лет тридцати в хорошо сшитых костюмах из дорогого магазина и с чувством юмора. А вот сама она своими пышными формами производила просто убойное впечатление на дядек лет этак за пятьдесят – лысых, солидных, толстых, громогласных и простых, без всяких там заграничных фишек и закидонов.
Катя много раз советовала Анфисе сменить, так сказать, свои приоритеты и поласковее взглянуть и на пятидесятилетних дядек тоже. Многие из них – большие начальники и вообще люди умные, прожившие жизнь и ценящие в женщине именно ее плодородное женское естество.
Но Анфиса лишь вздыхала. И снова, если на ее пути попадался молодой, длинноногий, спортивный, в джинсах и на мотоцикле, теряла из-за него голову.
Влюблялась без памяти, а потом ревела на Катином плече из-за неразделенной любви.
– Анфиса, прости меня. Я про кафе наше совсем забыла. Я в Красногорск ездила. Там дело тошнотворное.
Анфиса сразу перестала разоряться.
– Что за дело? – спросила она.
И Катя рассказала про массовое убийство в «Приюте любви».
– Не человека убили. Это кошки… но до такой степени страшно там и… жалко их… Как вспомню, – Катя покачала головой, – что-то запредельное просто.
Анфиса выслушала молча и обняла ее за плечи.
– Прими-ка ты душ, подружка, – сказала она. – Смой все, всю эту мерзость. От ужасных воспоминаний и дурных мыслей очищаемся водой и крепким свежим чаем. Я сейчас заварю.
Потом они сидели на кухне.
Горячий чай Катя пила жадно. А вот есть после «Приюта любви» не могла.
Анфиса тоже не ела – за компанию.
– Ладно, – сказала она. – Найдут они там в Красногорске этого живодера. Раз уж у них подозреваемый уже есть. Найдут и посадят. А тебе надо встряхнуться. Эй, слышишь меня? Тебе нужно встряхнуться. Можешь взять отгул?
– Могу, – Катя кивнула. – У меня есть. Что, хочешь поехать куда-нибудь?
– Мы не поедем, а пойдем с тобой. И проведем самую незабываемую, самую волшебную ночь в нашей жизни. О которой долго, очень долго потом будем помнить.
– И где же мы проведем такую ночь? В СПА-отеле?
– В Музее на Волхонке.
– Шутишь, Анфиса.
– Я шучу? – Анфиса улыбнулась. – Да ты не представляешь, какой это проект. И он целиком мой. А ты будешь мне помогать. И эта ночь станет сказкой.
– Я не понимаю. Музеи на ночь закрываются.
– Ты про Ночь музеев слышала?
– Конечно. Но это ведь шоу, – Катя пожала плечами. – И потом, там всегда толпы народа. И в полночь всех вон все равно вытуривают.
– У нас не будет никаких толп. И вся ночь – от заката до рассвета в музее – наша.
– Анфиса, ты, кажется, грезишь.
– Я грежу? Да все уже на мази. И разрешение на ночную съемку есть, и все обговорено, все бумаги подписаны. Музею на Волхонке сто лет. И в год столетия музей открывает свои двери в Ночь музеев.
– Да туда не попадешь, ты что, все туда ринутся, вся Москва.
– Это будет ночь лишь для нас, – Анфиса, словно фея из сказки, взмахнула пухлой ручкой. – Для меня, для тебя, ну и для персонала тоже. Никаких посторонних, никаких зевак. Они будут делать репетицию Ночи музеев, понимаешь? Смотреть, как у них там все отлажено и функционирует. С закрытия и до рассвета. А я… мой проект так и называется: Век музея. Фантомы и легенды ночи. Нет, ну ты скажи, разве это не грандиозно?
– Это классно, Анфиса!
– Нет, ты скажи честно: разве никогда тебе не хотелось побродить по музею ночью? Свет мягкий, такой зыбкий… верхние огни потушены… и все эти картины и статуи, которые смотрят на тебя… Итальянский дворик… Микеланджело… Эти греческие фризы… Египетский зал… Кать, там ведь мумии настоящие!
– Неужели они согласились пустить тебя ночью на съемку?
– Не только согласились, но и не чинят никаких препятствий. Обычно съемка в музеях запрещена. Но это же столетний юбилей. А в музее такая аура… там такие легенды… столько всего про эти залы рассказывают, и страшного тоже. Я предложила им свой проект. И они сразу согласились, представляешь? Старший куратор отдела личных коллекций Виктория Вавич видела мои фотоработы в галерее на Гоголевском, оказывается. Вот повезло-то мне!
– Та выставка про Север? – спросила Катя.
В галерее на Гоголевском Анфиса выставляла свои фотоработы после поездки на Север – в Архангельск и на Новую Землю.
