Хозяин тайги - Борис Андреевич Можаев
— Да, да... Хорошо! — Она кивала, прощально махала рукой. А взгляд оставался все таким же — невидящим.
Осень. На окнах первый налет морозного рисунка. Входит со двора Володя, вносит несколько кружков мороженого молока, потирает руки, говорит радостно:
— Ну, мама, дорожка промерзла, уф! Как по асфальту покатим.
Мария Ивановна укладывает в рюкзаки продукты на недельный срок Володе и Наташе. Двумя стопками разложено мороженое молоко — шесть кружков Наташе, шесть Володе. Потом картофельные лепешки. Тоже на две стопки.
— Наташа, картофельные лепешки уже посолены — только разогреть надо. А молоко оттаивай на медленном огне. Не то пригорать будет, — наставляет Мария Ивановна.
— Господи, уже уяснила, — как взрослая, отвечает Наташа.
В окно кто-то постучал. Володя выглянул в форточку и крикнул:
— Мам, ребята уже собрались! Только нас ждут.
— Ну, ступайте, ступайте!.. — Она затягивает рюкзаки.
Дети одеваются.
— Володя, уши завяжи! — приказывает Мария Ивановна. — Смотри не обморозь!
— Да ты что? Каких-то десять километров всего... Мы единым духом доедем.
— Наташа, накинь еще вот эту шаль, — подает она дочери клетчатую толстую шаль с кистями.
— Да я что, бабушка? Мне и в платке не холодно.
— А я говорю — повяжи!
— Ой, прямо кулема, — ворчит Наташа, но шаль повязывает.
Кто-то опять стучит в окно.
Володя хватает рюкзак и в дверь.
— Если будет занос, в субботу не приезжайте, я сама съезжу к вам, наказывает Мария Ивановна.
— Ну да, испугались мы твоего заноса, — говорит Наташа.
Ушли дети, и квартира опустела. Мария Ивановна подходит к столу, машинально оправляет скатерть, берет треугольничком сложенное воинское письмо. Развернула, пробежала глазами, улыбнулась. Потом выдвинула ящик стола, достала чистый лист бумаги, ручку, села писать письмо: "Остались мы тут одни бабы. Работаем да вас вспоминаем. Конец лета был дождливый, бурный. Не только хлеба — овсы полегли. И только одна "таежная-19" устояла, та, что выделил Маркович. Помнишь, белесые колоски и красноватые зерна? Урожай дала средний, а устойчивость у нее просто поразительная. Так вот в чем ее секрет... Буду тянуть ее, тянуть за уши. Улучшать..."
Скрипнула дверь, на пороге показалась встревоженная машинистка:
— Мария Ивановна, в лабораторном цехе беда...
— Что такое? — оторвалась от письма Мария Ивановна.
— Степанида упала со скамьи.
— Как упала?
— Так... Перебирала семена и вдруг повалилась, повалилась... На полу лежит. Кажись, не дышит.
— Позвоните доктору, чтобы немедленно явился! — Мария Ивановна бросилась из кабинета.
Лабораторный цех. Возле длинного стола, на котором насыпан ворох семян, суетились бабы. Входит Мария Ивановна.
— Что с ней?
Она отстраняет баб, наклоняется над лежащей Степанидой.
— Омморок... Обнакновенно, — ответила одна женщина.
— Что за обморок? Отчего?
— От голоду...
— Она же вакуированная...
— Хозяйства своего нет... ни коровы, ни молока.
— А что по карточкам получает — детям отдает...
Бабы заговорили все враз, и Степанида слегка приоткрыла глаза.
— Подымите меня. Я сейчас, сейчас... наверстаю...
Ее подняли. Она попыталась было сесть к столу.
— Нет, — сказала Мария Ивановна. — На сегодня ты отработала. Отведите ее в мою комнату. Там теплее. Уложите в постель. А я сейчас принесу молока и лепешек картофельных... Покормить ее надо.
Две женщины уводят Степаниду под руки, остальные сели к вороху зерна.
— Вот она, жизнь, Мария Ивановна, — сказала одна со вздохом. — Сидим возле хлеба и с голоду пухнем.
— Это не хлеб, бабы... Это семена. Наш хлеб воюет.
В лабораторном цехе в плошках колосящаяся пшеница. Мария Ивановна занимается перекрестным опылением. Рядом с ней стоит Наташа.
— Вот видишь, дочка, как это делается? Это пыльники. Пыльца должна быть влажной, тогда она хорошо прорастает. Значит, пыльцу переносишь с этого колоска на другой... Вот так.
— Мам, а тебе Володя говорил о своем решении?
— О каком решении?
— Он уходит из десятого класса. В военное училище поступает, в бронетанковое.
Мария Ивановна роняет пинцет.
Она проходит по коридору, выходит на улицу — раскрытая, с развевающимися на зимнем ветру волосами, в одном платье идет к своему дому.
Володя сидел за столом, читал книгу. По тому, с каким возбуждением вошла мать, он понял, что его тайна открыта. И сразу нахохлился.
— Володя, что за училище? Что ты надумал? И что это значит?
— Просто хочу поступить в военное училище ускоренного типа. На фронт хочу.
— Почему ты мне об этом не сказал?
— Потому что я еще комиссии не прошел.
— Но ты же школьник!
— Мне скоро стукнет восемнадцать.
Он встал, закрыл книгу, положил ее на полку и, сложив руки на груди, сказал твердо:
— Подошло время, мама, когда я должен решить, мужчина я или нет. Настоящие мужчины все там! И отец, будь он жив, понял бы меня. Я уверен.
Она чуть пошатнулась и как бы прикрылась рукой.
— Мама, что с тобой? — Он поддержал ее за локоть.
— Ничего... — Она подняла голову и поцеловала его.
И вот он идет в колонне таких же молоденьких и крепких ребят. Идут как солдаты, грохают сапогами, держат равнение и даже песни боевые поют: "Эх, махорочка, махорка! По-о-ороднились мы с тобой..." Только чубы да челки выбиваются из-под шапок, да за плечами не ранцы, а рюкзаки, да шаг нестройный, да много плачущих среди провожающих женщин. И Мария Ивановна провожает; она стоит в обнимку с Наташей и долго смотрит вслед уходящей колонне новобранцев.
— Ну вот, мам, и остались мы с тобой одни, — говорит Наташа. — Поедем домой!
— Наташа, я забыла тебе сказать: конюх наш заболел и возить вас в город некому. Придется тебе до конца зимы здесь пожить, в интернате. А я уж одна поеду...
По зимней таежной дороге едет одинокая подвода. Лошадь трусит легкой рысцой, понуро свесив голову. На дровнях сидит в тулупе Мария Ивановна, вожжи отпустила. Они низко провисли и нисколько не тревожат лошадь. Она бежит сама по себе, по какому-то необъяснимому велению.
Такими безучастными друг к другу они и появляются на пристанционной усадьбе. Мария Ивановна вроде очнулась. Вылезла из дровней, повела лошадь к воротам и стала распрягать ее: отпустила чересседельник, потом долго развязывала супонь — узел туго затянулся и руки плохо слушались, она часто отогревала
