Камилла Лэкберг - Вкус пепла
У него вошло в привычку перед тем, как зайти в храм, остановиться и, задрав голову, полюбоваться колокольней. В ветреную погоду, как, например, сегодня, создавалось впечатление, будто колокольня покачивается в воздухе, и внушительное зрелище тысячетонной гранитной громады, словно бы готовой обрушиться прямо на тебя, всегда вызывало у него почтительное воспоминание о людях, построивших это грандиозное здание. Иногда он мечтал, как хорошо было бы жить в то время, стать, может быть, одним из каменщиков, в безвестности возводивших все это своими руками, начиная от простых стен и кончая великолепными статуями. Но он был достаточно просвещенным человеком, чтобы знать цену романтическим мечтам. Вряд ли их жизнь была такой уж приятной, и он слишком ценил современные удобства, чтобы, обманывая себя, воображать, будто без них лучше.
Помечтав немного, он отворил церковную дверь и виновато подумал: вот опять мысленно просил неведомые силы о том, чтобы не встретить здесь Арне. Ведь тот, в сущности, не делал ничего плохого, свою работу выполнял на совесть, но Харальд вынужден был признаться себе, что недолюбливает последователей пережившего свое время шартаунизма. Арне же был одним из худших представителей этого племени: такого мрачного человека надо было еще поискать. Казалось, что он закостенел в вечном унынии и во всем старается найти только негативную сторону. Иногда, столкнувшись с ним, Харальд чувствовал, как эта встреча буквально выкачивает из него жизненную энергию. Да и вечное брюзжание по поводу женщин-священников Харальду тоже порядком надоело. Если бы ему за выслушивание жалоб на его предшественницу платили каждый раз по пятерке, то сейчас он был бы богатым человеком. Сам он, честно говоря, не мог понять, что такого ужасного в том, если женщина несет людям слово Божие. Каждый раз, когда Арне принимался разглагольствовать на эту тему, Харальд с трудом удерживался от замечания, что проповедуют все-таки не причинным местом, но в последний момент прикусывал язык. Бедный Арне, пожалуй, упал бы замертво, услышав от пастора такие выражения.
Зайдя в ризницу, Харальд понял: его надежды на то, что ревнитель старинного благочестия спокойно сидит у себя дома, не сбылись. В церкви раздавался голос Арне: видно, какие-нибудь несчастные туристы нарвались на самого сурового из всех церковных сторожей Швеции. В первый миг у Харальда явилось искушение потихоньку смыться, словно его тут и не было, но потом он со вздохом понял, что следует поступить по-христиански и прийти на выручку перепуганным пришельцам.
Однако туристов нигде не было видно, зато Арне, взобравшись на церковную кафедру, громовым голосом читал проповедь над пустыми скамейками. Харальд смотрел на него в изумлении, гадая, что это вдруг на старика нашло.
Арне размахивал руками и витийствовал так, словно произносил саму Нагорную проповедь, и остановился только на миг, когда увидел в дверях священника. А затем продолжил как ни в чем не бывало. Тут Харальд заметил внизу под кафедрой целую россыпь белых листов, но не успел задаться вопросом, как получил ответ: на глазах у него Арне яростно вырвал несколько страниц из псалтыря, который держал в руке, и выбросил — они плавно опустились на пол.
— Что это ты тут делаешь? — возмущенно спросил Харальд и решительным шагом направился к Арне по центральному проходу.
— То, что давно должен был сделать, — воинственно ответил взбунтовавшийся сторож. — Искореняю новомодное безобразие. Безбожные писания, вот это что! — прошипел он, продолжая терзать псалтырь. — Я не понимаю, почему все старое надо вдруг менять. Раньше все было гораздо лучше. А нынче всю мораль перевернули, люди поют и пляшут хоть в четверг, хоть в воскресенье! Не говоря уже о том, что совокупляются где ни попадя, не признавая святости брачных уз.
Волосы у него стояли дыбом, и Харальд подумал — уж не спятил ли бедняга Арне окончательно? Чем вызвана эта неожиданная выходка? Вообще-то сторож нудно твердил все то же самое из года в год, но таких эскапад еще ни разу себе не позволял.
— Не пора ли взять себя в руки и успокоиться, Арне? Слезай с кафедры, и давай поговорим!
— Все только разговоры да разговоры, — продолжал вещать тот со своего возвышения. — А вот я говорю, что хватит. Пора наконец что-то делать! Почему бы не начать это здесь! — И все разбрасывал листки, которые сыпались на пол, будто снежные хлопья.
Но тут уж разозлился и Харальд. Что он себе позволяет! Устраивает вандализм в его чудесной церкви! Всякой дурости должен быть какой-то предел!