– Ага.
– Ну, тогда ничего нет удивительного, что она хочет поручить тебе эти самые фантомы и легенды ночи, – сказала Катя. – Та выставка про Север была такая… ах, Анфиска, у тебя огромный талант, ты художник!
– Хорош подлизываться, – Анфиса встала и распахнула холодильник. – Ку-ку, сезам! О, у тебя тут есть чем перекусить! Я уже опять проголодалась. Значит, решено, ты берешь отгул, и мы с тобой чешем на всю незабываемую ночь в музей.
– В какой день мне брать отгул? – спросила Катя.
– В среду.
Глава 9
«Проклятая коллекция»
За рулем своего «Лендровера» Юсуф Ниязов чувствовал себя всегда уверенно и раскованно. Однако пробка, растянувшаяся по всем московским бульварам, начала уже действовать ему на нервы.
Он обожал быструю езду. А в центре столицы какая уж быстрая езда. К тому же он не имел привычки опаздывать. Ему назначено на пять часов. Виктория-ханум так сказала по телефону: приезжайте в пять, Юсуф. И привезите с собой свой комплект документов, пожалуйста. Дарственную, опись и копию завещания. Все это снова необходимо представить, ибо в нашем музее – проверка.
Вот это слово «ибо», которое Виктория-ханум употребила, заставило Юсуфа улыбнуться. Хотя улыбался он редко.
В основном усмехался. И те, кто видел его усмешку, часто вообще сожалели, что судьба столкнула их лицом к лицу с Юсуфом Ниязовым.
С шестнадцати лет Юсуф состоял при особе Ибрагимбека Саддыкова, более известного в определенных столичных кругах как Узбек.
Сначала мальчишкой на посылках, прислугой, затем после нескольких лет, проведенных на тренировочной базе в горах Пакистана, где учили всему – стрелять, убивать, взрывать, водить «Лендровер», БТР и вертолет, а также говорить по-английски, по-арабски и по-русски, личным телохранителем Имбрагимбека. Затем – доверенным лицом, которому поручались самые важные и щекотливые поручения. А теперь вот – душеприказчиком, исполнителем последней воли покойного господина, мир его праху.
Мимо машин, застывших в пробке, по Тверскому бульвару промаршировал целый батальон дворников в синих комбинезонах и оранжевых жилетах с метлами наперевес. Юсуф узнал дражайших соотечественников.
Сколько раз, встречая поезда из Ташкента на Казанском вокзале, он видел их – своих соотечественников, именуемых в столице гастарбайтерами. Среди них набирались новые люди не только в цех московских дворников и разнорабочих, но также и на службу к Узбеку.
С этими приезжими Юсуф никогда особо не церемонился. И внушал людям жестко, что служить Узбеку… нет, уважаемому, досточтимому Ибрагимбеку – великая честь и привилегия. Официально Узбеку принадлежали в столице два торговых центра, гигантский вещевой рынок, сеть ресторанов, сеть химчисток, сеть букмекерских контор, продуктовые магазины, несколько дешевых гостиниц и бессчетное количество квартир и домов, сдаваемых в аренду.
Неофициально – многое другое.
А для души и для славы Имбрагимбек Узбек собирал предметы искусства.
Юсуф помнил тот разговор в холле президентского люкса в отеле «Интерконтиненталь» в Бейруте. Холл – огромный, застеленный алыми персидскими коврами, в мягких белых диванах и креслах можно утонуть, кондиционер струит приятную прохладу в знойный ливанский полдень, когда панорамные окна закрыты ролл-ставнями, а все бумаги на коллекцию уже подписаны – вот они на низком столике, инкрустированном слоновой костью.
Ибрагимбек говорит негромко, и в голосе его восторг и горечь.
– Мой дед мотыжил землю, мой отец сажал помидоры и собирал хлопок на колхозных полях. Сколько я этого хлопка насобирал на этих же бескрайних полях мальчишкой. Мы в школе учились только зимой, а весной и осенью работали на полях, потому что рук не хватало в совхозе. Я плохо образован и всегда из-за этого переживал. Я пишу безграмотно, с ошибками. Я не знаю языков, не знаю истории, путаюсь в географии и в счете. Но я верю в то, что Аллах милостив ко мне. И не даст мне умереть вот таким, несовершенным, какой я есть. Он возвеличит меня и позволит моему имени остаться в веках. А что делает имя человека бессмертным? Дети? Я щедро раздавал свое семя женам и женщинам, которые этого хотели. У меня одиннадцать детей. И все они получат наследство после моей смерти. Это означает, что все, что я нажил, будет растрачено и обратится в дым. Так что же делает имя человека бессмертным?
