Иван Жагель - Страна игроков
– Запись разговора между кем и кем?! И о чем?! – тут же спросил Рукавишников, хотя ни в его голосе, ни в выражении лица по-прежнему не проявилось никакого интереса.
– Между Шелестом и моим шефом Большаковым. Ну, который руководил общественным расследованием убийства директора алюминиевого комбината. Помните? Вы тогда еще приходили к нам… Так вот, Большаков и Шелест обсуждали, как выбить деньги у правительства, чтобы начать собственную политическую игру. Предполагалось сделать все это за спиной премьера, подкупив некоторых людей из его ближайшего окружения и подключив кое-кого из президентской администрации.
Понукаемый вопросами следователя, Ребров добавлял к истории создания фонда и движения «Новая Россия – XXI век» все новые и новые детали, как вдруг, подняв глаза, он поймал полный ненависти и презрения взгляд Рукавишникова.
– Я что-то не то сказал? – удивился он. – Почему вы на меня так смотрите?!
– Ваши умственные способности производят удручающее впечатление! заметил следователь, и пока Виктор пытался прийти в себя после этого неожиданного заявления, Рукавишников добавил: – Вы тряслись над своими документами и собирали их в папочку, а у меня подобных материалов больше чем достаточно. Их хватит, чтобы Кроля и Шелеста сначала четвертовали, а потом сожгли на костре. Только на это должны сначала дать разрешение… Он поднял глаза кверху. – И ваша кассета могла бы оказать здесь неоценимую услугу. Не исключено, что она стала бы тем спусковым крючком, детонатором, который я искал все последнее время. Пожалуй, мне запись этого разговора была нужнее, чем кому-либо другому. Но вместо того чтобы принести кассету сюда, вы ее где-то прятали… Кстати, со дня нашего знакомства меня все время преследовало желание сделать вам кучу неприятностей, однако никогда оно не было таким сильным, как сейчас.
– Вы хотите сказать, что там, – Ребров тоже посмотрел наверх, – знают обо всех делах Шелеста и Кроля, но пока ничего не предпринимают?! Неужели такое возможно?
– Как раз невозможно обратное, – ледяным тоном подтвердил следователь. – Так уж устроена наша страна, что в крупном бизнесе, в кругах, близких к правительству, в самом правительстве не бывает людей, на которых нет компрометирующих материалов. Святых туда просто не пускают. Если человек имеет незапятнанную репутацию, им невозможно управлять. Так что в принципе сегодня можно посадить в тюрьму любого высокопоставленного чиновника, только на это надо получить соответствующее разрешение… Я уже несколько раз пытался запустить дело на всю эту команду из банка «Московский кредит». Но пока наверху не заинтересованы в том, чтобы уничтожить Шелеста. Да и у него там остались мощные связи. В этой ситуации нужен был какой-то толчок, какой-то повод…
– Значит, сейчас вы сидите на куче компромата и ждете, когда вам дадут отмашку? – Ребров никак не мог поверить в то, что услышал.
– Можно сказать и так, – согласился Рукавишников. – Все, что надо было нарыть, я уже нарыл. Теперь сижу и жду…
Понадобилось не меньше минуты, чтобы эта информация уложилась в голове у Виктора по полочкам. А усвоив ее, он решительно поднялся:
– Большое спасибо!
– За что?
– Вы меня избавили от многих пустых хлопот.
– Рад был вам помочь, – с ядовитым сарказмом откликнулся Рукавишников.
2
Когда Ребров вышел из здания следственной части, его личность как бы раздвоилась. Одна половина его существа испытывала невыносимую обиду, боль, а другая – получала чуть ли не физическое удовлетворение от страданий первой. Он ненавидел себя так, как ненавидят самого заклятого врага. И в этом не было ничего удивительного: вряд ли кто-либо мог создать ему столько проблем и неприятностей, сколько создал он сам.
Реброву даже захотелось досадить себе еще больше, и для этого имелась прекрасная возможность: достаточно было всего лишь поехать в Государственную думу и встретиться с Большаковым. Наверняка у предводителя отечественных буржуев уже состоялся не очень приятный разговор с Шелестом, которому, скорей всего, рассказали о кассете еще в субботу или в крайнем случае в воскресенье. И если Алексей не попытается сразу треснуть Виктора по голове чем-нибудь тяжелым, то выяснение отношений между ними точно будет очень непростым. Ребров рассудил так: лучше уж сразу получить все пинки и оплеухи, чтобы этот печальный финал его дурацких экспериментов и трагикомическое подведение итогов целого года жизни, когда он лишился всего – Анны, кассеты и уважения к себе, – были бы не очень растянуты во времени.
