Игорь Христофоров - Смертельное шоу
-- Круто! -- вместо "Извини" сказал он и ловко слизнул пот язычком с верхней губы.
-- Ты думаешь? -- все-таки не поверил ему Санька и с удивлением почувствовал, что с него стягивают джинсы.
Курносые девчонки дотянулись до их низа и с визгом пытались завоевать певца целиком.
Глава тридцать пятая
ГАЛЕРЕЯ ПО ФАКСУ
В комнатке страсти улеглись быстро. Даже быстрее, чем можно было ожидать. Только теперь Санька понял, что испытывают фигуристкы, когда ждут появления судейских оценок после выступления на льду. Здесь и страх, и горечь за ошибки, и опустошение, граничащее с полным безразличием к будущему.
Как будто оценки ставят не тебе, а чужому человеку, усмиряющему одышку перед десятками телекамер.
-- Если б я знала, я б тоже ролики захватила, -- на ушко прошептала ему Маша. -- Я тоже с трамплина могу сальто крутить...
Она сидела рядом с Санькой, и он упрямо грел ее тоненькие пальчики в своей ладони. У нее было самое перепуганное и самое напряженное лицо среди тех, кто остался в комнате. Эразм лежал на шести стульях сразу, выставив ступни в дырявых черных носках, и шевелил пальцами, будто перебирал ими струны. Очки-колеса на его лице смотрелись как на слепом. А шапочка лежала поверх скрещенных на груди рук. Если бы не пальцы ног, можно было подумать, что он умер и уже окунулся в черноту. Но в черноту окунулся только Виталий. Он спал, упав грудью на канцелярский стол, и листок со списком очередников финального тура вздрагивал у его ноздрей, когда он выдыхал уже отработанный во сне, уже ненужный газ. Альберт уехал в ресторан на трудовую вахту. Игорек, не стерпев, остался в зале смотреть трех оставшихся конкурентов, и только Андрей не знал, чем ему заняться. Ему и хотелось поглазеть на остальных, особенно на группу "Молчать", и не хотелось вконец расстраиваться. Выступление "Мышьяка" в финале Андрею не понравилось. Он любил дисциплину во всем. А три проигрыша в вальсе вместо одного, трюк со сбеганием со сцены, завывания, с которыми Санька гнал песню про роллеров, дурочки-курортницы, стягивающие с него джинсы, -- ото всего этого веяло такой расхлябанностью, таким колхозом, что он еле сдержал гнев.
-- Я того... покурю, -- встав, с облегчением вышел он из комнаты.
-- Разве Андрюха смалит? -- спросил Эразм и пошевелил теперь уже пальцами рук.
-- Вообще-то нет, -- с сомнением ответил Санька.
Он уже так давно не был в Перевальном, что не знал толком, изменилось ли что-нибудь в жизни музыкантов. Если бы ему сказали, что Игорек покрасил волосы в черный цвет, под смолу, он бы поверил, потому что даже сейчас, после выступления, не мог наверняка сказать, какого они цвета.
-- Добрый вечер, товарищи артисты, -- появились в комнате гвардейские усы, и тут же воздух, прорвавшийся сквозь их заросли, заглушил рекордное посапывание Виталия по бумажке.
-- Здравствуйте, товарищ майор, -- поприветствовал Лучникова вставший Санька.
Пальчики Маши нехотя выпали из его ладони.
-- Тебя можно? -- загадочно спросил Лучников.
-- Да-да, конечно, -- обернулся Санька к Маше. -- Я -- на секундочку...
-- Как тогда? -- обиженно поджала она губку.
-- Нет. Как тогда уже не будет. Уже все будет иначе.
-- Ладно. Иди, -- начальственно разрешила она.
Они вышли в коридор, и здесь до Саньки долетел грустный голос Жозефины. Она пела про дюны, про соленый ветер Балтики, унесший любовь, пела с прибалтийской сухостью, даже безразличием к этой самой любви, унесенной ветром, и у Саньки потеплело в груди. В эту минуту он не поверил, что Жозефина составит им конкуренцию. Зал молчал. Зал тоже отвечал ей сухостью.
-- Твои ребята из Москвы прислали факс, -- старательно просопел сквозь усы Лучников, когда они отошли к краю коридора, где все двери в комнаты были закрыты.
Только сейчас Санька заметил у майора под мышкой папку из коричневого кожзаменителя. Она как будто появилась у него в руках лишь после упоминания о факсе.
-- Ознакомься, значит, -- отщелкнул он кнопку.
-- С фотографиями? -- удивился, увидев змеиную ленту факса, Санька.
-- Ты же сам просил!
-- Правда? Я просил?
В суматохе этих дней Санька уже и забыл о чем же он конкретно просил Сотемского.
-- Там в начале сведения по тому парню из Подмосковья, что грозился убить Буйноса. Ну, отомстить за брата, -- прогудел Лучников.
-- Значит, колония общего режима, -- прочел донесение Санька. -- И до сих пор сидит...
-- Да, за ограбление сидит. Колония -- за Уралом.
-- И не убегал?
-- И не убегал...
-- А это что за галерея? -- расширил глаза Санька от гирлянды плохих черно-белых снимков на бумаге факса.
