Барбара Вайн - Правила крови
Похоже, перед нами тупик. Я пытаюсь на какое-то время выбросить все это из головы. Мы съедаем обильный ленч, возвращаемся в гостиницу, спим, занимаемся любовью, снова спим. Вечером бродим по городу, взявшись за руки. Словно юные любовники, мы идем вдоль берега реки, останавливаемся, чтобы поцеловаться, заходим в бар и пьем вино, потом где-то ужинаем. К тому времени становится совсем поздно, а утром мы собираемся вернуться в Тенну, и с этим ничего не поделаешь. Я очень давно не видел Джуд такой спокойной и счастливой.
32
Я устал, но долго не могу заснуть. Наверное, слишком много мыслей вертится у меня в голове. С тех пор как мы приехали сюда, при мне много раз упоминали о Версаме, и мы останавливались здесь по дороге в Тенну, а теперь я наконец вспомнил, где раньше встречал это название. По крайней мере, мне так кажется. Я захватил с собой «Баллока и Филдса», но корреспонденцию Генри, естественно, оставил дома, хотя не сомневаюсь, что название Версам встречается в письмах моего прадеда к Коучу или Феттеру. Кажется, в связи с долгим пешим путешествием оттуда до какой-то деревни в Зафиентале. В письме приводится даже расстояние, миль двадцать, хотя я не уверен. А что, если та деревня называется Тенна? Даже если в ней никогда не говорили на ретороманском? И я вспоминаю еще кое-что. Конечно, если память меня не подводит. Строчку из Хесли о климате в Тенне, которую Генри дословно цитирует в том же самом письме. «Сочетание солнечного света и сухого воздуха принесло деревне славу полезного для здоровья места…» К сожалению, я не могу быть абсолютно во всем этом уверен, не видя письма, находящегося у меня дома, в соответствующей папке на моем рабочем столе.
Естественно, мой сон совсем прошел. Я лежу и думаю, что упущенный шанс попрактиковаться в ретороманском для Генри значил гораздо меньше, чем возможность побывать в деревне, печально известной среди гематологов распространенностью наследственной гемофилии. Книга Баллока и Филдса была опубликована лишь тридцать лет спустя, но Генри не мог не знать их источники, не мог не читать Хесли — вне всякого сомнения, эти сведения были ему хорошо знакомы. Возможно, он останавливался в Куре. А возможно, даже не подозревал о близости Тенны, пока не приехал сюда и не открыл свой путеводитель. В любом случае проверить это я могу только дома. Теперь остается лишь предполагать.
Жизнь в Тенне настолько монотонна, что прибытие автобуса, который въезжает в деревню поздним утром, становится настоящим событием. Тем более что на нем должны приехать чужие. Несколько человек ожидают рядом с Gemeindehaus, чтобы нас поприветствовать. Потом нас сопровождают в магазин, угощают кофе с пирожными. Белый туман, который снизу похож на облако, накрывает всю Тенну; сегодня сыро, и влага конденсируется на руках и лицах, вызывая дрожь. Мы идем сквозь марево к «Ресслинхаусу», но при виде гостиницы у меня возникает предчувствие, что впереди нас ждет разочарование — рядом со зданием нет машины, на которой приехала обитательница замка.
Утешить нас должен горячий шоколад с песочным печеньем. Миссис Таубер не могла приехать, потому что кто-то из ее детей нездоров, а новая няня еще не прибыла. Мне дают ее адрес и телефон и сообщают, что она врач, хотя после замужества уже не практикует. Это наводит меня на мысль, что женщина может знать о гемофилии и что она не станет скрывать факт существования болезни в Тенне. Закончив записывать адрес под диктовку Джуд, я отрываю взгляд от бумаги и вижу яйца. Наверное, они были тут и в субботу, но я их не заметил. Красные, коричневые и темно-зеленые, с белым рисунком в виде цветов и листьев или с абстрактными узорами. Миссис Вальтер — наверное, у нее есть имя, но никто не называл ее по имени, и нам не сообщил — объясняет (Джуд переводит), что белыми остаются незакрашенные участки. Все яйцо покрывают темно-красной или какой-нибудь другой краской, а затем острым инструментом вырезают белый узор. То есть белый — это естественный цвет скорлупы под краской. Яйца. Символы вечной жизни. Яйца содержат Х-хромосомы, готовые передать красоту или уродство, здоровье или болезнь, долгую жизнь или скорую смерть.
