Анна Данилова - Черное платье на десерт
Разговор с Варнавой оказался настолько своевременен, что после его ухода, когда мы остались с Пунш наедине, мне было намного проще строить наши с ней отношения. Тем более что от Варнавы я узнала главное – Пунш догадалась, что кейс с деньгами у меня.
– Он был? – спросила она, имея в виду Варнаву, и, закурив, пустила мне дым в лицо.
– Он не придет. – Я увернулась от новой струи дыма.
– Потому что у тебя больше денег, чем у меня?
– Наверное… Я только не поняла, откуда ему это стало известно…
Она усмехнулась, встала и подошла к окну:
– Ты такая странная… Кто же ему мог это сказать, если не я? Или думаешь, что ты одна такая хитрая? Кто украл чемодан с моими платьями? Кто похитил у меня любовника? Кто? Тот, кто потом увел и мои денежки. И чем же ты после этого лучше меня?
Это был риторический вопрос, и отвечать на него я не собиралась. Я знала, что нахожусь в одной комнате с матерой преступницей, на счету которой немало загубленных человеческих жизней и которую во что бы то ни стало надо каким-то образом задержать, схватить, связать… Но физически она меня превосходила, я это чувствовала. Кроме того, она могла быть вооружена. Я только позже, когда все уехали, поняла, что совершила еще одну глупость, не рассказав Смоленской о предстоящей встрече Пунш с Варнавой. Ведь оставшись на час-полтора в засаде, мы могли бы схватить Пунш прямо в подъезде.
– Так где мои деньги? – Она стояла передо мной, скрестив руки на груди и склонив голову набок. – Ты сама мне их привезешь или тебя сопроводить?
– Да брось ты, какие это деньги? Это всего лишь жалкие проценты, которые тебе обещал Савелий.
– Ты дура. Там были ВСЕ мои деньги. С ними я собиралась уехать. И уеду, как только они снова вернутся ко мне.
Она блефовала или же на самом деле отправила с послушными малышками – Мухиной и Германовой – все свои «сбережения»?
Я знала, что рано или поздно, но этот разговор произойдет, и была готова к нему. Но самое главное, у меня был план. И успех его зависел теперь только от времени, которого у меня оставалось совсем мало. Слишком много я должна была сделать перед тем, как наступит утро. План был дерзкий, но не настолько, чтобы в своем цинизме превзойти злодеяния Пунш.
– Хорошо, я отдам тебе деньги, тем более что они не мои и навряд ли принесли бы мне счастье, но с одним условием…
– Варнавка? Тебе нужен он? – Пунш покровительственно-издевательски похлопала меня по щеке.
– Нет… – Я едва сдержалась, чтобы не ответить ей уже более увесистой оплеухой. – Просто мне бы хотелось, чтобы ты рассказала мне все.
– Все? Зачем? Тебе все равно не понять…
– Ты уедешь, а я попытаюсь помочь Изольде… Мне нужен полный рассказ, и факты, факты…
– Ах вон оно что! Понятно. Что ж, ладно. Слушай. Только я буду говорить коротко, и постарайся меня не перебивать, не то мы засидимся до самого утра, а у меня еще полно дел, да и за денежками надо бы съездить, а?..
Тут уже и я закурила. А Пунш, усевшись в кресло, закинула ногу на ногу и, пуская колечки дыма, начала свой невероятный рассказ о созданной около десяти лет назад банде женщин (ее численность так и осталась для меня тайной), занимавшейся все это время грабежами и убийствами везде, где гастролировала труппа лилипутов Максимова, которая обеспечивала им алиби. В основном это были квартирные кражи, и если кого и убивали, то исключительно для того, чтобы не оставлять свидетелей. Главными исполнителями были Роза и Катя – «вышедшие в тираж артистки», как о них со смехом отозвалась Пунш. А пять лет назад их банду вычислил Юра Лебедев, брат мамы Нади, который, разыскав сестру в Сочи, попытался образумить ее, предлагал деньги и дом в Лазаревском, умоляя, чтобы она прекратила свою преступную деятельность. Но невозмутимая Полетаева не только не послушалась брата, но и предложила ему «работу» – реализацию награбленного золота и наркотиков, а когда он отказался, пригрозила ему, что если он посмеет выдать их, то его постигнет та же участь, что и остальных свидетелей. Словом, произошла крупная ссора, которая спровоцировала новую волну убийств и грабежей на побережье.
Я внимала ее рассказу и действительно старалась не перебивать, чтобы выслушать все до конца. Хотя вопросы так и рвались наружу.
Пунш жила в Сочи (как и предполагал Варнава), и Полетаева, которая вроде бы являлась ей родственницей, руководила бандой оттуда. Но кое-какие интересы у них были и в С., потому что именно здесь Пунш познакомилась с Варнавой, с Блюмером и Максимовым, да и Лебедев тоже родом из С.
