Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир - Фрэнсис Дик

— И она будет вести себя, как прежде?

— О, думаю, да. Венди говорит, что у него обычные для пятидесятилетнего мужчины проблемы — пытается доказать себе, что все еще молод. Видите ли, она понимает его.

— Вы тоже, — сказал я.

Она мило улыбнулась.

— Господи, да. Вы же сами видите.

Когда она выпила кофе, я дал ей короткий список агентов, которых она могла бы привлечь, и сказал, что помогу, чем сумею. После этого я сказал, что у меня есть для нее подарок. Я собирался отдать его Стиву, чтобы он передал ей, но раз уж она сама здесь, то пусть сама и получит его.

Я вынул и отдал ей картонный конверт размером десять на восемь дюймов с надписью по краям: “Фотографии. Не сгибать”.

— Не открывайте его, пока не будете одна, — сказал я.

— Я должна, — сказала она и открыла его.

Там были мои фотографии Джорджа. Джордж с камерой смотрит на меня со своей язвительной усмешечкой. Джордж в цвете. Джордж в своей типичной позе — одна нога впереди, вес на другой, голова откинута, подбирает словечко для дурной шутки. Джордж такой, каким он был.

И тогда на виду у всех Мэри Миллес обняла меня так, как будто не хотела меня никуда отпускать, и я почувствовал, как слезы ее катятся по моей шее.

Глава 15

Конюшня фермы “Зефир” и вправду была укреплена, как форт. Окруженная семифутовой высоты деревянным забором с охраняемыми воротами, она могла бы дать фору Алькатрасу (Алькатрас — скалистый остров в заливе Сан-Франциско. С 1859-го по 1933-й — военная тюрьма, до 1963-го — федеральная. Сейчас является туристической достопримечательностью.). Я сидел, развалясь, в своей машине напротив через улицу и ждал, когда откроют ворота.

Я ждал, пока холод не начал пробираться под анорак, и мои руки и ноги не замерзли. Несколько отважных пешеходов торопливо прошли мимо ворот по узенькой дорожке вдоль забора, не глядя на ворота. Я ждал на полугородской улочке на окраине Хорли, где уличные фонари были не в силах рассеять окружающую тьму.

Никто не входил и не выходил из ворот. Они были наглухо закрыты, и после двух часов бесплодного ожидания я отказался от бодрствования на холоде и взял номер в местном мотеле.

Расспросы дали неутешительный результат. Да, сказала регистраторша в мотеле, здесь действительно иногда останавливаются люди, надеющиеся убедить своих сыновей и дочерей вернуться из “Зефира” домой. Но вряд ли хоть одному это удалось, поскольку им никогда не позволяли встретиться с детьми наедине, если вообще давали их увидеть. Просто скандал какой-то, сказала регистраторша. И закон ничего с этим поделать не может. Всем детям больше восемнадцати, понимаете? Они достаточно взрослые, чтобы самим принимать решение, тьфу ты!

— Да я просто кое-кого хотел там найти, — сказал я.

Она покачала головой и сказала, что у меня никаких шансов.

Я провел вечер, мотаясь по гостиницам и пабам, разговаривая о Братстве с местными, ошивавшимися по барам. В целом, мнение у людей было такое же, как у регистраторши, — кого бы я там ни хотел увидеть в “Зефире”, у меня ничего не выйдет.

— Они хоть когда-нибудь наружу выходят? — спросил я. — К примеру, купить что-нибудь?

И мне говорили с насмешливыми или сочувственными улыбками, что да, “братья” действительно выходят, всегда группками и всегда собирают деньги.

— Они продают всякую фигню, — сказал один местный. — Пытаются всучить вам куски полированного камня и всякое такое. На самом деле, просто деньги выклянчивают. Ради дела, говорят они. Ради любви к Господу. Хрен все это — скажу я вам. Я сказал им, чтобы шли в церковь, но им это не понравилось.

— Они всегда такие строгие, — сказала барменша. — Не курят, не пьют, никакого секса. Не понимаю, что эти кретины в такой жизни нашли.

— Они не причиняют вреда, — сказал кто-то. — Всегда улыбаются, и все.

Выйдут ли они попрошайничать утром, спросил я. А если выйдут, то куда?

