Судьбе наперекор… - Лукина Лилия
Услышав, что я не сплю, мама подошла и присела рядом со мной.
— Что с тобой, доченька? Нездоровится?
Я взяла ее за руку — господи, сколько же лет я этого не делала?! — и спросила:
— Мама, хочешь я расскажу тебе о Владиславе? — и, не дожидаясь ее согласия, начала говорить. Я не утаивала ничего: ни предсказания старой цыганки, ни того, почему я, вообще, связалась с Орловым, ни того, что мне говорили Колька, Галя-Певунья и Юлия, ни тех чувств и сомнений, которые терзали меня сейчас.— Что мне делать, мама? — спросила я, закончив.— Умом я все понимаю, но пересилить себя не могу. Что мне делать?
— Написать! Но только ты все равно этого не сделаешь... Эх, Леночка, Леночка! Девочка ты моя бедная! Как же тебе трудно живется с таким характером!
Мама плакала и гладила меня по голове. А у меня болела душа... Как же она болела! Но вот слез не было... Их уже не было.
Шли дни. От Бати не было ни звука, но и я не могла заставить себя написать ему, хотя понимала, что это необходимо. А потом произошло то, что решило эту проблему без всякого моего участия, одним махом резко изменив мою жизнь: обычным утром обычного рабочего дня — мы только завтракать сели — раздался звонок в дверь и я очень удивилась, кто бы это мог быть — у бабы Вари был свой ключ, а для ребят, которые приезжали за мной, чтобы отвезти в офис, было еще рановато. Мама пошла открывать и я, услышав в коридоре мужские голоса, крикнула из кухни:
— Кто там, мама? — и, словно в ответ на мой вопрос, увидела Матвея и Пана и их вид мне совершенно не понравился.—Здравствуйте, проходите! — сказала я и, первой пройдя в комнату, села на диван.— Что-то случилось?
— Лена, тебе нужно немедленно вылететь к Орлову, чтобы зарегистрировать брак,— твердо и спокойно, как о деле совершенно решенном сказал Матвей.— Собирайся! Билеты до Москвы и до Мурманска уже есть, все везде предупреждены: и встретят, и проводят.
— С какой стати? — ехидно поинтересовалась я.— Как я понимаю, вашими стараниями Орлов должен был сам прилететь в Баратов, чтобы усыновить Игорька. К чему же сейчас такая спешка?
— Он так и собирался сделать, Лена,— с трудом сдерживаясь, чтобы не рявкнуть на меня от души, сказал Матвей и я только сейчас заметила, как у него потемнели глаза — верный признак того, что он здорово злится.— Но обстоятельства изменились. Резко изменились.
— Что? — от нехорошего предчувствия у меня внутри все оборвалось и я с трудом выговорила мгновенно онемевшими губами: — Что случилось?
— Случилось,— резко сказал Матвей.—У него в полку на складе ГСМ пожар был. Все бросились тушить, но не смогли... Не успели... Был взрыв. Сашку с Лешкой Владислав отпихнуть успел, а его... Его самого взрывной волной отбросило и он позвоночником сильно ударился. Положение у него очень серьезное и он может просто не успеть усыновить Игоря. Он сейчас у себя в полку в медсанчасти лежит. Так что собирайся, Лена!
Я в ужасе закрыла глаза и обхватила живот руками, словно стремясь защитить сына от этой страшной картины. Вот оно, то самое предсказание старой цыганки! Вот они те огонь, кровь и крики, о которых она говорила! Вот он, мой сон, в котором я видела лежащего на земле окровавленного Батю! Хоть и с трудом, но я взяла себя в руки.
— А он знает о том, что у меня будет ребенок? — только и смогла сказать я.
— Да, конечно,— сказал как-то разом постаревший и осунувшийся Панфилов.— Я узнал об этом в тот же день, что и ты. Мне Кобзев доложил — это же наш отель «Приют странника». А Павлу я специально ничего не говорил до поры, потому что он бы давить на тебя начал, а ты из упрямства своего ненормального могла бы тогда и аборт сделать. А вот Владиславу я все сообщил. Он думал, что ты ему сама об этом напишешь или позвонишь, но ты молчала. Оно и понятно — не нужен тебе Орлов, и мы это знаем, и он сам. Вот тогда-то он и решил прилететь, чтобы ребенку свою фамилию дать — малыш-то ни в чем не виноват. А тут, видишь, какое несчастье приключилось!