-- Аппарат у нас не очень, -- смущенно покомкал усы Лучников. -- Да и связь сам знаешь какая. Да и расстояние от Москвы тоже не самое маленькое. Провинция, одним словом...
-- А-а, понял!.. Это те, кто с Буйносом в тендере на проведение конкурса состязался! -- обрадовался Санька.
-- Да. Они, -- подтвердил Лучников то, что подтверждать и не требовалось. -- Только зачем он столько фотографий передал, я так и не понял...
-- Идиот! -- шлепнул себя по лбу Санька.
-- Что? -- посмотрел на его ладонь Лучников. -- Комар?
-- Полный идиот! Он же лысый!
-- Кто лысый? -- обернулся на всхлипывания Лучников.
По коридору шла отработавшая две финальные песни Жозефина. По пудре на ее впалых щеках текли крупные слезы, но лицо все равно оставалось сухим и бледным, как песок прибалтийских дюн под солнцем. Лысой она не была. На идиотку по внешнему виду тоже не тянула. Лучников пожал плечами, на которых игрушечно лежали майорские погончики.
-- Мог бы и сразу догадаться, -- в сердцах добавил Санька.
Лучников упрямо молчал, не желая вступать в диалог певца с самим собой.
-- А это что? -- спросил Санька, увидев еще одну прикрепленную скрепкой к факсу бумажку.
-- Там что-то про загар. Это тоже из Москвы...
-- Это я уже и без них знаю. Средиземное море. Майорка. Родинка на щеке.
-- Там ничего нет про родинку...
-- Я знаю. Родинки загару не поддаются.
-- Тебе эти бумаги оставить? -- безразлично поинтересовался Лучников.
-- Снимки -- да, -- сгреб бумажную ленту Санька. -- Особенно один.
-- Тогда забирай. Ты Нину случаем не видел?
-- Она -- в первом ряду. Там же, где и жюри. Осталась последняя группа, -- проводил Санька в спину сгорбившуюся Жозефину и по инерции пошел за ней.
-- Ну это... Тогда до свиданья, -- не понял его бесцеремонного ухода Лучников.
-- Да-да... До свиданья, -- не оборачиваясь, ответил Санька.
Выйдя в фойе, он проследил за тем, как Жозефина нервно выбежала на улицу, села в поджидавшую ее подержанную иномарку и закрыла лицо ладонями. Машина медленно, будто катафалк, тронулась, и Санька, ощутив сжатую в руке ленту факса, понял, куда она сейчас поедет.
-- Вы не заметили, давно уехали красные "жигули", стоявшие вон там? -вежливо спросил он бабульку-билетершу, тоже провожавшую взглядом иномарку с певицей.
-- Да тольки што, -- обрадовалась интересу к ней бабулька. -- Удвое мущщин в нее, значится, сели и уехали. Опоздал, что ль? -- озаботилась она.
-- Вообще-то нет, -- задумчиво ответил он и остро почувствовал, что и ему не мешало бы съездить к человеку, к которому спешила рыдающая Жозефина.
Глава тридцать шестая
КОРОЛЬ БЕЗ КОРОНЫ
-- Кто там? -- спросила пластиковая дверь с четырьмя привинченными на ней цифрами.
-- Это я, певец. Из группы "Мышьяк", -- ответил Санька и сложил в уме четыре цифры в одну.
Получилось девять. Ровно девять минут находилась за дверью и Жозефина.
-- Уже поздно, -- упрямо не открывал хозяин.
-- Для тебя -- так точно поздно.
-- Что ты имеешь в виду?
-- Открой. Пришел я -- певец, а не киллер. Нужно радоваться таким гостям...
Дверь резко распахнулась. Опершись руками на ее стальные косяки, в каюте стоял Витя-красавчик и старался смотреть как можно наглее. Полы распахнутого синего пиджака от Verri раскачивались в испуге. А под мышками синева почернела от проступившего пота.
-- Так и будем разговаривать через порог, экстрасенс? -- спокойно спросил Санька.
-- Какое у тебя дело? Если ты о договоре по гипнозу, то поздно. Конкурс уже закончился...
-- Я не по гипнозу. Я по предсказаниям. Про красные кусты. Про четыре колеса. Раковину. Про твою работу, короче...
-- Ты сам?
-- Нет, с корреспондентами Рейтер и "Комсомолки". Позвать?
-- Дурак ты... И шуточки у тебя дурацкие...
-- Это девичий ответ. Крутые шоу-продюсеры и хозяева трех студий звукозаписи говорят на другом языке...
Руки Вити-красавчика скользнули вниз. Он стал боком к двери и уже без ехидной улыбки предложил:
-- Заходи, певец. Поговорим.
Санька прошел в глубину каюты, без приглашения сел на кожаный диванчик у борта, послушал звуки, втекающие через распахнутый иллюминатор. Их было много, и они были разными, но отчетливее всего ощущался оркестр на палубе теплохода. Ресторан жил уже на всю катушку. Оркестр старательно играл какую-то современную лабуду. Такие мелодии не навевают никаких мыслей. Их забываешь через минуту после окончания песни. А то и раньше. Но других мелодий в конце века почему-то не было, и Санька, вздохнув именно об этом и перепугав вздохом Витю-красавчика, все-таки сказал то, что хотел произнести в конце разговора:
