Татьяна Степанова - В моей руке - гибель
Катя не могла слышать переговоров «террориста с заложником» в джипе — и слава богу, — там стоял отборный мат.
На горле Дмитрия появились уже два глубоких ножевых пореза — финка в руках его брата-близнеца знала свое дело…
Колосов видел в зеркальце их лица — лучше бы он был слеп. Лишь крепче сжимал руль, зубы стискивал: кто из нас сейчас более безумен?!
— Куда теперь ехать? — спросил он в который уже раз.
— Куда ехать, Дима? — тихо переспрашивал Степан. — Ну? КУДА ТЫ ЕЕ ДЕЛ? Говори…
— Что же ты так со мной… мясник… — По лицу Дмитрия катился пот, свитер на груди был весь заляпан кровью. — Мясник… подонок…
— Псих я, псих, Дима. В дурдоме мне место. Правильно ты все порешил… А тебе — на кладбище, братик… ТОЛЬКО ТЫ НЕ ДУМАЙ, ЧТО ЭТО МЕСТЬ. Я ВЫШЕ МЕСТИ, браточек… Только… так это и должно быть, ты сам все это выбрал… И так будет лучше и для меня, и для тебя. Для всех нас.
А если жить хочешь, ты мне покажешь, ГДЕ ОНА, покажешь, ну же…
— Да тебе ж всегда на нее… было! Ты ж, когда она жива была, ноги об эту шлюху вытирал!!
— Может быть, я же псих, с психа какой спрос? — Голос Степана был страшен. В нем было что-то такое, отчего у Колосова, человека далеко не робкого десятка, мурашки ползли по коже. — Псих и предатель близнецы-братья… Вечная наша дружба, вечное братство… Как в той песенке к фильму деда, помнишь? НО ЕСЛИ ТЫ МНЕ НЕ СКАЖЕШЬ СЕЙЧАС, ГДЕ ОНА, Я ТЕБЯ УБЬЮ.
Это было сказано просто, но так, что Дмитрий замер и прекратил вырываться из рук брата.
Когда Катя, понятые и оператор выскочили из своей тюрьмы на колесах, МЕСТО УЖЕ БЫЛО УКАЗАНО. Касьянов и подоспевшие конвоиры помогали Колосову.
Это был старый заброшенный противоатомный бункер, каких немало разбросано по подмосковным полям: бугорок, заросший бурьяном, а в нем ржавая железная дверь. Возле этой ржавой двери и возились сейчас Колосов и конвойный.
Одно было необычно: в ушки старого и ржавого запорного устройства двери был продет новенький блестящий на солнце замок. Его сбили прикладом автомата.
Дверь открылась без усилий — видно, ее уже открывали недавно. Из каменного мешка дохнуло холодом, сыростью и невыносимым трупным смрадом. Колосов волоком вытащил на порог тюк, завернутый в брезент. Наклонился, разворачивая… Смрад был такой, что тошнота подступала к горлу, но Катя придвинулась ближе.
— Она? Елизавета Гинерозова? КАТЯ, ЭТО ОНА?!
Катя видела ЕЕ лицо. КАК УЖАСНА СМЕРТЬ, КОГДА ОНА НЕ СКРЫТА ЗЕМЛЕЙ-МОГИЛОЙ…
— Да, это она. Это Лиза.
— Голова проломлена, — Колосов отогнул складки брезента.
Катя видела ее сине-восковую скрюченную руку, золотой перстенек на безымянном пальце… Колосов один за другим извлек из брезентового тюка предметы: железную монтировку, на одном ее конце — черная кровь, прилипли рыжие Лизины волосы. И… следующими предметами были белая сорочка Дмитрия, теперь бурая от крови, испачканный кровью щегольской пиджак, траурный галстук, который был на нем в день похорон отца, — одежда, в которой его видели Катя, Мещерский, все близкие, знакомые… Одежда была пропитана кровью. Хватило бы на тысячу экспертиз для сравнения. На этот раз, видно, и вправду он не сумел избежать прямых и главных улик.
— Ну все, довольно. Теперь всем все ясно. Теперь отпусти его, — Колосов выпрямился, голос его был усталым. — Все, Степан. Дело закончено.
Но тот лишь крепче стиснул заложника.
— Никому не двигаться, — прошипел он зло. — А теперь, Дима, ты при всех расскажешь, ЧТО ПРОИЗОШЛО С ОТЦОМ…
Дмитрий вздрогнул. Когда из убежища извлекли тело, он, не шевелясь, смотрел перед собой пустым отрешенным взглядом. Кате он напомнил Степана в камере во время их встречи — и его словно уже нельзя было ничем удивить. Но теперь он яростно рванулся из рук брата — лезвие снова впилось в кожу, но он словно не чувствовал боли.
— Да ты что?! — заорал он бешено. — Ты думаешь, это я убил отца?! Да это из-за тебя, трижды из-за тебя он на себя руки наложил, из-за тебя, сумасшедший подонок! Из-за вас всех! Из-за тебя первого, полудурок проклятый! Псих, пси-и-их!!