Охваченный острым приступом садомазохизма, Ребров и в самом деле от следственной части прокуратуры прямиком направился в Думу. Уже через двадцать минут он вошел в здание нижней палаты российского парламента со стороны Георгиевского переулка и на лифте поднялся наверх, где сразу же наткнулся на первые признаки надвигающейся бури.
Еще в коридоре ему встретился Левон, который выглядел так, словно получил из милиции предписание немедленно вернуться на родину, причем без права на последнее свидание с Люсей. Дитя войны тут же сообщило, что Большаков ездил куда-то прямо с утра, а, вернувшись, бросается на всех, как раненый тигр, и требует, чтобы ему немедленно разыскали Реброва.
Шума, очевидно, и в самом деле было много. У сидевшей в приемной Люсеньки глаза были подернуты слезами, а опущенные кончики губ мелко дрожали.
– Ну наконец-то, – увидев Виктора, с упреком и обидой сказала секретарша.
Ребров одарил ее самой обаятельной улыбкой, на которую в этот момент был способен, и прошел в кабинет Большакова.
Алексей сидел за своим рабочим столом. Было такое впечатление, что из его большого, сильного и уверенного в себе тела извлекли все кости и мышцы. В нем трудно было узнать вождя всех подрастающих российских капиталистов и лидера зарождавшейся, чрезвычайно прогрессивной депутатской группы. А какой-нибудь неопытный зоолог вообще мог бы даже отнести это расплывшееся, желеобразное существо к медузам. Только глаза у него были по-волчьи злыми и затравленными.
– Привет! Говорят, ты меня искал? – развязно спросил Ребров, садясь напротив.
Он делал вид, что не замечает состояния своего начальника и что у него самого никогда в жизни не выпадало такого замечательного денька, как сегодня.
– Знаешь, где я был утром? – не ответив на приветствие, поинтересовался Большаков. – Нет? У Шелеста! – Он помолчал, наблюдая за реакцией Виктора. – У нас с ним был оч-чень интересный разговор. Впрочем, разговором это назвать трудно. Шелест просто достал из верхнего ящика своего стола магнитофонную кассету, и мы ее вместе прослушали…
– Надеюсь, это был не рэп?! Лично я ненавижу этот дурацкий музыкальный стиль, – вставил Ребров.
Ему уже абсолютно нечего было терять, и он начал откровенно хамить.
– Сними эти дурацкие очки! – заорал Большаков. – Я хочу видеть твои паршивые глаза!
Виктор снял очки и сунул их в нагрудный карман рубашки.
На лице Алексея непроизвольно расцвела улыбка удовлетворения.
– Неплохо, – констатировал он. – И ради чего ты пошел на это?
– Захотелось хоть что-то исправить в своей жизни.
– Идиот… Ты что, не понимал, с кем собираешься шутки шутить? И вообще, – он заводился все больше и больше, – ради чего ты пожертвовал всем тем, что мы вместе с тобой создавали, нашими совместными проектами, планами, в конце концов, нашим будущим? Какое ты имел на это право?! Ты можешь мне это внятно объяснить?! Ну хорошо, допустим, ты хотел свести счеты со своей гнусной жизнью. Но тогда уж лучше бы прыгнул под машину. Неужели у тебя никогда не появлялась мысль, что, тайно переписав ту пленку, ты можешь очень крепко подставить в первую очередь меня?! Чего ты молчишь?
– Ты сказал о нашем совместном будущем?! – ухмыльнулся Ребров. – А оно у нас могло быть?
– У тебя есть ко мне какие-то претензии? – подозрительно прищурился Алексей.
– Теперь уже нет, теперь мы – квиты…
Виктор хотел еще что-то добавить, но внезапно в голове его сверкнул ослепительный свет. Он четко понял, что ему необходимо делать дальше, чтобы все, абсолютно все, исправить. Так бывает где-нибудь в лесу, в бурю, когда человек не знает, куда идти дальше, но вдруг в длящейся всего доли секунды вспышке молнии замечает спасительный ориентир и в душе у него расцветает надежда.
Даже не признаваясь себе самому, Ребров в течение всего разговора с Большаковым, выслушивая отборную брань в свой адрес, продолжал мысленно искать выход из положения. И когда Алексей сказал одно ключевое слово, множество винтиков, колесиков, передаточных механизмов в голове Виктора вдруг выстроилось во что-то цельное.
Он тут же встал и пошел к выходу. Алексей еще кричал ему в спину, что он уволен, что у него будет масса других неприятностей, однако все угрозы и проклятья мгновенно потеряли для Реброва всякий смысл. Да и сам он мысленно был отсюда уже очень далеко.
