Станислав Родионов - Долгое дело
Парень свалился далеко, за грибком, у козлика-ослика. Он устало сел, отер с губы кровь и неузнающе глянул на инспектора.
Леденцов с интересом шарил в своем кармане. Расческа и зеркальце все-таки нашлись. Он причесал встрепенувшийся чуб, посмотрелся в зеркальце, поправил галстук и вежливо спросил, переходя на "вы":
- Не желаете совершить туалет?
Парень сидел на песке, о чем-то напряженно размышляя. Ни гордости в подбородке, ни наглости в глазах...
- А ведь он не ждал удара, и у него очки, - сказал Леденцов и пошел к проспекту.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Любовь к человечеству... Любви к человечеству лучше всего учиться на своих близких: на жене, на муже, на детях, на родителях...
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Сегодня всю ночь что-то и где-то скрипело. Поднимусь, обойду комнаты и ничего не найду. А лягу - опять скрипит. В голове, что ли, у меня? А может быть, Петельников с этим рыжим дурнем сверлят ко мне дырку, чтобы заглянуть... Рябинин-то работает.
Так и не спала. Встала в шесть утра, выпила пару чашек кофе, пару рюмок ликера и огляделась...
В квартире становится все лучше, а жить мне остается все меньше. В квартире становится лучше, а жить мне становится хуже. Вот тоска откуда-то... Осень ли на меня влияет, биоритм ли мой кончился... Беспричинная тоска - это не стук ли в сердце потусторонней жизни?
Калязина позвонила в санэпидстанцию и, сославшись на головную боль, взяла свободный день. Затем позвонила в лабораторию и тоже освободилась. И еще раз набрала номер телефона, уже районного клуба, где отменила свое выступление.
Голова болела. Бессонная ночь затуманила ее странной опьяняющей пеленой. Собака, мебель, стены, дома, улицы... Все вроде бы так, но все чуть-чуть не так, все чуть-чуть вдалеке, и все слегка иррационально... Так бывало в молодости после африканских ночей, которые, бывало, жгли стены этой квартиры. Ах, давно ли? Теперь же так опустилась, что от пары рюмок ликера впадает в жуткую иррациональность.
Прогулка с Роем освежила, но мир остался несвежим, сдвинутым.
Аделаида Сергеевна переоделась и вышла из дому - позвонить. Она не хотела, чтобы этот звонок был из ее квартиры. И она вышла не только позвонить, потому что звонки в наше время становились началом больших дел.
Рассеянно пройдясь в сторону центра, Калязина глянула на часы и вошла в телефонную будку. Нужный ей номер она знала уже на память...
- Слушаю, - отозвался знакомый голосок.
- Веруша, не спишь?
- Что вы, Аделаида Сергеевна, уже десятый час.
- В лабораторию сегодня не ходи, есть другое дело.
- Я готова, - ответила ассистентка уже деловым тоном.
- Одевайся, Веруша, и к десяти часам будь у Центрального универмага, у остановки шестого автобуса.
- Хорошо.
- Примерно в десять пятнадцать - десять двадцать из шестого автобуса выйдет женщина лет пятидесяти в голубом плаще...
- Хорошо.
- Конечно, хорошо. В голубом плаще и с синей сумкой, похожей на ведро. Ты к ней подойдешь.
- И что сделаю?
- Улыбнешься и скажешь: "Какой чудесный плащик".
- Какой чудесный плащик, - запоминающе повторила ассистентка.
- Эта женщина передаст пакет. Скажешь спасибо и поедешь к себе домой. Вот и все. Вопросы есть?
- А что мне делать с пакетом? - неуверенно спросила ассистентка.
- Не распечатывать, я за ним приеду.
- Хорошо.
- Милочка, это не шпионаж, не сомневайся.
- Аделаида Сергеевна, у меня подобного нет и в мыслях...
- Этой женщине я на расстоянии диктую мысли, которые она должна записать, запечатать и вручить сегодня тому человеку, кто ей скажет: "Какой чудесный плащик".
- Ах это опыт?
- Разумеется, милочка. Сколько ехать от тебя до универмага?
- Минут тридцать.
- В одиннадцать я позвоню.
До одиннадцати было два часа. Все еще закрыто, все еще запечатано. Но она знала привокзальный ресторан, демократичный, как баня...
Знакомый официант жеманно, улыбнулся, посадил ее в угол пустого зала и скоро поставил перед ней подносик, целомудренно прикрытый хрустящей салфеткой. Она налила рюмочку бенедиктина, выпила залпом, как водку, и надкусила ломтик ананаса. Но ликер никуда не дошел, испарившись по дороге. Она выпила вторую.
Жизнь... Вот она, жизнь: в крепости ликера, в мякоти недозрелого ананаса, в покойной тишине этого зала... Жизнь есть минутное наслаждение. Не слезы по прошлому и не радости в будущем. Прошлого уже нет, а на будущее плевать.
