Станислав Родионов - Запоздалые истины
— Нет.
— Почему же?
— У меня гаснет свет и ломаются краны...
— А вы звоните мастеру.
— По какому телефону?
Петельников глубоко вздохнул, застигнутый бессмысленным желанием назвать его, этот номер. Но к чему?.У нее уже был в жизни зеленый горошек. И он сказал весело, отстраняясь от нее, от луны, от этой квартиры:
— Звоните по ноль два.
Из дневника следователя. У Иринки в школе бывают уроки труда, которыми я живо интересуюсь. На этих уроках девочки изучают неожиданные вещи. Например, как облупить яйцо. Как сварить кашу из тыквы. Как постирать носовой платок. Пекут коллективный пирог из коллективных продуктов и потом его коллективно съедают. А теперь они начали изучать манеры современного человека, чем заинтересовали меня еще больше.
— Ну, какие манеры усвоила? — спросил я после первого же урока.
Она подумала и заученно изрекла:
— После съедания пищи тарелку вылизывать нельзя.
Растрепанная хризантема в пластмассовом стакане белела на краю стола. Она была такой крупной, что могла опрокинуть стакан, поэтому Рябинин то и дело поглядывал на нее. Поэтому ли? Хризантему принесла Лида, выпроваживая его поздним вечером из этого кабинета. Теперь ему казалось, что Лида зримо стоит у края стола и безмолвно улыбается.
Рябинин пошелестел бумагами, отгоняя это наваждение...
Версии, ему нужно думать о версиях. Они строятся на фактах при помощи логики. Но следственный опыт подтачивал его ясные мысли — бывало, что успех приходил не на логических путях. Иногда следователю нужно сделать что-то наугад, на авось, наобум; иногда нужно подчиниться своему внутреннему голосу, называемому интуицией. Что же сделать ему? Внутренний голос молчал, заглушенный версиями. Нет, не версиями, а открытием, сделанным в детском саду.
Долгожданный инспектор легко вошел в кабинет и уже своим видом отрешил Рябинина от неповоротливых мыслей.
Коричневые брюки с огненной искрой отглажены так, что поставь их — будут стоять. Тонкий кофейный свитер обтягивает торс с такой любовью, что проступившая мускулатура кажется отлитой из темной меди. Черные волосы чуть сбиты набок, но сбиты крепко, нешелохнуто. Улыбка, открытая всему миру, казалось, шла впереди инспектора — ну да: сначала в кабинете появилась его улыбка, а потом и он вслед. Инспектора бы на обложку «Журнала мод». А мужчине идет быть недоспавшим, недобритым, недозастегнутым...
— Мучают заботы? — спросил Вадим почти игриво.
— Мучают.
— Не люблю людей, у которых заботы пишутся на лбу.
— Зато у тебя, похоже, забот нет.
— Есть одна.
— Какая же?
Сразу о деле они никогда не заговаривали. Инспектор подсел к углу стола, к хризантеме, и спросил, разглядывая ее удивленную растрепанность:
— Почему под безжизненной, пустынной и холодной луной человеку приходит мысль о любви?
Рябинин поправил ослабевшие очки. Инспектор безмятежно понюхал хризантему и разъяснил свой вопрос:
— Почему под холодной луной горячая любовь, а?
— А почему? — спросил Рябинин, не понимая этого разговора.
— Я вот тоже не ответил...
— Кому?
— Той женщине, которая спросила, — улыбнулся Петельников.
— А она не глупа.
— Кто?
— Та женщина, которая спросила.
Рябинин взял из папки анонимку. Инспектор оставил хризантему и глянул на следователя острым, невесть откуда взявшимся взглядом — они принимались за дело.
— Анонимка писана с целью увести нас из города, — сказал Рябинин.
— Значит?
— Значит, преступница и ребенок здесь, в городе.
— Почерк пыталась изменить.
— Только пыталась?
— Одну букву писала нормально, а вторую искажала, — Петельников ткнул пальцем в слово, похожее на растянутую гармошку.
— Странно... одно слово ровнехонько, а второе в мелких уступчиках, будто штриховали.
— Мог писать старик.
— Слово старик, а слово молодой?
— Или в транспорте.
— Тогда откуда довольно-таки равномерное чередование?
— Ну, дорога такая...
— Думаю, что писали на столе, где что-то работало. Например, швейная машина. Скорее, пишущая — на ней стук ритмичнее.
Петельников помолчал, взглядом показывая, что оценил догадку следователя. И заметил вскользь, как бы пытаясь уравнять сделанную ими работу:
— Кстати, духи называются «Нефертити».
