Эмиль Габорио - Рабы Парижа
— Что тебе надо? — спросил де Шандос.
Бедняк достал из кармана письмо.
— Это вам, господин герцог.
— Давай.
Нищий замялся, поглядывая на обступивших его слуг.
— Видите ли, ваша светлость, мне велели передать его вам с глазу на глаз.
— Ничего. Давай сюда.
Норберт подумал, что письмо — от Дианы. Может быть, она приехала сюда и ждет его где-то поблизости? Тогда понятно, почему записку должны были передать с такими предосторожностями: Диана решилась принадлежать ему!
Де Шандос бросил нищему золотой и, получив письмо, кинулся к фонарю.
Адрес на конверте был написан большими, корявыми буквами. Это было совсем не похоже на изящный почерк мадам де Мюсидан!
В слове "Шандос" была ошибка.
— Что за кухарка это писала? — пробурчал герцог себе под нос.
Все же он распечатал письмо и с трудом прочитал ужасные каракули с бесчисленными ошибками:
"Госпадин герцог!
Я долго ни ришалась написать вам правду, но я болше не могу и должна успакоить свою совесть. Ни могу тирпеть, чтоб женщина была так безчестна, что может абманывать вас. Знайте, что ваша жена вам изминяет с другим. И смеется над вами. Спрячтесь сиводня вечером в десять часов у ворот вашего парка и увидите, как он придет. Никово из слуг в доме ни будет, вот они и встречаютца. Но ни паднимайте шума по пустякам".
Кровь бросилась Норберту в голову.
Он прорычал:
— Где этот человек?
— Какой? — спросил кто-то из слуг.
— Который принес это… это письмо!
— Ушел, ваша светлость.
— Догоните его и приведите сюда!
Не прошло и минуты, как двое конюхов приволокли упирающегося старика.
— Я не украл его! — кричал бедняк. — Мне дал его сам господин герцог!
Он думал, что у него хотят забрать луидор, который бросил ему де Шандос.
Норберт понял.
— Отпустите его, — приказал он.
Конюхи поставили старика на ноги и отошли в сторону.
— Оставь себе монету, она твоя.
— Да благословит вас Бог, ваша светлость!
— Отвечай: кто дал тебе это письмо?
— Не знаю, господин герцог.
— Мужчина или женщина?
— Мужчина.
— И ты действительно его не знаешь?
Старик поднял руку, словно давал присягу на суде:
— Клянусь, что никогда его не видел.
— Откуда он взялся? — спросил герцог.
— Вышел из кареты.
— С гербами?
— Без. — Где?
— У моста.
— Что он там делал?
— Подошел ко мне и спросил, знаю ли я вашу светлость.
— Ну?
— Я сказал, что знаю. Кто же не знает господина герцога де Шандоса!
— Короче!
— Дал он мне письмо.
— Что сказал?
— Чтоб я отдал его вам и чтобы никто этого не видел.
— И все?
— Еще сказал, что письмо надо отдать в половине восьмого.
— Что он сделал потом?
— Сел в карету и уехал.
Норберт нетерпеливо топнул ногой. "Надо попытаться догнать этого шутника… Далеко ли он успел уехать?" — мелькнуло у герцога в голове и он спросил:
— Когда это было?
Старик задумался.
— Вскоре после обеда, ваша светлость.
— Как этот человек выглядел?
— С виду — как дворянин. Не мал и не высок, не стар и не молод. В жилете. И часы на золотой цепи.
"Вот и ищи ветра в поле с такими приметами, черт возьми!" — ругнулся про себя герцог.
Он ушел в дом.
— Не верю! — шептал он. — Моя жена — честная женщина. Какая-нибудь горничная получила от нее нагоняй и решила отомстить…
Норберт приказал зажечь свечи и еще раз перечитал гнусное послание.
Злоба горничной показалась ему неестественной.
"Не могу терпеть, чтобы женщина была так бесчестна!" — такого не пишут после выговора за плохо постеленную постель или за потерянную шпильку… А последняя фраза: — "Не поднимайте шума по пустякам" — это же насмешка надо мной! Неужели и ее сочинила горничная или кухарка? — рассуждал де Шандос. — А откуда она взяла, что в моем доме вечером не будет слуг?
Он позвал Жана и спросил:
— Правда ли, что дворец сегодня остался без прислуги?
— Да. По крайней мере, весь вечер и половину ночи.
— Почему?
— Вы сами разрешили людям пойти на свадьбу второго кучера вашей светлости.
— Ах, да, я и забыл… А если герцогине что-нибудь понадобится?
— Мадам так добра, что никого не захотела лишить праздника.
— Хорошо, можешь идти, — сказал Норберт и продолжил свои горькие размышления.