— Летом они все время ошиваются в аэропорту, выпрашивают деньги у людей, которые уезжают на выходные, и иногда залавливают кого-нибудь для себя… новобранцев, что ли... но вам лучше пойти в центр города. Прямо здесь. В субботу они тут точно будут. Наверняка.

Я поблагодарил всех. Поутру я припарковался как можно ближе к центру и пошел дальше пешком.

Около десяти город был полон суеты утренней торговли, и я понял, что мне придется выехать не позже одиннадцати тридцати, чтобы успеть в Ньюбери, и что даже так придется пробиваться через пробки. Первый заезд будет в двенадцать тридцать, поскольку сейчас стояли короткие зимние дни и, хотя в первых двух заездах я не участвовал, мне нужно быть там за час до третьего, или Гарольд просто озвереет.

Я не видел никаких группок попрошайничающих “братьев”. Вообще никаких группок. Никаких бритоголовых с колокольчиками, монотонно бубнящих молитвы, ничего такого. Только какая-то девушка с улыбкой тронула меня за плечо и спросила, не куплю ли я хорошенькое пресс-папье.

На ее ладони лежал клинообразный камень, зеленовато-коричневый, полированный.

— Пожалуй, — сказал я. — Сколько?

— Это для целей благотворительности, — сказала она. — Сколько дадите. — Она протянула другой рукой деревянную коробочку с прорезью в крышке, но без каких-либо названий благотворительного общества.

— Что за цели? — весело спросил я, нашаривая бумажник.

— Для множества добрых дел, — сказала она.

Я нашел бумажку в фунт достоинством, сложил ее и всунул в прорезь.

— И много вас, сборщиков? — спросил я.

Она невольно посмотрела по сторонам, и, проследив ее взгляд, я увидел еще одну девушку, предлагающую камушки кому-то на автобусной остановке, а на другой стороне еще одну. Приятные, обыкновенно одетые девушки.

— Как тебя зовут? — спросил я.

Она улыбнулась еще шире, словно это уже было достаточным ответом, и отдала мне камень.

— Большое вам спасибо, — сказала она. — Ваш дар принесет много добра.

Я смотрел ей вслед. Она пошла вниз по улице, вынула еще один камень из кармана своей расклешенной юбки и обратилась к добродушной с виду пожилой леди. Я подумал, что она слишком взрослая для Аманды, хотя это не всегда легко сказать. Особенно, как я понял, оказавшись минутой позже рядом с другой девушкой, если учесть их не от мира сего праведный вид, который они носили, словно доспехи.

— Не купите ли пресс-папье?

— Хорошо, — сказал я, и мы снова пошли по тому же кругу.

— Как тебя зовут?

— Сьюзен, — сказала она. — А вас?

Я в ответ улыбнулся ей, покачал головой и пошел прочь. Полчаса я покупал пресс-папье. Четвертую девушку я спросил:

— А Аманда сегодня на выходе?

— Аманда? У нас нет никакой... — Она осеклась, и ее взгляд тоже скользнул в сторону.

— Ничего, — сказал я, делая вид, что ничего не заметил. — Спасибо за камень.

Она одарила меня пустой лучезарной улыбкой и пошла дальше, а я немного подождал, пока не смог благопристойным образом оказаться перед девушкой, на которую она смотрела.

Она была молоденькой, невысокой, с нежным лицом, странно пустыми глазами, в анораке и расклешенной юбке. У нее были каштановые волосы, как и у меня, но прямые, совсем не вьющиеся, и сходства в наших лицах я не находил. Она могла быть ребенком моей матери, а могла и не быть.

Камушек, который она мне протягивала, был темно-синим с черными искрами, размером с ладонь.

— Хорошенький, — сказал я. — Сколько?

Я получил обычный ответ и дал ей фунт.

— Аманда, — сказал я.

Она подпрыгнула. С сомнением посмотрела на меня.

— Меня зовут не Аманда.

— А как?

— Мэнди.

— Мэнди как?

— Мэнди Норт.

Я медленно-медленно выдохнул, чтобы не встревожить ее, улыбнулся и спросил, как долго она живет в “Зефире”.

— Всю жизнь, — звонко сказала она.

— С друзьями?

Она кивнула.

— Они меня защищают.

— Ты счастлива?

— Да, конечно. Мы вершим Господню работу.

— Сколько тебе лет?