Брат мой Каин - Перри Энн
Дворецкий Стоунфилдов высказывался весьма прямо, не позволяя Гуду сбить себя с толку. Впрочем, Эбенезер был слишком умен для того, чтобы ставить в неловкое положение столь откровенного свидетеля, и поэтому держался с ним вежливо и любезно. Единственное, чего удалось добиться защитнику, – это еще одного напоминания присяжным, что истинное происхождение ран пропавшего Стоунфилда по-прежнему оставалось неизвестным. Энгус ни разу не заявил, что Кейлеб ударил его ножом. Однако Гуд не стал делать на этом упор. Все присутствующие, судя по взглядам, которые они бросали в сторону скамьи подсудимых, считали это делом рук Стоуна, который, в свою очередь, смотрел на зрителей с презрительной усмешкой.
К концу первого дня судебного разбирательства у наблюдавших за его ходом людей сложилось определенное убеждение, не подкрепленное, однако, уликами, которые могли бы послужить основаниями для решения судьи. Ему пока приходилось довольствоваться предположениями, носившими, впрочем, весьма очевидную направленность, принимая также во внимание всеобщую ненависть к подсудимому.
Почти сразу после окончания заседания Рэтбоун покинул здание суда и, остановив кеб, не раздумывая, приказал отвезти его на Примроуз-Хилл, где жил его отец – скромный и увлеченный науками человек, отличавшийся мягкими манерами и поразительно острой проницательностью.
Оливер застал отца возле большого камина, в котором горели дрова. Генри Рэтбоун сидел, поставив ноги на решетку, с бокалом красного вина в руке, который отставил в сторону, увидев, как камердинер проводил к нему сына. Хозяин поднял на гостя удивленный взгляд, а потом в глазах у него промелькнуло выражение удовольствия, смешанного с беспокойством.
– Садись, – предложил он, указав на стоящее напротив кресло. – Хочешь вина?
– Какое это вино? – Оливер сел, с удовольствием ощутив согревающее тело тепло. – Мне не нравится твое бургундское.
– Это кларет, – ответил Генри.
– Тогда не откажусь от бокала.
Рэтбоун-старший кивнул камердинеру, и тот тут же вышел, чтобы принести вина.
– Ты обожжешь ноги, – заметил Оливер с легким укором.
– Возможно, у меня сгорят лишь подметки домашних туфель, – возразил Генри. Он не поинтересовался, почему сын решил его навестить, понимая, что тот сам скажет ему об этом в свое время.
Усевшись поглубже в кресле, юрист взял бокал с кларетом из рук камердинера, который сразу вышел, с тихим скрипом закрыв за собой дверь.
В камине медленно оседал пепел, и хозяин дома, протянув руку, положил туда новое полено. Тишину, воцарившуюся в комнате, освещаемой только языками пламени и единственным газовым рожком на дальней стене, нарушало лишь негромкое потрескивание огня. Сюда не доносились ни шум ветра, ни удары первых капель начинающегося дождя.
– Я собираюсь завести новую собаку, – проговорил Генри. – У старого Эджмора есть несколько щенков ретривера. Один мне особенно нравится.
– Неплохая мысль, – ответил Оливер, убедившись, что ему самому придется начинать разговор. – Этот суд вызывает у меня беспокойство.
– Я так и думал. – Взяв трубку, Рэтбоун-старший поднес ее к губам, однако не торопился раскуривать. Он вообще редко курил. – Почему? Что там складывается не так, как ты ожидал?
– Ничего, насколько я могу предположить.
– Тогда о чем ты переживаешь? – Генри поднял на сына взгляд ясных светло-голубых глаз, столь не похожих на глаза самого Оливера – очень темные, несмотря на его светлые волосы. – Ты вышел из равновесия. Чем это вызвано, состоянием твоего разума или какими-либо чувствами? Ты опасаешься проиграть там, где рассчитывал на выигрыш, или тебя ждет победа, хотя ты ожидал поражения?
Неожиданно для самого себя младший Рэтбоун улыбнулся.
– Я боюсь проиграть, хотя рассчитывал выиграть.
– Объясни мне в общих чертах суть дела. – Вынув трубку изо рта, Генри с рассеянным видом указал чубуком на Оливера. – И не обращайся ко мне так, словно перед тобой сидят присяжные! Говори только правду.