Калязина еще выпила две рюмки, одну за другой, и решительно отодвинула графин, потому что впереди ждали дела. Ликер ее не пьянил, а убрал ту дымку со зрения, которая слегка искажала мир, - теперь он увиделся чистым, словно его только что сделали. Появился аппетит, предусмотренный официантом. Она со вкусом съела маринованных миног и шампиньоны в сметане, чувствуя, как ее мысль беспредельно обостряется...
Рябинин вновь крючкотворит. Значит, миновало, избежал. Карр-камень не сработал. Но есть и другие камни. А пока они крючкотворят. Неужели тому же Рябинину не приходит в голову, что преступление может совершить любой человек? Неужели он не знает психологического постулата... как там... Поступки человека зависят от обстоятельств. Бытие определяет сознание. А поэтому и нет виноватых. Впрочем, к чему такие мысли, когда с тобой счастливый миг покоя и предстоящей удачи... Какого покоя? Она всю жизнь любила одиночество, а не покой.
Калязина выпила бутылку пепси-колы, глянула на часы, бросила на стол двадцатипятирублевую бумажку и вышла из ресторана.
Погода ложилась на удачу. Сухой ветерок, сухие листья под ногами, суховато-теплое солнышко. Природа и погода, утеха девятнадцатого века. Их вытеснили неон, асфальт, автомобили, полиэтилен... Это наши бабушки зависели от природы и погоды.
Она вошла в телефонную будку и острым мизинцем набрала цифры.
- Алло...
- Ну как? - весело спросила Калязина.
- Все в порядке, Аделаида Сергеевна.
- Пакет у тебя?
- Да.
- Еду.
Она повесила трубку, вышла на улицу и улыбнулась сухому солнцу.
Погода ложилась на удачу. Погода с природой тут ни при чем. Математический расчет плюс осторожность шакала. Кто такой гений? Человек, у которого дезоксирибонуклеиновая кислота закручена не в ту сторону. Не зря слово "ген" и "гений" имеют один корень.
И садясь в такси, она пожалела, что вернула графинчик недопитым.
Ассистентка открыла дверь радостно, словно наступил праздник. В модном тренировочном костюме, спортивная, свеженькая, с мокрой прядью волос после принятого душа... Калязина улыбнулась - ее уроки не пропали, хотя и не помнила, чтобы рекомендовала заниматься спортом.
- Аделаида Сергеевна, кофе пить будете? - спросила Вера, принимая плащ и вдыхая чужие, французские духи.
- Обязательно.
Калязина прошла в комнату, сразу увидев четырехугольный пакетик, обвязанный узлатым шпагатом, - он белел на тьме полированного столика.
- Вот. - Ассистентка показала на него взглядом.
- Спасибо, милочка. Дома расшифрую. - Калязина опустила пакет в широкий карман и между прочим спросила:
- Как она себя вела?
- Когда я ей сказала про плащик, то она заметно вздрогнула.
- Еще что?
- Больше ничего.
- Она до сих пор находится в глубоком сне.
- Пойду варить кофе...
- Милочка, стало ли у тебя в доме цивилизованнее?
Побежавшая было ассистентка растерянно остановилась, не зная, что ответить.
- Я хочу спросить, пьешь ли ты кофе с коньяком, ромом, ликером либо по-прежнему без всего?
- Аделаида Сергеевна, у меня в доме стало цивилизованнее, - весело ответила Вера, уже пропадая на кухне.
Калязина оглядела знакомую комнату.
В окно било сухое солнце. Тот же секретер, та же шкурка неизвестного животного, то же убожество... Да вот говорит, что стало цивилизованнее. Наверное, купила бутылку восьмирублевого коньяка. То же убожество, но сегодня как-то веселее - от сухого солнца, бьющего сквозь чистое стекло на это убожество. При чем тут сухое солнце? Карман ее теплит, оттуда греет и светит.
Калязиной вдруг показалось, что сухое солнце выкинуло какую-то незаметную и подлую шутку. Запетлявшим взглядом обежала она стены, ничего не обнаружив. Тогда ее взгляд ринулся за лучами сухого солнца... И остановился, не принимая увиденного, - глаза видели, но мозг не понимал того, что видели глаза. Калязина замерла бездыханно, не в силах двинуться, сказать или оглянуться...
Вместо лица бывшего Вериного мужа с фотографии смотрела самодовольная физиономия рыжечубого инспектора уголовного розыска.
Аделаида Сергеевна выдохнула воздух, который она, казалось, вдохнула час назад, и отерла мокрый лоб мокрой ладонью. На цыпочках, на дрожащих ногах прошуршала она в переднюю, схватила плащ и взялась за дверную ручку. Сухое солнце...
- Уходите? - удивилась Вера за ее плечом; в руках поднос с чашками, вазочками и восьмирублевой бутылкой коньяка.