— Как же пахнут?
— Сильно, приятно, ново...
Рябинин потерялся, следя за убегающей мыслью...
... Поражают нас запахи не сильные, не приятные, не новые — нам ложатся на душу запахи прошлого, ушедшего, забытого...
Они медлили с разговором, словно боясь несовпадения добытой информации или блеснувших догадок. Поэтому инспектор разглядывал хризантему, благо она светилась почти у его глаз. Поэтому следователь протирал очки, уже скрипевшие от сухой чистоты.
— Что дал обход квартир? — не вытерпел Рябинин.
— Ничего.
— Все обошли?
— Кроме одной.
Тот внутренний голос — родственник интуиции — тихо, но настойчиво шепнул свое слово о нелогичной версии, о той самой, которая наугад, на авось, наобум. Рябинин встал и прошел к сейфу, где из макулатурного угла высвободил погребенную там бумажку. И почти боязливо протянул ее инспектору, который обежал написанный текст одним брошенным взглядом.
— Что это?
Рябинин через его плечо вгляделся в свой почерк, словно инспекторский вопрос исказил все буквы.
«Видимо, в белом плаще, среднего роста, молодая или средних лет, скуластая, крупные и хорошие зубы, губы тонкие, в ушах серьги с красными камешками...»
— Что это? — повторил инспектор.
— А разве не видно? — хихикнул Рябинин.
— Не видно.
— Преступница, словесный портрет.
— Откуда?
— Да так, случайно...
— Откуда? — звонче повторил инспектор.
— Из сна.
— Ага, во сне увидел, — согласился Петельников, затвердевая губами.
— А что?
— Инспектора уголовного розыска бегают, а следователь прокуратуры нашел верного свидетеля и помалкивает, как частный предприниматель, — ответил Петельников уже не ему, а хризантеме.
— Предположить подобное может только узколобый хлыщ, — поделился с хризантемой и Рябинин.
— А увидеть преступницу во сне может только широколобый остряк, — разъяснил цветку инспектор.
Они бросили хризантему и встретились взглядами — они давно работали вместе, так давно, что и не помнили, когда начали дружить.
— Правда, если спать в очках... — добавил Петельников.
— Над физическим недостатком издевается, — опешил Рябинин.
И потерялся, следя за убегающей мыслью...
...Господи, не надо славы и приятной жизни, не надо денег, автомобилей и ковров... Ничего не надо — только не лишай единомышленников и единочувственников. Счастье не в единомыслии ли?
Вздохнув, Рябинин рассказал про сон потерпевшей. Инспектор слушал почти сурово, поигрывая молниями на своей папке из потертого крокодила. Эта неожиданная суровость удивила Рябинина лишь сперва — Петельников старался показать, что все воспринимает серьезно.
— Вадим, в человеческой жизни сны занимают не последнее место. Почему же ими пренебрегать?
— Не вздумай это сказать прокурору или начальнику райотдела, — посоветовал инспектор.
— Но снами интересуются и криминалисты.
— Да, если психически больной человек видит во сне преступление, которое может потом совершить.
Рябинин знал, что непроверенных истин Петельников не признавал — даже очевидных. А уж сон-то...
— Эта женщина давно не видела тихих снов. Почему бы?
— Может, у нее что-нибудь болит, — усмехнулся инспектор.
— Душа. Она чего-то опасается. Чего?
— Мало ли чего. Например, измены мужа...
— Тогда попробую с другой стороны. Ты не связываешь два факта, потому что не знаешь одного обстоятельства.
— А ты заговорил языком инспектора Леденцова.
— Не знаешь, что похищенная Ира Катунцева ходила в тот же садик, где ты искал потерявшуюся девочку.
— Вот как...
Рябинин наслаждался. Уверенность скатилась с инспектора, словно ее смыли ведром воды. Это ему за кофейный свитер и за литой торс. За брючки в стрелочку, которые гладил, наверное, с час, — за это ему.
— И обе в красных платьицах и очень похожи.
— Выходит, что преступнице была нужна только Ира Катунцева, — тихо сказал инспектор, уже позабыв про свою гордыню.
— А если так, — воспрял Рябинин, — то преступница выслеживала ее у дома, где и попала в поле зрения матери. Но сознание потерпевшей эту женщину не восприняло — днем. А вот ночью она явилась во сне под видом какой-то ведьмы. Заметь, потерпевшая описывает се внешность, но не голос. Потому что видеть видела, а не говорила. Сны на пустом месте не рождаются.