— Спускайся оттуда, Арне, сейчас же! — крикнул он, и сторож оцепенел, услышав этот приказ.
Никогда еще кроткий священник не повышал на него голоса, и эффект не заставил себя ждать.
— Даю тебе десять секунд на то, чтобы убраться оттуда, иначе я сам тебя стащу, не посмотрю, что ты такой верзила! — продолжал побагровевший от гнева Харальд, и его взгляд не оставлял места для сомнений, что эта угроза не шуточная.
Воинственность Арне выдохлась так же внезапно, как накатила, и он покорно выполнил требование священника.
— Ну вот, — уже гораздо мягче произнес Харальд и, подойдя к Арне, обнял его за плечи. — А теперь мы с тобой пойдем ко мне, выпьем кофейку, угостимся вкусным кексом, который испекла Сигне, и спокойно обо всем потолкуем.
И они двинулись по центральному проходу к дверям: маленький вел большого, обнимая за плечи, будто жених свою невесту.
Выходя из машины, она чувствовала в голове странную легкость. Прошлую ночь ей в основном было не до сна: мысли об ужасных вещах, в которых обвиняли Кая, не давали ей покоя до утра.
Самым ужасным было отсутствие каких-либо сомнений. Услышав от полицейского, в чем заключается обвинение, Моника сразу поняла, что все так и есть. Столько разрозненных мелочей вдруг соединились в единую картину, столько всего, что происходило за время их совместной жизни, получило наконец объяснение.
Ее даже затошнило от отвращения. Она наклонилась, держась за дверцу автомобиля, и ее вырвало на асфальт желчью. Все утро она боролась с приступами тошноты. Когда она явилась на работу, к ней подошла заведующая и сказала, что в связи со сложившимися обстоятельствами разрешает ей сегодня побыть дома. Но мысль о том, чтобы целый день просидеть одной, была Монике противна. Лучше уж выдержать взгляды откровенно пялящихся на нее людей, чем бродить по его дому, сидеть на его диване, готовить еду в его кухне. Мысль о том, что когда-то, хотя и очень, очень давно, он к ней прикасался, вызывала желание содрать с себя кожу.
Но в конце концов у нее не осталось выбора. Битый час Моника из последних сил старалась держаться на ногах, но затем начальница велела ей отправляться домой и не стала слушать никаких возражений. Ощущая холодный комок в животе, Моника вела машину еле-еле, а после поворота на Галербакен и вовсе тащилась со скоростью улитки. Водитель, ехавший за ней, сердито засигналил, но Моника не обратила внимания.
Если бы не Морган, она бы сложила свои пожитки в чемодан и уехала бы к сестре. Но она не могла бросить сына. Кроме своей «хижины», он нигде не приживется, а тут еще у него забрали компьютеры — без них для него весь мир перевернулся. Вчера она застала его беспокойно ходящим из угла в угол по дорожкам между журнальными кипами — он не находил себе места и совсем потерял связь с реальным миром. Уж скорей бы ему вернули всю эту аппаратуру!
Моника достала ключ от входной двери и хотела вставить в замок, как вдруг остановилась. Она была еще не готова войти к себе. Ее внезапно со страшной силой потянуло взглянуть на сына. Сунув ключ обратно в карман, она спустилась с крыльца и пошла по дорожке, ведущей к «хижине» Моргана. Он, конечно, рассердится, что она нарушает его расписание, но сегодня Моника решила махнуть на это рукой. Ей вспоминался младенческий запах сына, который когда-то придавал такие силы, что ради него она готова была свернуть горы. И сейчас, хотя он стал совсем большой, она почувствовала неодолимую потребность уткнуться носом в его затылок, обнять своего мальчика и обрести чувство защищенности, а не готовности защищать, как это было все прошедшие годы.
Она осторожно постучалась и стала ждать. За дверью стояла полная тишина, и это ее встревожило. Постучав снова, немного сильнее, Моника напряженно ловила ухом какой-нибудь шум внутри, звук шагов… Но напрасно.
Подергав дверь, она сразу поняла: заперто. Трясущимися руками она стала шарить над дверью в поисках запасного ключа, пока наконец не нашла его.
Куда подевался Морган? Он никогда не уходил просто так. Если изредка он вдруг надумывал отправиться на прогулку, то всегда звал ее с собой или, по крайней мере, точно сообщал, куда идет. От волнения сердце дрожало где-то в горле, будто пойманный зверек, и она уже более или менее приготовилась к тому, что увидит сына мертвым. Это был ее постоянный кошмар — что однажды он перестанет вести разговоры о смерти и на самом деле покончит с собой. Вдруг утрата компьютеров и чужое вторжение в его жизнь подтолкнули Моргана к прыжку туда, откуда нет возврата?
