Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир - Фрэнсис Дик

— Вы хотите, чтобы ваши гены продолжали жить, — медленно проговорил я. — Этого вы хотите?

— Иначе смерть бессмысленна.

Я подумал, что и жизнь сама по себе достаточно бессмысленна, но не сказал этого. Кто-то просыпается, делает, что может, а затем умирает. Возможно, она была на самом деле права в том, что смысл жизни — продолжать род. Люди живут в поколениях потомков.

— Нравится вам это или нет, — сказал я, — но ваши гены могут продолжить жизнь через меня.

Эта идея по-прежнему не приносила ей удовольствия. На челюстях ее вздулись желваки, и наконец она произнесла злым голосом:

— Этот сопляк адвокат думает, что я должна рассказать тебе, кто был твой отец.

Я тут же встал, не в силах сохранять спокойствие. Да, я узнаю это, но только не сейчас. Мне захотелось убежать. Убежать из этой комнаты, не слушать. Я нервничал так, как не психовал уже много лет, во рту было противно и сухо.

— Разве ты не хочешь узнать? — вопросила она.

— Нет.

— Боишься? — презрительно ухмыльнулась она.

Я просто стоял, не отвечая. Я и хотел, и не хотел узнать, боялся и не боялся — в голове была сплошная каша.

— Я возненавидела твоего отца еще до твоего рождения, — резко проговорила она. — Я даже и сейчас едва могу на тебя смотреть, потому что ты на него похож... похож на него в твоем возрасте. Стройный... мужественный... такие же глаза.

Я сглотнул комок и ждал в полнейшем оцепенении.

— Я любила его, — она чуть ли не выплевывала слова, будто они сами по себе оскорбляли ее. — Я безумно любила его. Ему было тридцать, мне сорок четыре. Я уже пять лет как овдовела... я была одинока. И вот он появился. Он жил со мной... мы собирались пожениться. Я обожала его. Я была глупой...

Она замолчала. На самом деле незачем было продолжать. Все остальное я уже понял. Наконец стала понятна та ненависть, которую она испытывала ко мне все эти годы. Так просто объяснить... и понять... и простить. Вопреки всему, я ощутил неожиданную жалость к своей бабке.

Я сделал глубокий вдох.

— Он еще жив?

— Не знаю. С тех пор я не говорила с ним и ничего о нем не слышала.

— А... как его звали?

Она смотрела мне прямо в лицо. Ее упорная ненависть не уменьшилась ни на йоту.

— Я не собираюсь говорить тебе. Я не хочу, чтобы ты его искал. Он сломал мне жизнь. Он переспал с моей семнадцатилетней дочерью прямо под моей крышей, и охотился за моими деньгами. Вот таким был твой отец. Единственной услугой, которую ты получишь от меня, будет то, что я не скажу тебе его имени. Будь доволен.

Я кивнул. Неопределенно махнул рукой и неуклюже сказал:

— Извините.

Она еще сильнее нахмурилась.

— Теперь отыщи для меня Аманду, — сказала она. — Этот адвокат сказал, что ты ее найдешь, если я расскажу тебе. Потому ступай и сделай. — Она закрыла глаза и сразу же стала такой больной, такой беззащитной. — Ты мне не нравишься, — сказала она. — Уходи.

— Ну? — спросил Джереми, стоявший внизу у лестницы.

— Она мне рассказала.

— Молочник?

— Почти. — Я изложил ему суть дела.

Он отреагировал точно так же, как и я:

— Бедная старуха.

— Я бы выпил, — сказал я.

Глава 13

При печатании цветных фотографий обычно пытаются достичь эффекта естественности, а это вовсе не так просто, как кажется. Если оставить в стороне ухищрения вроде четкого фокуса, подбора лучшего расстояния и яркости освещения, то дело еще и в самом цвете, который на разных по типу пленках, на разной фотобумаге выходит по-разному. Даже бумага одного и того же типа одного и того же производителя, но из разных конвертов, может повлиять на качество цвета — дело в том, что четыре ультратонких слоя эмульсии на фотобумаге слегка меняются от партии к партии. По той же причине практически невозможно окрасить два куска ткани в различных чанах с краской и получить один и тот же цвет. То же самое и со светочувствительной эмульсией.

