Леонид Никитинский - Тайна совещательной комнаты
— Да, конечно! Да я вам его вообще оставлю, считайте, это уже ваш!
Виктор Викторович набрал номер, и секретарша сразу соединила его с Марьей Петровной, которая обрадованно сказала:
— Понравилась? Ну вот и хорошо. А тут как раз телеграмму принесли от вашей присяжной Огурцовой из Алма-Аты. Она в Алма-Ату уехала к родственникам неожиданно, заболел там кто-то у нее. Так что коллегию так и так пришлось бы распустить. Как раз сейчас, пока в новой квартире обживетесь, тем временем и новых присяжных наберете, да и начнем заново перекрестясь.
Они выпили по рюмке с прежним хозяином и закусили лимончиком, и в служебный председательский «Фольксваген», который ждал его внизу, Виктор Викторович уселся, уже по-хозяйски оглядывая двор и прикидывая, что вон на тех качелях как раз и будут качаться внуки, а вон и школа за соседним домом.
Среда, 2 августа, 13.00
Зябликов в кабинете судьи взял протянутую ему телеграмму и прочел: «Председателю городского суда Галактионовой. Прошу освободить меня от обязанностей присяжной в связи с внезапным убытием в Алма-Ату к больным родственникам. Марина Огурцова». Подлинность самой телеграммы из Алма-Аты сомнений не вызывала, но Ри, хотя она, конечно, и собиралась каким-то образом поступить на юридический, сама бы никогда так не написала, да еще председателю, фамилии которой она, конечно, не знала. Это все, между прочим, Виктор Викторович мог бы и сам сообразить, если бы захотел. Значит, не хотел, значит, в масть ему была эта телеграмма. Он молча ждал, что скажет Зябликов.
— Не может этого быть, — сказал Майор, — Во-первых, даже я сейчас только узнал, что фамилия вашего председателя Галактионова, а во-вторых, ни в какой она не в Алма-Ате.
— Откуда вы знаете? — спросил судья, которому так хотелось, чтобы телеграмма была как настоящая, и чтобы никто ничего не заметил.
— Знаю, — сказал Старшина, — Ее похитили. И это, между прочим, уголовная статья. Кстати, микрофон-то у вас где? Не услышал бы нас кто-нибудь.
По испуганному взгляду судьи он понял, что микрофон, который они нашли в кармане у Шахматиста в понедельник, судья, скорее всего, положил в ящик стола, но испортить не решился, да и неглубоко, наверное, положил.
— Ну дайте нам хотя бы дня два, — сказал Зябликов. — Мы сами ее найдем. Вас же мы три недели ждали, ваша честь.
Виктор Викторович, усы которого было растопорщились, когда он ехал с водителем из своей новой квартиры, погрустнел и сложил телеграмму, чтобы убрать ее в стол. Но это в самом деле было преступление, если ее похитили, а Старшина ему об этом прямо сказал, и не так чтобы он становился соучастником, но все же. А квартира-то хороша. Какую-то правду они все искали, которая уже все равно была никому не нужна. Быстро передумав все это, судья сказал:
— Сегодня погодим. А завтра в десять соберемся и объявим. Понятно, Зябликов?
— Есть! — Старшина повернулся и, скрипя ногой, похромал из кабинета.
Среда, 2 августа, 21.00
Зябликов открыл дверь, держась второй рукой за костыль и, как всегда, не спрашивая кто: на полутемной лестнице стояла прокурорша Эльвира Витальевна в плаще и с продуктовым пакетом.
— Прощения пришла просить, — сказала она. — Пустишь меня?
— Ну проходи, — посторонился Зябликов, — А за что прощения-то?
Сегодня он был в каком-то вязаном мягком сине-зеленом свитере с красными и желтыми рыбами на груди. Как-то этот свитер не то чтобы ему не шел, но он сам на себя был в нем не похож, подумала с удивлением Эльвира: какой-то он был в нем совершенно не военный и домашний. А впрочем, таким он ей вдруг еще больше понравился. И откуда он его взял-то?
— Как за что? — сказала она, снимая плащ и доставая из пакета бутылку коньяку. — Я же тебя толкнула сегодня, ты даже упал. Но я не нарочно, правда, забыла совсем, что ты на одной ноге. Забыла совсем, потому что вообще-то ты — во!
— Да ладно, — сказал он. — Разве это толкнула? Когда мне эту ногу оторвало, я знаешь как летел? Ну проходи. Только мне скоро уходить надо.
— И не выпьем, что ли, за дружбу?
Он посмотрел на нее, подумал и неожиданно смягчился, весь такой домашний в этом совершенно не военном свитере с рыбами.
— Ну, только по маленькой. Ты же не предупредила.
Они чокнулись за дружбу и за любовь и выпили, закусив принесенными прокуроршей конфетами. Она сказала:
— Ну все, теперь уж недолго осталось.
— Слушай, — сказал Зябликов, — а вдруг мы его оправдаем?
— Нет, погоди, — сказала она, — Как это вы его оправдаете, ведь он же преступник.