"Почему Мари не может мне изменить? Она кажется мне образцом добродетели… Но ведь все обманутые мужья верят в порядочность своих жен! Почему бы мне не воспользоваться советом, чей бы он ни был? Взять, да и спрятаться напротив ворот парка…"
Герцог покачал головой.
"Нет, я не унижусь до роли шпиона! Это было бы не менее подло, чем писать подобное письмо. Но, Боже мой, если кухарка написала правду, то честь де Шандосов все равно погибла…"
Он снова позвал Жана.
— Я сейчас же еду в Париж.
— Из-за письма? — почтительно и печально спросил старый слуга.
— Да.
— Оклеветали госпожу герцогиню, ваша светлость?
Норберт погрозил ему кулаком:
— Откуда ты знаешь?
— Я слышал ваш разговор с нищим, а потом вы мне задавали вопросы. Угадать было нетрудно…
— Подай мне дорожный костюм и вели запрягать карету.
— Так нельзя, господин герцог.
— Почему?
— Кто-то из слуг может тоже догадаться, в чем дело, если увидит ваш поспешный отъезд на ночь глядя.
Норберт взволнованно ходил по комнате.
— Может быть, ты и прав, — проворчал он.
— В письме, надеюсь, одна лишь клевета, ваша светлость. Но что если вы, убедившись в этом, вернетесь сюда — и узнаете, что по всему Мезону уже ходят слухи, возникшие по вашей неосторожности?…
— Что же делать? — испуганно спросил герцог.
— Если вы не желаете отказаться от поездки…
— Не желаю.
— …то должны совершить ее тайно, чтобы все думали, будто вы здесь.
— Как это устроить?
— Я незаметно выведу из конюшни самую лучшую лошадь.
— Возьми Ромула.
— Слушаюсь, господин герцог. Я его оседлаю и буду ждать вас у моста.
— Торопись. У меня мало времени.
— Вот ваш дорожный костюм.
Жан вышел.
Из коридора донесся его громкий голос:
— Ужин господину герцогу!
Норберт надел костюм для верховой езды, сапоги, плащ, шляпу.
Достал пистолет, зарядил его и сунул в карман.
Потом тихо ушел через черный ход.
Ночь была темная.
Моросил осенний дождь.
На дороге стояли лужи.
Норберт кое-как добрался до моста.
Жан был уже там.
— Меня никто не видел, — сказал он.
— Меня тоже.
— Я пойду домой и буду подавать ужин, как будто вы у себя в комнате. А съем его сам, чтобы никто ни о чем не догадался.
— Приятного аппетита!
Слуга вздохнул.
— Неужели господин герцог в состоянии шутить, когда честь его рода в опасности?
— Мне не до смеха. Это просто нервы.
— Простите.
— Ничего, старый Жан. Кто заботится о чести де Шандосов больше, чем ты?
— Когда вернетесь, постучите хлыстом в окно. Я сразу же выйду.
— Хорошо, — сказал герцог и пришпорил Ромула.
Этот конь недаром выиграл на скачках первый приз.
Он скакал стремительным галопом, по-птичьи вытянув шею.
"Что, если это письмо — всего лишь злая шутка бывших собутыльников? — размышлял герцог, подпрыгивая в седле. — Тогда они заставят меня часок-другой помучиться в засаде, а сами придут посмотреть на мой позор. Весь Париж будет хохотать над глупой ревностью де Шандоса… Надо быть поосторожнее".
Он решил не ехать прямо к дому, а сделать большой крюк по набережной.
Только сейчас он сообразил, что есть одно затруднение, которого они с Жаном не предусмотрели. Что делать с лошадью?
Герцог уже подумывал, не привязать ли Ромула к ближайшему дереву, когда заметил у входа в кабачок солдата.
— Эй, любезный!
— Что вам угодно?
— Окажи мне услугу.
— Меня отпустили ненадолго. Я хочу посидеть в кабачке за чаркой. У хозяина недурное вино!
Норберт соскочил с коня.
— Я заплачу двадцать франков.
— Ого! А что надо сделать?
— Постереги мою лошадь и поводи ее, чтобы не замерзла, пока я вернусь.
— Только вы не очень долго. Если я опоздаю в казарму, меня накажут.
— Ладно.
…Герцог притаился на углу улицы Барбе-де-Жуи, прямо напротив входа в собственный парк.
Перед этим он обошел соседние кварталы, а улицу Барбе-де-Жуи осмотрел дважды.
Никого.
Де Шандос понял, что письмо — не розыгрыш бывших друзей. Он участвовал с ними во множестве подобных развлечений и знал, что они бы притаились где-то поблизости, чтобы насладиться глупым видом ревнивого мужа.
Может быть, это просто клевета?
