Явление «Купидона» - Алекс Джиллиан
— Спенсер? — без особой радости в голосе спрашивает Филисити. Теперь чувствую себя глупо. — И, правда, неожиданная встреча. Не могу сказать, что приятная, — подчёркнуто ледяным тоном произносит она, и поворачивается к брату. — Гаррет, нам лучше уйти. Зайдем в другой раз, — высокомерно говорит Фил, и они оба поспешно выходят из магазина, оставляя меня в немом недоумении.
Это что за нах*й? Она умом тронулась? Или я чего-то не понимаю? Мысли хаотично мечутся в одурманенной алкоголем голове, пытаясь выстроить логическое объяснение холодному пренебрежению, которым одарила меня Филли Бойл, с которой я уже несколько лет общаюсь, как с хорошей подругой. Еще утром я прочитал ее письмо, но не успел ответить. Она обиделась? Я ей жутко не понравился при личной встрече? Или что?
— Ты посмотри, какая прелесть! — восклицает выпорхнувшая из примерочной кабинки Фей в черном коротком блестящем платье, обтягивающем ее тело, как вторая кожа. Очнувшись от разрозненных мыслей, я натянуто улыбаюсь своей малышке, присвистнув от восхищения. Ей как обычное удается выместить все посторонние мысли из головы, заменив настойчивым обжигающим желанием. Ни одна женщина до и после Фей не возбуждала меня так сильно и так нескончаемо часто.
— Детка, в этом платье ты будешь встречать меня с работы, из дома я тебя в нем не выпущу, — сообщаю я. Она несколько раз кружится вокруг своей оси, позволяя полюбоваться стройной фигуркой со всех сторон, и, остановившись, серьезным тоном сообщает:
— Это последняя покупка. Тебе удалось меня побаловать, милый.
— Поблагодаришь меня в номере.
— Крепким сном? — хихикнула она, я дернул ее за запястье, притягивая к себе и прошептала на ухо, обдавая горчим дыханием.
— Крепкой, соблазнительной, розовой… — я замолкаю, красноречиво опуская ладони на ее задницу и мягко сжимая.
— С удовольствием, — глядя мне в глаза, ответила Фей, чувственно целуя в губы. — Вызовешь такси? Я пока переоденусь.
Глава 15
Три дня спустя.
— Привет, мам, — тихо говорю я, опуская цветы перед аккуратным мраморным надгробием. Мой взгляд задерживается на выгравированном в камне имени. Эмма Спенсер. Сердце застывает, скованное холодом и болью. Время тронуло мрамор мелкими трещинами, но оно бессильно перед моей памятью, которая неумолимо возвращает меня в тот самый страшный день каждый раз, когда я прихожу сюда. С оголенной душой и разбитым сердцем, с ранами, которые никогда не затянутся. Уродливые открытые не рубцующиеся шрамы приносят мучительные страдания, но я позволяю им кровоточить сейчас. Эта боль почти желанна, она очищает, позволяет напомнить, ради чего я все еще дышу. Не дает мне запутаться, потеряться, погрязнуть в сомнениях. Здесь я опускаю маску и позволяю себе быть тем, кого она знала и любила, когда была жива.
Городское кладбище и могила матери все равно, что чистилище для моей души. От надгробия веет покоем и холодом, но я все равно чувствую ее присутствие. Эмма… Мама. Живая, светящаяся, любящая, нежная, ласковая. Я помню ее смех, мягкой мелодичный голос, нежные объятия, ее усталый взгляд, когда она возвращалась с ночной смены, чистую неподдельную радость, когда смотрела на меня, папу, Эби и Гектора. И даже когда мы огорчали ее, Эмма не была строгой, не умела. Ее главным стимулом для всего, что она делала, была любовь к мужу и детям. И, наверное, самым тяжёлым наказанием для нас было увидеть разочарование в ее ясных нефритовых глазах. Мы слишком любили ее улыбку, и отчаянно нуждались в теплом смехе и заботливых руках. Столько незабываемых моментов связывали меня с этой удивительной женщиной. Первые успехи и неудачи, детские переживания, разбитые коленки, первый день в школе, синяк под глазом, оставленный одноклассником, проигранный футбольный матч школьной команды, брошенная на порог валентинка от девчонки из класса, путешествие в Индию, пикники в парке, барбекю на заднем дворе и мяч, разбивший окно в кухне. Она всегда была рядом. Утешала или гордилась, и всегда находила нужные слова, чтобы поддержать, дать необходимый совет. Я помню, как переживал, когда она перестала заходить в мою комнату перед сном, чтобы подоткнуть оделяло и поцеловать на ночь. Как мне не хватало ее, как я скучал. Однажды в раннем детстве я уже потерял мать, и поэтому мне был так необходим постоянный эмоциональный контакт с Эммой, ее физическое присутствие и любовь. Мне нужно было чувствовать, что она рядом и никуда не уйдет. Но кошмар повторился. Эмма тоже ушла. Я видел, как потухли ее красивые глаза. И кровь… кровь повсюду. Крики, выстрелы, завывания Гектора, хриплое рваное дыхание Эби, слезы отца, его обагренные кровью ладони, которыми он держал лицо дочери, умоляя дышать. Мне больно за них, за себя. Чертовски больно. Я хочу верить, что они не испытывают того, что я сейчас, что вместе они нашли способ справиться, не ожесточиться, выстоять, черпая силы друг в друге.
Они заплатят за все, мама. Заплатят за то, что сделали с нами.
Поднимаю воротник пальто, когда очередной ледяной порыв ветра ударяет в лицо. Мои пальцы немеют от холода, теряя чувствительность. Я сжимаю правую руку в кулак, глядя на искалеченную конечность, вспоминая, как бежал по снегу, отчаянно пытаясь найти дорогу назад, к вокзалу. Черных воронов и серое безжалостное небо, мороз, пронизывающий тело. Отчаянье. Страх, усталость. Я метался, надеялся, ждал, искал. Дети не верят в смерть, для них ее не существует. Дети ждут чуда, даже когда вокруг мрак и боль. Потерять двух матерей, которых любил всем сердцем — что может быть страшнее? Когда убили Эмму, я потерял не только ее. Это был конец жизни, надежды, веры в чудо. И я не знаю, что должно случиться, чтобы я снова ощутил себя по-настоящему живым.
— С днем рождения, мам, — шепчу я. Холодные капли падают на мои волосы, лицо и руки. Чертов дождь. Совпадение или нет, но каждый раз, когда я прихожу на кладбище, начинает накрапывать дождь, словно природа скорбит вместе со мной. Словно кто-то сверху выражает свою запоздалую солидарность. Все ужасные моменты моей жизни связаны со снегом или дождем.
— С днем рождения, — повторяю я, открывая зонт, и слепым взглядом наблюдая, как ветер несет по земле пожухшие листья мне под ноги. Я закрываю
