Виктория Платова - Инспектор и бабочка

– Поможешь мне собрать картинку? – усевшаяся на ковер Лали смотрит на инспектора снизу вверх. – А то у меня не совсем получается.

– Не знаю. Вообще-то, я никогда не собирал паззлы…

– А я думала, что инспектор полиции только то и делает, что собирает паззлы, разве нет?

– Ты полагаешь?

– Ну да. Если бы ты знал с самого начала, кто преступник, было бы не так интересно. Но ты ведь не знаешь. Вот и приходится искать всякие недостающие кусочки.

– Улики. Это называется улики, детка.

– Я знаю. Мне жутко-жутко-жутко нравится инспектор Блексэд, – Лали крепко зажмуривает глаза. – А ты нравишься еще больше.

– Ты мне тоже очень нравишься, Лали. И ты могла бы стать очень хорошим полицейским инспектором… когда вырастешь.

Очевидно, эта перспектива не особенно вдохновляет ангела:

– Вот еще! Я могу стать инспектором прямо сейчас. Самым лучшим.

– Будем реалистами, Лали. Возможно, ты самый хороший боулер и самый хороший бэтсмен… для девочки твоего возраста. Но вряд ли ты обыграешь какого-нибудь взрослого игрока.

– А вот и нет. Я всегда обыгрываю Рунако! И Тембу…

– Темба – мазила, – возражает Субисаррета. – Ты сама об этом говорила. И не факт, что он не подыгрывает тебе…

– А как же Рунако? – парирует Лали. – Он страшно злится, когда проигрывает. Так злится, что кидается мячами в Зикомо и Зубери. Секани тоже достается, однажды Рунако так двинул его битой, что пришлось накладывать швы на затылок. Целых пять. Когда играют в поддавки – не злятся.

– Может, ты и права. Но я имел в виду не твоих охранников, а профессиональных игроков. Профессионалы – совсем не то, что любители.

– А ты профессионал?

– В общем, да.

– И ты уже нашел, что ищешь?

– Пока нет. Возможно, я найду что-нибудь здесь, в Котону. Для этого я сюда и приехал.

– Нет, – Лали улыбается ему безмятежной улыбкой.

– Нет?

– Ты приехал сюда не поэтому. А потому, что я так захотела.

Когда-то Субисаррету уже посещали мысли о двойственной природе Лали. Ее разговоры почти ничем не отличаются от разговоров детей, но иногда в них всплывают двойные и тройные смыслы. Ими может нашпиговать речь только взрослый и очень неглупый человек. Человек, которому известно что-то такое, что неизвестно Субисаррете. Но сейчас двойных и тройных смыслов нет и в помине, Лали ведет себя как капризный и избалованный ребенок, абсолютно уверенный в том, что мир просто обязан вертеться вокруг нее. Восходы и закаты, приливы и отливы, сезоны дождей, перемещение ледников в Антарктике, – любое природное явление целиком и полностью зависит от нее, что уж говорить о такой малости, как человеческие поступки?

Лали ведет себя как капризный и избалованный ребенок. Как кошка. Как бог. Но потакать этим проявлениям эгоцентризма Субисаррета не намерен, даже при всей нежности к Лали.

– Боюсь, ты ошибаешься, детка. Я приехал сюда по делам, они связаны с расследованием. Я очень рад снова видеть тебя. Но встретились мы случайно. Я мог бы и не оказаться рядом с твоим домом…

– Но ты же оказался! Вот и ответ.

– Это не ответ.

– Ответ! – Лали стучит по полу маленьким кулачком. – Или ты хочешь сказать, что просто гулял по городу, а потом увидел табличку на заборе и решил подойти?

Табличка. Не стоит забывать о ней, о том, что на ней написано: ловушка, западня. Он появился на улице Ренуво, потому что искал улицу Ренуво. Искал дом тридцать четыре. Ему неизвестен номер дома Лали, но вряд ли сами цифры и их порядок сильно отличаются от цифр, написанных на стекле Виктором Варади.

Это не случайность, нет. Но что тогда?

Ловушка.

Западня.

– Все еще будешь спорить с очевидным? – по-взрослому спрашивает Лали.

– О’кей. Ты права, —

Икер морщит губы в улыбке, следя за тем, чтобы она получилась как можно шире, ведь они с Лали – друзья! А друзья желают друг другу только хорошего. Они не оставляют в беде, почему вдруг Субисаррета подумал о беде?

Ее предчувствие возникло еще в коридоре, где стены выгибали свои дубовые позвоночники, а пол ходил ходуном. Когда Икер вошел в комнату ангела, предчувствие беды отступило и сошло на нет, а теперь возникло снова. Это не связано с девочкой, наоборот, Икер явственно ощущает идущую от нее теплоту и дружелюбие. Это связано с домом.

