Путь крови - Линкольн Чайлд
Еще пробираясь по темному подвалу, Колдмун услышал беспорядочное потрескивание. В воздухе висел едкий дым, наполненный запахом расплавившегося пластика и сгоревших проводов. Когда он миновал последние препятствия и юркнул в тайную комнату, где стоял прибор, дым стал еще гуще.
В комнате было удушающе жарко. Из-за густого дыма Колдмун ничего не мог разобрать. Он закашлялся и попытался разогнать дымовую завесу руками. Воздух чуть расчистился, и проступили очертания обстановки. Черная пелена все еще поднималась из вентиляционных отверстий в стенках прибора. Из передней панели торчали два обгоревших и дымящихся стальных стержня. Колдмун догадался, что это потрескивал, остывая, перегоревший прибор.
Его взгляд упал на ручку управления. Она была повернута до отказа: дальше первой отметки, дальше второй и даже той настройки, которую установил Эллерби, когда по неосторожности вызвал эту жуткую тварь. Кто-то настроил машину на критическую мощность: то ли для того, чтобы навсегда вывести ее из строя, то ли просто хотел в последний раз ею воспользоваться. Этого Колдмун не знал. Но прибор работал далеко за пределами своих возможностей и теперь не многим отличался от кучи железа.
Быстро оглядев комнату, Пендергаст подошел к ближайшему рабочему столу и взял с него хрустящий конверт без марки. На глазах у Колдмуна он дрожащей рукой надорвал конверт, вытащил единственный лист бумаги и прочитал. Через минуту рука его опустилась, письмо выскользнуло из онемевших пальцев и спланировало на пол.
– Пендергаст! – окликнул напарника Колдмун.
Но тот не шевельнулся и не отозвался на его голос. Колдмун опустился на колено и поднял письмо. Там было короткое послание, написанное элегантным женским почерком:
Я ухожу, чтобы спасти свою сестру Мэри. Мое место рядом с ней, так или иначе. Этот прибор дал мне шанс, а мисс Фрост своим примером показала, почему я должна им воспользоваться. В ней я увидела свое одинокое, лишенное любви будущее. Это было отнюдь не приятное зрелище. Поэтому я возвращаюсь в прошлое – к той судьбе, что мне предуготована. Я сделаю все, что в моих силах, все, что должна сделать. Если я не могу быть с тобой на моих условиях, я не буду с тобой вообще.
Прощай, Алоизий. Спасибо тебе за все, и особенно за то, что ты не отправишься вслед за мной, даже если такое еще возможно. Этого бы я не пережила. Уверена, ты поймешь, что я хотела сказать.
Я люблю тебя.
Констанс
79
В десять с небольшим утра к терминалу Грейхаунд на Вест-Оглторп-авеню подкатил автобус из Атланты. Зашипели пневматические тормоза, сверкнула, открываясь, металлическая дверь. Пассажиры один за другим спускались по ступенькам на яркий солнечный свет. Последним появился худощавый пожилой мужчина с потрепанным чемоданом в видавшем виды макинтоше. Он начал спускаться, потом остановился и прикрыл глаза рукой от солнца.
– Господи ж ты бога в душу мать! – сказал он страдальческим голосом.
Водитель оглянулся на него со смущенной, но добродушной улыбкой. В автобусе старик сидел сразу за ним, и они проболтали всю дорогу от Атланты.
– В первый раз в Саванне? – спросил водитель.
– В первый раз восточнее Миссисипи, – ответил старик.
– Да что вы говорите!
– Черт возьми, да я в первый раз южнее линии Мейсона – Диксона[101].
Прищурившись, старик спустился по последним ступенькам и помахал на прощание водителю. Когда автобус уехал, он поставил чемодан на землю, с трудом стащил с себя макинтош, аккуратно свернул и засунул под ручку чемодана. Потом вытер лоб тыльной стороной руки и огляделся.
Он не знал, чего ожидать от Саванны. Сначала попытался сравнить ее с теми городами, которые знал: Якимой, Олимпией, Сиэтлом. Но у него не нашлось подходящего шаблона для такого сравнения. Никаких гор вдалеке, местность плоская, как тарелка. Дома казались одряхлевшими от старости. В небе не ощущалось угрозы бесконечного дождя, с которой он прожил всю жизнь. С другой стороны, воды здесь было достаточно… но в виде влажности. Он даже не представлял, что может быть одновременно так жарко и так сыро.
Старик спросил дорогу и отправился в путь, следуя на восток по Оглторп-авеню. На улицах было много машин, а на тротуарах полно пешеходов. Многие удивленно оборачивались на старика с бородой, как у Санта-Клауса, но он не обращал внимания. На него пялились и прежде. Минут через десять он снова остановился, снял клетчатую рубашку и заботливо завернул ее в макинтош, который опять засунул под ручку чемодана. Теперь он остался в футболке и выгоревшем комбинезоне, но эта одежда, похоже, лучше сочеталась с тем, что носили местные. Расстегнув молнию чемодана, он вытащил вощеную шляпу, измятую до бесформенности, долго ее разглаживал и растягивал, пока она не налезла на голову. Это был стетсон, которым он прикрывал макушку от дождя больше сорока лет. Может быть, защитит теперь и от солнечного удара.
Старик повернул к югу по Барнард-стрит и прошел через небольшую лужайку с травой и деревьями, окруженную со всех сторон домами. Это уже совсем другое дело. В дальнем конце стояла табличка, сообщающая, что этот маленький парк называется Орлеанс-сквер. Впереди, над крышами городских домов, частенько скрытых за строительными лесами, поднимались облака пыли и слышался знакомый шум стройки.
От этой картины и этих звуков у старика невольно перехватило дыхание.
Живя вдали от цивилизации, он не имел привычки читать газеты и смотреть телевизионные новости. Все, что происходило за границами фермы, его не касалось, и ему становилось дурно от непрерывной барабанной дроби угнетающих и раздражающих новостей, с которыми он ничего не мог поделать. Но, добираясь на автобусе из Сиэтла в Чикаго, а потом из Чикаго в Атланту, старик мельком увидел на чикагской автобусной станции кричащие газетные заголовки о трагедии в Саванне. Он взял какую-то газету и прочитал о том, что город пережил нападение с пожарами, взрывами и многочисленными жертвами. Эта загадочная история усилила его тревогу, и без того уже разыгравшуюся сверх всякой меры. Но старик успокаивал себя тем, что эта женщина была живучей и очень крепкой.
Очень крепкой женщиной. И совсем одинокой.
Он давным-давно должен был сделать это, найти ее и приехать к ней. Но время еще оставалось. С гулко бьющимся сердцем он двинулся дальше по Барнард-стрит, прибавив шагу. Впереди виднелись краны и строительные леса, мощные фургоны и грузовики. Шум стройки зазвучал громче, и открылась картина