Он рванулся что было сил и… вырвался, ударил со всего размаху Степана скованными руками в солнечное сплетение, и в этот миг… Колосов и конвой попытались воспользоваться ситуацией: прыжок, хриплый вопль, потом автоматная очередь… Катю больно толкнул в спину оператор, она упала на траву: он дерется потому, что хочет ей добра, хочет уберечь от пуль… Микрофон ее покатился по земле…
Но они не успели. Степан был противником им не по силам: чтобы остановить его, требовался равный ему. В тот миг, когда автоматная очередь прошила ему ноги, — конвой согласно инструкции стрелял только по ногам — он ударил брата ножом в живот. Дмитрий осел в траву, прижимая скованные руки к ране. Когда к нему подбежали Колосов, Касьянов, конвойные, он с недоумением смотрел, как на свитере ширится новое алое пятно.
Недоумение в глазах — это все, что врезалось в память Кате. НЕДОУМЕНИЕ — и только в глазах человека, который уже — мертвец.
Эпилог
Они сидели в машине Колосова — Катя и Иван Базаров — во дворе Раздольского отдела милиции. И ВСЕ БЫЛО ПОЗАДИ. ВСЯ ЭТА ИСТОРИЯ. А на улице шумел дождик, частый, грибной, пронизанный солнцем. Тучка нежданно пришла из-за Клязьмы, напитанная влагой, волглая, как губка, свинцово-серая, как печаль…
ВСЕ БЫЛО ПОЗАДИ. Из отдела вышел Колосов.
— В больницу звонили. Степан уже в реанимации, операцию сделали. Сказали — опасности для жизни нет, всех нас переживет. А второй… на столе у хирурга. Сказали: операция еще идет. Да, хватило работы под завязку местным медикам… — Колосов сел за руль и завел мотор. — Все. Здесь мы больше не нужны. Домой до хаты. — Он посмотрел в зеркальце на бледное лицо Кати и добавил:
— Будет служебное расследование, Катерина Сергеевна. Из Главка уже звонили. По всем фактам нынешней самодеятельности нашей.
Но Катя молчала и смотрела в окно.
— Служебное расследование, значит, — повторил Колосов и вырулил на шоссе к станции. — И пусть расследуют. На пленке все есть — пусть глядят. Судят пусть, рассуждают, что правильнее, профессиональнее — раскрыть дело до конца, дело, где все с самого начала было не так, или сохранить обвиняемого до суда невредимым и…
Он не сказал «живым» — операция еще шла. Дмитрий Базаров с диагнозом тяжкие телесные повреждения — проникающее ножевое ранение в брюшную полость еще лежал на операционном столе.
Катя повернулась к Ивану. Он сидел скорчившись, обхватив колени руками, едва не касаясь пораненным подбородком спинки переднего сиденья. Его бил сильный озноб.
— Ну зачем вы все это затеяли со Степаном? — скорбно спросила она.
Иван молчал.
— Степан все эти дни был у тебя? — продолжала она настойчиво допрашивать.
— Нет. Только позавчера пришел.
— Откуда? Где он скрывался после побега?
— У него много мест. Их вообще много.
— Кого их? Его учеников или… — Катя запнулась. — Или таких вот… оборотней?
— Всех. Их много. Он не последний из их числа.
— Но для чего вы затеяли этот ужас с лжезаложничеством?
Ведь ты теперь соучастник. Если Степан покажет на допросе, что вы договорились заранее, чтобы…
— Он не покажет. Он мне поклялся. — Иван закрыл глаза. — Он и так уже ЭТО взял на себя и… и он… он мой брат. Странно, но мы выяснили это только позавчера. А для чего… Для того, что так лучше. Это не месть. Просто так лучше.
— Что лучше? Что?! Вы же его убили, убили брата! Вы ему уподобились. И если он умрет, вы же будете…
— ТАК ЛУЧШЕ, — повторил Иван упрямо. — Для всех.
Для семьи, для нас, для нашей фамилии. Это с самого начала было наше семейное дело. Никто не должен вмешиваться.
Мы решили все закончить сами. Мой брат Степан так сказал мне. И я согласился.
Колосов молча вел машину. Свое он уже сказал. В этом деле все с самого начала было не так. А впереди — служебное расследование…
Катя — иное дело. Женщины, видно, просто не могут не разговаривать о том, что их в данную минуту тревожит и пугает. Стремление выплеснуть эмоции и получить ответы на все вопросы — это, наверное, суть женской натуры…
Зазвонил мобильный телефон. Колосов слушал молча. Остановил машину. Обернулся к ним.
— Звонили в дежурную часть из больницы. ОН УМЕР.
Только что. Врачи сделали все, что смогли, но он потерял слишком много крови.
Машина тронулась. Колосов видел в зеркальце лицо Ивана. Он плакал. Потом резко, зло утер слезы.
— Так лучше, — повторил он, — все равно: так даже лучше.
Машина проехала еще метров двести, миновала поворот на цыганский поселок, изгиб Клязьмы, овраг, где до сих пор еще, смердя и отравляя воздух, гнил труп убитой собаки. По обеим сторонам дороги снова был лес: ели, сосны, толстый ковер прошлогодней хвои, глушащий все шаги. Дождь расходился сильнее. А над Клязьмой дугой выгнулась блеклая размытая радуга.