Ну вот, как-то отстранено, наверное, еще не до конца осознав весь ужас услышанного, подумала я. Я на бабу Варю грешила, а Пан все от Кобзева узнал, потому-то и спросил меня тогда, не собираюсь ли я что-нибудь передать Бате, потому и Солдатова ко мне в заместители пристроил, чтобы было кому меня заменить на время декретного отпуска. Я сидела, оглушенная этими новостями, не в силах произнести ни слова и из этого состояния меня вывел голос мамы, которая со слезами на глазах, быстро и мелко крестилась и дрожащими губами постоянно тихонько повторяла:
— Господи! Не дай беды! Господи! Не дай беды!
— И вот теперь, Лена,— жестко заявил Матвей,— ты должна сама лететь туда, чтобы зарегистрировать брак. Ты должна сделать это ради ребенка, как собирался поступить сам Орлов. Так что собирайся, Лена. Ну? Чего молчишь?
А что я могла сказать, если вдруг поняла, что оказалась по отношению к собственному ребенку законченной эгоисткой и редкостной сволочью, что я плевка Батиного не стою — ведь он, даже зная, что не нужен мне, готов был прилететь, чтобы дать ребенку свое имя. И Колька, и Юлия, и моя мама были правы — Батя красивый, сильный, добрый, надежный и необыкновенно порядочный человек. И я собиралась лишить ребенка такого отца! Господи, какая же я дура! Тут я не выдержала и разрыдалась.
Мама подошла и присела рядом со мной, обняв за плечи.
— Езжай, доченька! Езжай! Так надо. Поверь мне. Так надо! — она положила свою добрую, теплую руку мне на живот и слегка погладила его.—Ты хочешь к папе, Игорек?
И, словно действительно услышав ее, сынуля так стукнул меня кулачком, что я сморщилась и тихонько застонала.
— Вот видишь? — сказала она и, поднявшись, спросила: — Ты что оденешь, доченька, шубу или дубленку? Я думаю, лучше шубу, она попросторнее, тебе в ней удобнее будет.
— Шубу,— ответила я тихо — Я одену шубу, мама.
— Вот и хорошо,—поняв, что я согласна, сказал Матвей.— Билет на твое имя забронирован в кассе, а немного попозже подъедет Володя и отвезет тебя в аэропорт.
— Не надо! — глухо сказала я, все еще под впечатлением всего услышанного и прочувствованного.— У него и так дел полно. Меня Слава с Сережей отвезут.
В аэропорту мы с ребятами стояли в сквере в ожидании посадки — в зале было очень душно — и молчали. Чувствовала я себя препогано: уж слишком много горьких новостей и неприятных открытий свалилось на меня сразу — не до разговоров мне было. Да и они тоже думали о чем-то своем и тоже, видимо, безрадостном.
— Елена Васильевна,— сказал, наконец, Слава.— А вы надолго уезжаете?
— Не думаю,— очнувшись от своих мыслей, ответила я.— А что? — я посмотрела на него и только сейчас заметила, что вид у парней весьма озадаченный и взволнованный.—Так! А ну быстро колитесь, что произошло? И не врать! Я вас уже достаточно изучила и пойму это мгновенно. Ну? Что натворили?
Они помялись, а потом Вячеслав, решившись, сказал:
— Мне сегодня утром Генка позвонил... Ну... Один из тех, кто у Наумова работал, и сказал, что Гадюку с Быком этой ночыо грохнули.
— Как? — невольно воскликнула я, ощутив неприятный холодок в кончиках пальцев.— Как грохнули? Кто? — Они только пожали плечами и я решительно потребовала: — А ну давайте все порядку!
— На следующий день, после того как вы к нему ездили,—начал Слава,— Наумов вместе с Машкой и Быком на завод жить переехал. Всех до единого работников в отпуск за свой счет отправил и там только его люди остались. Генка говорил, что он прямо круговую оборону вокруг административного корпуса организовал. Сам он с Машкой в комнате для отдыха, что рядом с кабинетом, жить устроился, а Бык — в приемной на диване. Гадюка целыми днями в кабинете сидел и все бумаги какие-то изучал. Никуда не выходил и даже из своих людей к себе только самых доверенных допускал. А сегодня утром ребята к нему сунулись, а Быка в приемной нет. Они — в кабинет, а там тоже никого. Тогда они в комнату. В общем... — Слава отвернулся и, покусывая губы, тихо сказал: — Померли они смертью страшной. Генка говорит, даже смотреть невмоготу было.— Он немного помолчал, шумно сглотнул и, дернув головой, продолжил: — А как именно, я вам, Елена Васильевна, не скажу. Лучше вам этого не знать — в вашем-то положении.