Возможно, с кем-то из его обитателей. Не зря же инспектор получил (пусть и опосредованно) этот адрес из рук человека, который подозревается в убийстве.

– Я всегда права, – важно заявляет Лали. – Никогда не спорь со мной. Иначе…

– Иначе – «что»?

– Иначе тебе может не поздоровиться, – поняв, что сказала глупость, девочка тут же спохватывается: – Это шутка. Не обращай внимания.

– Постараюсь.

– Это шутка. Давай поговорим про инспектора полиции.

– Про Блексэда?

– Про тебя.

Лали достает из кармана джинсов маленький пакетик с конфетами, ошметки похожего пакетика Субисаррета видел в квартире Виктора Варади. Ну, конечно же, только похожего: на упаковке написано «Fizzy», а это – совсем не та марка, от которой портье был без ума. До сих пор Икер не знал, что ангелу тоже нравится жевательный мармелад. Но ангел – всего лишь маленькая девочка, в отличие от портье, любовь к сладостям ей простительна.

– Хочешь? – спрашивает Лали, кивнув на пакетик.

– Я не люблю конфеты.

– А тот парень из гостиницы любил.

– Да.

– Ты нашел его?

– Кого?

– Того парня. Амади.

Странный вопрос. Икер пытается вспомнить, говорил ли Лали, что ищет Виктора Варади? Вроде бы нет – разговор о портье занял не больше минуты: Виктор любит мармелад, Виктор любит кошек, у него была кошка. Все. Больше тема с портье не всплывала.

– Откуда ты знаешь, что я его ищу?

– Полицейский инспектор вселенной знает все! Я бы вмиг распутала твое дело. Не веришь?

– Честно говоря, не очень.

– Вот если бы ты мне все рассказал…

– Я не могу.

– Почему? Это какая-то страшная тайна?

– Это – взрослая тайна, Лали. Взрослые дела, в которые детям лучше не заглядывать. Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом. О крикете.

– Вот еще!..

– О черве Раппи – были ли еще жертвы после Ндиди и маленькой антилопы?

– Вот еще! – снова повторяет Лали, скривив губы в презрительной улыбке. – Тебе ведь совсем неинтересно про Раппи, так? Тебе интересно про Мо.

– С чего ты взяла? – Субисаррета чувствует себя застигнутым врасплох. – Мне это совсем неинтересно.

– А вот и нет! Всем интересно про Мо. Я знаю миллион человек, которым интересно про Мо.

– Миллион человек – слишком неподъемная ноша для кого-то одного, детка. Это нереально – знать целый миллион человек.

– Ну, пусть не миллион, – неожиданно соглашается Лали. – Разве это важно? Я просто хочу сказать, что всем интересно про Мо. Всем, кто с ней знакомится.

– Ты… как будто бы этим недовольна.

– Скажи еще, что я ревную.

Впору удивиться, что восьмилетняя девочка оперирует таким взрослым понятием, как ревность, но инспектор нисколько не удивлен: современные дети развиваются гораздо быстрее, чем в те времена, когда сам Икер был ребенком. В восемь лет (еще до судьбоносной встречи с Борлито) он и сам отчаянно ревновал. Он ревновал собственную мать к мудаку-танцору, с которым она бежала в Аргентину, бросив сына на произвол судьбы. Это была запоздалая ревность, ведь мать оставила Икера задолго до того, как ему исполнилось восемь. Но время уже не имело принципиального значения и не делало ревность менее яростной. От нее горчило во рту, а перед глазами стояла пелена, украшенная темными и светлыми полосками, – точь-в-точь такими, как на чертовом матросском костюмчике, ни разу не надеванном. Уже повзрослев, Икер понял, что это была именно ревность, но знал ли он это слово в свои восемь?

Наверняка.

Да нет, точно знал.

Как ни странно – в его французском варианте. «Ta jalousie» – так называлась песня дедовой виниловой возлюбленной Жюльетт Греко, твоя ревность. Слушая ее, дед неизменно вздыхал, и в детском сознании Икера ревность была связана именно со вздохами деда и темно-каштановым голосом Жюльетт, а вовсе не с горечью во рту. Лали – другое дело.

Она прекрасно понимает, о чем говорит. И ревнует Мо к любому, кто рискнет выпасть из анонимного миллиона, обрести индивидуальность и приблизиться к ее опекунше. Такое часто случается в маленьких, но дружных семьях, где каждый человек на счету, где все спеленаты нежностью и привязанностью по рукам и ногам, а во рту у каждого торчит кляп взаимной любви.

– …Скажи еще, что я ревную, – снова повторяет Лали.

– Откуда же мне знать?

– Всем, кто с ней знакомится, бывает очень плохо.

– Не понимаю, зачем ты мне об этом говоришь…