Безумие толпы - Луиза Пенни
– Ему всего-то и нужно было – закрывать глаза на пытки, – нахмурилась Изабель.
– А когда годы спустя, добившись международного признания как доктор и гуманист, он почувствовал угрозу разоблачения, сработал базовый инстинкт.
– Так вы полагаете, что Дебби Шнайдер убил Винсент Жильбер, – сказал Жан Ги. – Чтобы забрать у нее эти бумаги. Не допустить шантажа.
– Думаю, мы наконец нащупали мотив убийства. Жильбер и вправду предпринял немало усилий, чтобы уничтожить письменные свидетельства своего сотрудничества с Камероном, во всяком случае, перерыл папки, хранившиеся в Библиотеке Ослера.
– Но до писем с требованием оплаты он никак не мог добраться, – сказала Лакост. – Они находились в частных руках.
– Время шло, и Жильбер, вероятно, решил, что все жертвы уже умерли и он в безопасности. Что те бумаги потеряны или уничтожены, – предположил Гамаш.
– Или понадеялся, что никто не заметит или не узнает подписи какого-то третьестепенного ассистента, – добавила Лакост. – Но Эбигейл Робинсон узнала. И приехала сюда, чтобы заставить заплатить по счету его самого.
Жан Ги кивал, думал. Мысленно рисовал картину недавних событий.
Дебби Шнайдер ухватила доктора Винсента Жильбера за яйца. А ему это не понравилось.
– Но почетный ректор Роберж тоже могла это сделать, – заметил Жан Ги. – Даже с еще большей вероятностью. Они с Дебби пошли подышать свежим воздухом. Вдвоем. В темноте. Дебби могла показать ей письмо, думая, что Роберж их друг и союзница, поведала ей о своих планах. Роберж поняла, насколько компрометирующим может быть это письмо, тут же решила действовать. А потом бросила его в огонь.
– Но зачем ей это делать? – пожала плечами Изабель. – Убивать человека ради письма, которое не имеет к ней никакого отношения? Она в нем не упоминается.
Гамаш вспомнил, что Изабель не присутствовала во время разговора в доме почетного ректора. Она не видела того маленького интимного жеста Жильбера, который положил пальцы на предплечье Роберж. А Жан Ги видел.
– Затем, что Колетт Роберж любит Винсента Жильбера, – сказал Жан Ги.
– Правда? – Изабель задумалась, потом возразила: – Но неужели ты считаешь, что почетный ректор пошла бы на убийство, чтобы защитить его репутацию? Его жизнь – еще может быть, но репутацию?
– Ты видела этого человека? – парировал Жан Ги. – Его репутация и есть его жизнь. Все, что у него осталось.
– По-моему, абсолютно очевидно, что Эбигейл, возможно с помощью Дебби Шнайдер, планировала как минимум шантажировать Жильбера, – сказал Арман. – Чтобы отомстить за свою мать.
– И может быть, за отца, – проговорила Изабель.
– Почему ты так решила? – Арман отложил ложку и вилку.
– Пол Робинсон потерял не только спутницу жизни – жена была его товарищем и помощницей. В его свидетельстве о смерти тоже написано: «сердечная недостаточность» – как и у нее. Туманно. Вряд ли в этом документе отражена вся правда. И кстати, вскрытия тоже не делали.
– Думаешь, он тоже покончил с собой? – спросил Жан Ги.
Вообразить это было не так уж трудно.
Что, если бы Анни умерла, подумал он. Что, если бы пытки довели ее до смерти? И при этом он, Жан Ги, своими руками отдал ее мучителю? А потом умерла бы Идола – опять по его вине. Он дал бы ей бутерброд с арахисовым маслом, и она, подавившись, задохнулась бы.
Жан Ги подозревал, что его разбитое сердце тоже отказало бы. Раздавленное скорбью и чувством вины.
– Он ждал, когда его старшая дочь вырастет и не будет в нем нуждаться, – озвучил свои мысли Бовуар.
– Oui, – согласилась с ним Изабель. – Дожидался, когда ее не будет дома. Она незадолго до его смерти уехала учиться в Оксфорд.
– И была поручена заботам его друга Колетт Роберж, – кивнул Арман.
Все сходилось. Если он мог проследить за развитием событий, то и Эбигейл Робинсон умела делать выводы.
– Над этим делом висит призрак Юэна Камерона, – сказал Гамаш. – Как и тени всех его жертв. Включая обоих родителей Эбигейл Робинсон.
Несколько лет назад молодой агент убойного отдела Бовуар, услышав подобные высказывания старшего инспектора, лишь закатывал глаза и самодовольно ухмылялся.
Гамаш делал вид, что не замечает этого, и ждал. Ждал. Пока в один прекрасный день Жан Ги Бовуар не понял, что люди после смерти не исчезают. Они продолжают жить в голове, сердце, ярких воспоминаниях тех, кто остался на земле.
И с ними, призраками, бывало нелегко. Некоторые из них предъявляли требования.
– Сколько лет было Эбигейл, когда умерла ее сестра? – спросил Арман.
– Пятнадцать, – ответила Изабель.
– А ее отец был один с Марией, когда это случилось?
– Да, насколько нам известно. Поскольку ее смерть имела такой неестественный характер, коронер провел полное вскрытие.
– Позволь? – Гамаш протянул руку, и Лакост передала ему заключение патологоанатома. – Оба, будь добра, – сказал он. – И свидетельство о смерти Пола Робинсона.
Он надел очки и принялся читать, кивая время от времени.
Подчиненные видели, что шеф не пробегает текст глазами. Прочитывает каждое слово.
– Можешь прислать мне электронные версии? – спросил он у Лакост.
Та кивнула, и Гамаш прикрепил медицинские заключения к электронному письму, адресованному Шарон Харрис. Их коронеру и коллеге.
Потом снял очки и тяжело вздохнул.
– Ты остаешься, Изабель?
– Да. Переночую в гостинице Оливье и Габри.
– Хорошо. – Он посмотрел на часы. Перевалило за одиннадцать. – Думаю, пора идти спать. Ответ мы получим не раньше утра.
Бовуар сел за руль и поехал вниз по склону, Арман же ощущал потребность пройтись, подышать свежим воздухом. Как и Изабель. Но вместо того чтобы зашагать по дороге в деревню, он повернулся к Лакост:
– Не возражаешь?
Она отрицательно покачала головой и пошла за ним, зная, куда они направляются. Они остановились у скамьи, скинули рыхлый слой снега, который накопился там за день. Потом Изабель протянула руку и погладила спинку скамьи. Уже опустилась темнота, и разглядеть буквы, вырезанные на дереве, было невозможно, но ощутить их пальцами она могла.
Арман и Рейн-Мари поставили здесь эту скамью, чтобы друзья и незнакомые люди могли отдохнуть после долгого пути. Могли посидеть, полюбоваться ландшафтом, потом перевести взгляд на дома у подножия холма. На дымки, поднимавшиеся из труб, и сливочный свет, просачивавшийся из многостворчатых окон. Отсюда хорошо были видны три огромные сосны на деревенском лугу – они покачивались на