По словам Джуд, миссис Вальтер не меньше моего расстроена, что ее знакомая из замка не смогла приехать, и чувствует себя виноватой. Джуд успокаивает ее, говорит, что всякое бывает. Можно забыть обо всем и ехать домой, но автобус отправляется только в четыре часа. На миссис Вальтер снисходит озарение, и она дарит каждому из нас яйцо в качестве компенсации. Она сама их расписывала — светло-коричневое с белой лилией для Джуд и красное с цветочной гирляндой для меня. «В память о Тенне», — с улыбкой говорит она, и даже я ее понимаю. Миссис Вальтер упаковывает каждое яйцо в отдельную коробочку, поскольку они очень хрупкие, а путь нам предстоит дальний.
Туман рассеялся, и после ленча в «Альпенблике» — снова гуляш, но с другими овощами — мы потратили послеобеденное время на прогулку по горным тропкам, восхищаясь потрясающими видами. Автобус — естественно — приходит вовремя, и мы возвращаемся в Версам, а затем — в Кур. В результате я чувствую себя немного одураченным и начинаю размышлять, на что же я на самом деле надеялся. Кому из ныне живущих интересно или хотя бы небезразлично знать, что случилось с юной крестьянской девушкой в начале XIX века? Если она действительно приехала отсюда. Насколько мне известно, Майбахов полно во всей Швейцарии, не говоря уже о Германии и Австрии. Другое дело, если бы она, подобно миссис Таубер, жила в замке и была благородного происхождения. Выходя из поезда на вокзале Кура, я понимаю: моя убежденность, что Барбла родом из этих мест, основана лишь на упоминании семьи Майбах в «Баллоке и Филдсе». Но не исключено, что они из Мюнхена или Инсбрука, или что Вероника права и они вовсе не Майбахи, а Мейбеки из Манчестера, а женщина, которой я интересуюсь, имела весьма распространенное английское имя Барбара.
Если завтра встать пораньше и утренним поездом поехать в Цюрих, то можно успеть в Лондон до обеда. Но мы купили билеты на рейс в половине шестого, и придется с этим смириться. Кроме того, Джуд здесь нравится. Она хочет еще немного побыть в самом старом городе Швейцарии, вечером поужинать в хорошем ресторане, а утром посетить музей Ретороманских Альп. Джуд — неутомимый посетитель музеев, и ни один отпуск не может считаться полноценным, если она не сходит во все музеи, какие только сможет найти. Мы вытаскиваем расписные яйца, и Джуд говорит, что они должны стать для нас символом надежды; она не сомневается, что в следующем году у нас будет ребенок. Джуд известно мое мнение о надежде, но она мне не верит.
После визита в музей мы садимся на поезд до Цюриха и приезжаем туда как раз к ленчу, однако до отъезда в аэропорт у нас остается еще часа два или три. По утверждению путеводителя «Бедекер», Банхофштрассе считается одной из лучших торговых улиц Европы, но Джуд не хочет в магазины, что очень разумно, если учесть состояние наших финансов. Ей нужны еще музеи.
Я регистрируюсь в гостинице, а рядом со мной стоит Джуд, взволнованная не меньше меня и ничуть не расстроенная перспективой остаться здесь еще на день. Пока лифт поднимает нас в номер, я размышляю о том, каким образом проявляет себя вероятность или случайность. В Цюрихе полно музеев, но времени у нас оставалось только на один, в крайнем случае на два. Джуд — а тут я полагаюсь на нее — вполне могла выбрать архив Томаса Манна на Шенберггассе, и едва не выбрала, или Фонд Иоханны Спири — в детстве она очень любила книжку «Хейди», — но остановилась на музее фарфора и керамики, а также музее быта. Керамика — это очевидно, Джуд очень любит фарфор, но почему быт? Я всегда считал, что это ей не интересно, ведь она никогда не была домашней женщиной, «половиной» своего мужа. Но, слава богу, Джуд выбрала именно этот музей.
Мы рассматривали шикарный интерьер гостиной маленького замка на Рейне под названием Замок Бенедикт. Рейн — большая река, и мне в голову не приходило помещать ее поблизости от Тенны. Фотография дома — маленького, каким только может быть замок, с башенками и островерхой крышей, на фоне высоких гор — тоже ни о чем не говорила. Откровением стала раскрытая книга на маленьком столике между клавесином и кушеткой с высокой спинкой. Я не обратил на нее внимания. Я не умею читать готический шрифт, а эта рукописная книга, явно чей-то дневник, была заполнена этими причудливыми, изящными и ныне устаревшими немецкими буквами. Джуд умеет, но не очень хорошо. Она посмотрела на раскрытые страницы, потом на меня, потом снова на левую страницу книги.
— Мартин, здесь что-то… — Она сильно побледнела.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
— Со мной все в порядке. — Джуд взяла меня за руку и крепко сжала мои пальцы. — На этой странице имя Магдалены Майбах. А в следующем предложении — Барбла.