— Да ладно, — сказал он, — Это у тебя просто работа такая, мы и не обижаемся, но как человек ты же понимаешь, что по правде его надо совсем оправдать.
— По какой такой правде? — сказала прокурорша. — Правда у каждого своя. Правда, она знаешь в чем? В том, что, когда процесс этот кончится, мы с тобой хоть в кино сможем сходить, и никто нам за это ничего не сделает. А то, как будто мы преступники, ей-богу.
Зябликов налил еще по рюмке, поднял свою, понюхал и посмотрел на свет.
— Хуйню ты говоришь, Эльвира, — сказал он задумчиво, но твердо. — Никаких таких двух правд нету. Люди разные, и никто, конечно, до конца ее не знает, но только она одна. Вот давай за нее и выпьем.
— Совсем ты меня не любишь, — сказала прокурорша, поморщив свой нос после коньяка и вытерев рот рукой, потому что закусывать ей что-то не хотелось.
— Почему не люблю? Просто мне ехать надо. Сейчас уж заедут за мной.
— А вернешься когда?
— Не знаю… — Вдаваться в объяснения ему не хотелось, да и нельзя было, и он спросил, в общем жалея ее: — А что тебе будет, если мы его оправдаем?
— Да, в общем, если честно, ничего особенного, — сказала Эльвира, — Ну это будет, конечно, мне не в плюс, ну, обжалуем ваш вердикт, отменят его в Верховном суде, что-нибудь там найдут, и все по новой, только уж с другими.
— Ясно, — сказал Майор. — Ну ладно, извини, мне ехать надо.
— Куда хоть едешь-то? — тоскливо спросила она.
— Куда-куда… На войну.
Среда, 2 августа, 23.00
К вечеру Ри уже совсем освоилась в доме. Мурат уехал по делам, предупредив, чтобы она не пыталась никуда убежать, но она и сама понимала, что такая попытка обречена. Телефон в отведенной ей комнате был отключен, молчаливый парень лет тридцати, которому было поручено вроде бы выполнять все ее прихоти и помогать осваиваться в доме, старался на нее не смотреть, чтобы не вводить себя в соблазн, но даже в сад ее не выпускал, ссылаясь на запрет хозяина. Да и куда было бежать, кому она была нужна? Сашок продал ее вместе с фитнес-центром, о котором она теперь вспоминала с отвращением, а присяжных Виктор Викторович уже, конечно, распустил. Для этого же все и было сделано. Уже была ночь, когда Ри увидела, как машина Мурата подъехала к решетчатым воротам за деревьями.
— Ну, как тебе нравится дома? — спросил он, входя и улыбаясь. — Прости, что я задержался, мне надо сейчас срочно решить много вопросов. Мы же скоро уедем, наверное… У тебя все в порядке? А почему ты не спишь?
— Что в суде? — вместо ответа спросила Ри.
— Откуда я знаю, — сказал он, не глядя ей в глаза, и так было честнее. — Наверное, все уже кончилось, их распустили. Ну послушай, ну сядь, Ри!..
Он обнял ее за плечи горячей рукой, как тогда, на параде мод, не по-хозяйски, а бережно и даже осторожно, как будто между ними и не было в тот раз ничего, и всего остального тоже не было, и они сели рядом на диван в гостиной, а стороживший ее малый, который все-таки не мог удержаться и к концу дня слишком откровенно поглядывал на ее грудь, сразу куда-то сгинул.
— Послушай, Ри, ты знаешь, что ни от одной женщины прежде я так не сходил с ума, сейчас я тебе кое-что расскажу. У нас с тобой есть деньги, ты даже можешь считать, что мы их заработали вместе на этом деле. Мы с тобой уедем в Алма-Ату, я продам этот дом, а что нас с тобой еще здесь держит? Тебе же совсем не нравится здесь, и мне тоже не нравится с тех пор, как я тебя встретил; тебе тут не место. Мы расплатились с твоим мужем, дай бог ему здоровья, мы уже со всеми расплатились, мы можем ехать в Алма-Ату, там еще живы твои и мои друзья, там хороший бизнес; на наши с тобой деньги мы откроем там спортивный клуб, ты будешь там хозяйкой, если тебе теперь не нравится юриспруденция, мы построим там дом, который будет не хуже этого… А оттуда уже весь мир наш. Хочешь, поедем в Париж?
— Не знаю, — сказала она, мягко освободившись от его руки и подходя к окну, — Я не знаю, куда я хочу и что я хочу, Мурат. Посмотрим…
«Ну чё тебе надо, Ри, ну, в натуре, ну чё тебе надо?»
Было понятно, что он все это продумал сейчас по дороге, и все в самом деле сходилось, как в сказке, пусть и не с таким, как думалось, но и с неплохим, в общем-то, концом. Но она сейчас увидела в окно, как в круг света у ворот вышли из темноты две мужские фигуры. Отсюда через ветки и решетку ворот различить их было трудно, но один из них хромал, делая ногой такие движения, как циркулем.