Пунш охотно рассказывала о своих чувствах к Варнаве, но во всех ее словах сквозила какая-то злость, она неоднократно называла его «мерзавцем», «альфонсом», «слепцом»… Если сложить воедино упреки, которые она обрушивала на его голову во время их свары, свидетельницей которой я невольно явилась, то выходило, что Варнава дурно обращался с ней, не давал ей денег и своей тактикой замалчивания тех, казалось бы, естественных вопросов, которые должны были возникнуть у него в связи с появлением в их доме цыгана, да и реальных денег, как бы выражал нежелание что-либо знать о ее делах.
– Быть может, он подозревал, чем ты занимаешься? – осторожно спросила я.
– Да я больше чем уверена, что он все знал с самого начала, потому что, когда я попросила познакомить меня с Савелием, он, конечно же, понял, зачем мне это понадобилось. Безусловно, он подозревал, что я связана с определенным кругом лиц, о которых нельзя говорить вслух, и что деньги, которые мы с ним тратим, жирные и липкие от крови, но чем конкретно я занимаюсь и кому служу, он не мог знать, как не знал этого и Савелий. Савелий и еще некоторые авторитетные люди пытались вычислить, кто надо мной стоит, кто покровительствует, но им ничего не удалось узнать, потому что в С. я была лишь гостьей, я считалась любовницей Варнавы Мещанинова, во всяком случае, до того момента, как сошлась с Савелием и предложила ему дело.
– А кто тебе покровительствовал на самом деле? – спросила я.
– Мама Надя.
Я только пожала плечами: разве можно было в это поверить? Но другого ответа, видимо, для меня уж во всяком случае, НЕ СУЩЕСТВОВАЛО. Оставалось довольствоваться этим.
Когда же я поинтересовалась, зачем было затевать дело с фальшивой доверенностью, при помощи которой Блюмер разорил Варнаву, Пунш спокойно ответила, что это была «лишь маленькая месть скупому Варнавке». И тут же добавила, что Блюмер слишком много знал о ее планах в отношении Князева и его сестры в Москве, а потому, связываясь с ее делами, был заранее обречен. Что же касается Князева – еще одного любовника, который с ее помощью совершил несколько весьма выгодных сделок по продаже меди и героина, – то она убила его после того, как он, не сдержав свое слово, отказался купить Пунш обещанную ей квартиру в центре Москвы, а на часть вырученных от сделки денег купил сестре бриллианты.
– Он что, так любил свою сестру? – спросила я, предполагая, что за бриллиантами могли таиться более сильные чувства, и очень удивилась, услышав ответ:
– Он только ее и любил, но как сестру, это точно. Да и вообще они были словно сиамские близнецы, всегда помогали друг другу, на них было противно смотреть…
Она ревновала, вот в чем было дело.
После того как было затронуто имя Ларисы Васильевой, Пунш рассказала мне обо всех убийствах, расследованием которых занималась непосредственно Смоленская.
Васильеву, по словам Пунш, и вычислять не надо было – она всегда останавливалась в одном и том же доме в Мамедовой Щели. Пунш хватило одного визита к ней, чтобы забрать все ее драгоценности, убить ее, а заодно и подкинуть золотую зажигалку Изольды.
Я спросила, что же такого могла сделать ей Изольда, за что ее так жестоко и грубо подставили, и узнала, что моя тетка, мой домашний и ручной бронтозавр, образчик порядочности, целомудрия и аскетизма, является матерью сидящей передо мной молодой и красивой стервы, руки которой по локоть, а то и выше обагрены кровью убитых ею людей… И что золотая зажигалка и прочие предметы со следами пальцев Изольды, подкинутые на места преступлений, – не что иное, как желание причинить боль и страдания матери, позволившей из страха перед людскими пересудами убить собственного новорожденного ребенка… А в доказательство Пунш швырнула мне в лицо паспорт на имя Виктора Полетаева, женатого на Лебедевой Надежде Петровне – маме Наде, объяснив, что Изольда забеременела от мужа мамы Нади.
Это было уже слишком! Зато после этих слов мне стала понятна сцена переодевания, когда Изольда, находясь под впечатлением внезапно обрушившегося на нее с опозданием в двадцать с лишним лет материнства, поменялась одеждой с новоявленной дочерью-преступницей и позволила ей уйти. Уйти от чего? От наказания?
Слова, сказанные Пунш, словно застревали в воздухе, доносились до меня лишь частично, растворяясь в мощных и глухих ударах пульсирующей в ушах крови… Все это казалось нереальным, рожденным в тяжелых душных снах и несло в себе некую болезненность. Пунш рассказывала мне в подробностях, как мама Надя принимала у перепуганной насмерть Изольды роды; она в красках расписывала все, что происходило на даче, куда они спрятались подальше от глаз людских, от позора, от Нелли, для которой нравственное падение сестры явилось бы оправдательным приговором для своей помеченной грехом жизни.
