Тигровый, черный, золотой - Елена Ивановна Михалкова
Макар сокрушенно покачал головой, словно переживая за нравственность художников.
– А потом?
– В четыре утра кто-то из них пришел в себя и в ужасе уставился на дело рук своих. Вам известно, что Ломовцев работает акрилом? Подрисовывая дополнительные сюжеты в картины Бурмистрова, он воспользовался им же. Акрил за несколько часов застыл намертво. Отскрести его было невозможно. Они попробовали – едва не испортили холст. Пятеро не до конца трезвых художников созерцали то, что они натворили. Не просто испортили – поиздевались над чужими произведениями! И чьими!
Макар сделал паузу, чтобы дать слушателям осознать, что произошло. Но Акимову не требовалось времени, чтобы оценить это в полной мере. Он представил, как они перепугались: Ульяшин, Касатый, Майя, Голубцова… И Ломовцев, о да! Тимофей, который все это затеял и теперь, словно арканом, тащил за собой в пропасть и остальных.
– Им было прекрасно известно, на что способен Бурмистров в ярости, – вкрадчиво сказал Илюшин, покосившись на Анаит. – Он едва не стер в порошок старую полубезумную художницу всего лишь за то, что она посмеялась над его картинами. Невозможно вообразить, что бы он сделал с этой пятеркой! Тем более Ясинский на его стороне. Как минимум художники лишились бы места в союзе. Разве что у Ульяшина был шанс избежать расправы, но и то призрачный. Всем остальным Бурмистров стал бы жестоко мстить. Они испугались и запаниковали – все, кроме Ломовцева. Он предложил свой план действий. Художники его обдумали – и согласились. Собственно говоря, план был очень прост и включал в себя один-единственный пункт: им нужно было украсть два пейзажа Ломовцева из музея.
– Зачем? – разомкнул губы Акимов.
– Ну как же! – обернулся к нему Макар. – Представьте, наутро обнаружили бы исчезновение картин Бурмистрова. Стали бы сортировать остальные картины – и всплыли бы два ломовцевских пейзажа. Сопоставить этот факт с пятью увезенными накануне картинами смог бы даже идиот. А вот если бы пейзажи каким-то образом исчезли, все выглядело бы так, будто Касатый добросовестно привез Ломовцеву его работы. Значит, за кем приходил вор? За Бурмистровым!
– Именно так все и подумали… – медленно протянула Анаит.
– Ну, да. Ульяшин – давний приятель Кулешовой, сотрудницы музея. Он позвонил ей ночью и уговорил помочь. Мы проверяли только телефон Вакулина. Никому и в голову не пришло, что музейщик может просто подойти среди ночи и позвонить в дверь. Вакулин открыл, Кулешова объяснила ему, что он должен сделать, и этот безотказный простак согласился не раздумывая. Он действительно по-настоящему предан музейным дамам. Сторож отпер заднюю дверь, и в шесть утра Касатый подъехал на «Газели», которую взял у кого-то из своих знакомых. Запись велась, но ее стерли либо Вакулин, либо сама же Кулешова. Ее ночной визит ничем нельзя было объяснить, поэтому осталось лишь то, что подтверждало версию о краже картин Бурмистрова.
– Почему именно Касатый? – спросил Акимов.
– Методом исключения. Ломовцев высокий и долговязый, его легко опознать. Ульяшин выполнил свою часть работы – заручился поддержкой Кулешовой. Майя и Голубцова не смогли бы поднять тяжелые картины. А Касатый среднего роста, довольно сильный. К тому же он в некотором смысле стал первопричиной случившегося, так что был отправлен исправлять содеянное. Он вынес картины, увез к Ломовцеву и вернул «Газель» хозяину. Никто, кроме этих пятерых и Кулешовой, даже не догадывался, что в действительности объектом кражи стали вовсе не тигры с барсом, а осенние леса и городские окраины. Ломовцев со товарищи обсудил, какую историю о своей маленькой частной вечеринке выдадут всем, кто станет спрашивать. Это их и подвело: история получилась скопированной по одним лекалам. К тому же Майя Куприянова после нашей беседы испугалась. Мы задавали вопросы, которые эти пятеро не обсуждали, а значит, могли поймать их на противоречиях. Она побежала к Голубцовой, чтобы предупредить ее. Та сообщила остальным. Когда мы сообразили, что именно сделала Куприянова, то прижали Ломовцева – и тот без раздумий пожертвовал девушкой, как пешкой. Соврал, что она ушла на пять часов раньше остальных. Решил, что Майя как-нибудь отопрется, главное – сохранять общую тайну. – Илюшин посмотрел на Анаит. – Все они всерьез боялись вашего босса.
– Бывшего босса, – машинально поправила Анаит.
– Поэтому нам врали со всех сторон. Куприянова пыталась представить все так, будто музейщики держали зло на Бурмистрова, Голубцова несла ахинею о том, что он сам украл картины. Тут же очень кстати всплыла Юханцева со скандалом из-за развески. Ломовцев, уверенный, что его никогда не схватят за руку, осмелел до такой степени, что упомянул о дружбе Ульяшина с Фаиной Клюшниковой… То-то обрадовался Павел Андреевич, когда я сказал ему об этом! И попытался откреститься от Фаины изо всех сил. Надо думать, он проклял Ломовцева с его длинным болтливым языком, потому что опаснее всего, кроме Вакулина, для них была именно Фаина.
– Почему? – непонимающе спросил Акимов. – Она же, как я понял, не имела никакого отношения к случившемуся…
Макар прищурился:
– А где, по-вашему, они спрятали картины Бурмистрова?
Наступило молчание. Бабкин ухмыльнулся.
– Что? – тихо спросил Колесников. На повязке проступили кровавые пятна. – Что ты сказал?
Илюшин засмеялся. В полной тишине он безжалостно улыбался прямо в лицо Колесникову, и Мирон впервые подумал, что этот парень гораздо злее, чем кажется.
– Вы, Андрей Львович, убили двух человек, – весело сказал он. – И, представьте, без малейшей надобности…
Анаит побледнела:
– Это он… Ясинского… Зачем?
– Андрей Львович будет утверждать, что по чистой случайности. Что он всего лишь пришел разобраться, не имеет ли Ясинский отношения к краже. Вы ведь были в этом убеждены, верно? Что вас решили выкинуть из цепочки! Ясинский – редкий пройдоха, и вы ему не доверяли. Поднимались по лестнице, а не в лифте, прятали лицо от камер… Допускали, что ситуация выйдет из-под контроля?
– Пошел ты… – процедил Колесников. – Я здесь ни при чем!
– Вы поскандалили с ним. Потребовали свою долю. Кто действительно был ни при чем, так это бедняга Ясинский! Он не мог рассказать нам, что именно мы ищем; он не мог сообщить о настоящей стоимости картин… Со всех сторон обложен собственным враньем! Я еще при встрече поразился его энтузиазму, но списал это на то, что Ясинскому очень нужен Бурмистров. Как же, Бурмистров! Двадцать восемь изумрудов, готовых к отправке в Амстердам, ему были нужны! Он, как и вы, страстно хотел вернуть картины. Но в отличие от вас ему хватило ума не обвинять собственных подельников. А вы считали, что это он стоит за кражей, да? – Голос Макара звучал почти сочувственно. – Кто еще мог договориться с музейщиками и заплатить сторожу! Но нет. Адам этого не делал. Вы набросились на него, надеялись, что он станет откровеннее, если ему будет грозить физическая расправа… Но он сопротивлялся