Чтобы справиться с этим и сделать так, чтобы все цвета были естественными, используют цветные фильтры, помещаемые между ярким светом увеличителя и негативом. Если правильно подобрать фильтры, то в результате на снимке синие глаза так и будут синими, а вишневые губы — вишневыми.

В моем увеличителе, как и у большинства увеличителей на свете, было три фильтра тех же цветов, что и цвета негатива, — желтый, пурпурный и голубой. При использовании всех трех фильтров одновременно получается серый, потому одновременно используется только два фильтра, а в случае моих фотографий это все время были желтый и красный. Если установить тонкое равновесие цветов и использовать их, то лица на фотографиях будут не слишком желтыми и не слишком розовыми, а вполне естественного цвета, чего обычно и добиваются от фотографий.

Однако если наложить квадратное красное стекло поверх желтого и пропустить через них свет, то в результате получится красный.

А если пропустить свет через желтый и синий, вы получите зеленый. А через красный и голубой — чисто синий.

Я растерялся, когда Чарли впервые показал мне, что смешение цветов дает совершенно другие результаты, нежели смещение цветных красок. Забудь о рисовании, сказал мне Чарли. Это свет. Ты не можешь получить цианового, смешивая краски, а со светом такое можно делать.

— Циан? — спросил я. — Это как цианид?

— От цианида синеют, — сказал он. — Циан — греческое слово для обозначения синего цвета. Кианос. Не забывай. Циановый — зеленовато-голубой, и неудивительно, что ты получаешь его, смешивая голубой свет с зеленым.

— Да? — недоверчиво спросил я, и он показал мне семь цветов спектра, и стал смешивать их у меня на глазах, пока их соотношение не засело у меня в голове навсегда, пока они не застряли у меня в мозгу, как очертания букв.

Вначале были красный, синий и зеленый...

В то судьбоносное воскресенье я пошел в проявочную и установил фильтры в головке увеличителя так, чтобы свет, проходящий через негативы, был совершенно неслыханного для нормального печатания снимков состава — полная отфильтровка цианового и красного, дающая чистый глубокий синий цвет.

Я собирался распечатать чистые цветные негативы на черно-белой бумаге, на которой явно не будет голубых прямоугольников. Но вместо этого я получил только серые прямоугольники.

Черно-белая фотобумага чувствительна только к голубому (именно поэтому черно-белые фотографии и печатают при красной подсветке). Я подумал, что, если я распечатаю вроде бы черные негативы при жестком чисто-синем фильтре, я получу больший контраст между желтым изображением на негативе и оранжевой маскировкой, его скрывающей. То есть заставлю изображение проявиться на окружающем фоне.

У меня было такое ощущение, что скрытое под этой маскировкой само по себе не будет четким черно-белым... поскольку если бы это было, то и через голубое проступило бы. То, что я ищу, будет каким-нибудь серым.

Я поставил кювету с проявителем и фиксажную ванну, поместил все первые тридцать шесть негативов с пятнами в рамку для контактной печати. В ней негатив прижимается непосредственно к фотобумаге, когда через него проходит свет, потому отпечаток по окончании получается такого же размера, что и негатив. Рамка удобно придерживала все негативы так, что тридцать шесть штук можно было распечатать на одном листке фотобумаги в восемь на десять дюймов.

Труднее всего было подобрать время экспозиции, поскольку при съемке с жестким синим фильтром свет, падающий на негатив, значительно тусклее, чем привычный для меня. Я сделал штук шесть неудачных попыток и получил совершенно бесполезные результаты от серого до черного, причем все прямоугольники выглядели так, будто на них не было ничего, что бы я с ними ни делал.

Наконец, разозлившись, я снизил экспозицию до времени куда меньше разумной величины и получил практически белый снимок. Я стоял в тусклом красном свете, а белый снимок лежал в проявителе, и ничего с ним не происходило за исключением того, что на бумаге бледно проявились номера кадров и слабые линии там, где были края негативов.