Отрывисто рассмеявшись, юрист принялся излагать известные ему чистые факты, говоря о собственном отношении к ним лишь в случаях, где это казалось ему важным, с точки зрения их интерпретации и ввиду отсутствия улик. Закончив рассказ, он устремил на отца пристальный взгляд в ожидании ответа.
– Здесь снова не обошлось без Монка, – заметил Генри. – А скажи, ты больше не встречался с Эстер? Как у нее дела?
Оливер ощутил внутреннюю неловкость. Он не собирался размышлять на эту тему, а тем более обсуждать ее с отцом.
– Присяжных крайне трудно заставить признать подсудимого виновным в убийстве, если не удалось обнаружить трупа, – раздраженно проговорил он. – Однако если кто-то заслуживает петли, так это Кейлеб Стоун. Чем больше я узнаю об Энгусе, тем больше я им восхищаюсь, а его брат кажется мне все более отвратительным. Он жесток, агрессивен, склонен к садизму и вдобавок неблагодарен.
– Но… – Старший Рэтбоун приподнял брови, бросив на сына умный проницательный взгляд.
– Он, похоже, не испытывает никаких угрызений совести, – продолжал Оливер. – Даже глядя на вдову, зная, что у нее осталось пятеро детей, и понимая, какая судьба их теперь ждет… – Проговорив эти слова, он осекся.
– Ты сомневаешься в том, что он виновен? – спросил Генри, потягивая кларет.
Оливер тоже взял свой бокал. Отблески пламени заставляли вино переливаться рубиновым цветом, а его чистый, немного острый аромат приятно ударял в голову.
– Нет, – покачал головой Рэтбоун-младший. – Я постоянно вижу его перед собой, словно живого. Даже когда не смотрю в его сторону, что, кстати, стараюсь делать как можно чаще, я ощущаю его чувства, его злобу… и боль. И я также понимаю, насколько он умен.
– Если ты выиграешь, его повесят.
– Да.
– И это задевает тебя за живое?
– Да.
– А если ты проиграешь, он выйдет на свободу, виновный и оправданный?
– Да.
– Я ничем не могу тебе помочь, кроме того, как предложить тебе провести вечер в спокойной обстановке и угостить тебя еще одним бокалом кларета. Ты уже знаешь все, что я собираюсь сказать.
– Да, конечно, знаю. Я полагаю, у меня просто нет желания произносить эти слова самому наедине с собой. – Оливер сделал большой глоток, с наслаждением ощутив вкус вина. Он мог позабыть о беспокоящем его деле – по крайней мере, до тех пор, пока не настанет время отправляться домой.
* * *Монк не присутствовал на суде. Поскольку ему предстояло выступать в качестве свидетеля, его не могли допустить в зал, пока он не даст показания, и у него не возникало ни малейшего желания прохлаждаться в ожидании в коридорах, прислушиваясь к обрывкам новостей.
Друзилла Уайндхэм больше не подавала о себе никаких известий. Если она собиралась обратиться полицию по поводу попытки покушения на ее честь, которую Уильям якобы совершил, она, вероятно, решила повременить с жалобой. Сыщику казалось куда более вероятным, что она, понимая бесполезность подобного преследования, скорее всего, попытается покончить с ним с помощью инсинуаций, поскольку эта более медленная и изощренная пытка имеет гораздо больше шансов на успех. Ему придется жить с постоянным ощущением висящего над головой меча, никогда не зная, в какой момент этот меч наконец упадет.
Решив встретиться с Ивэном, Монк узнал, что ему поручили произвести допрос подозреваемого в краже со взломом и он появится в участке не раньше чем завтра. Впрочем, Джон в любом случае немногим мог помочь детективу до тех пор, пока не выяснит, о каком деле идет речь, – при условии, если это дело вообще существовало.
Уильям шагал по ледяным камням мостовых, почти не обращая внимания на порывы встречного ветра. Проехавший слишком близко к обочине экипаж окатил его потоком воды из сточной канавы, угодив в нее колесами, и теперь мокрые брюки неприятно хлестали его по лодыжкам.
В чем он провинился перед Друзиллой? Как он обходился с другими женщинами? Монк очень мало знал о собственной личной жизни. Он редко писал сестре Бет – об этом сыщик догадался по содержанию сохранившихся у него писем от нее. И он не любил Ранкорна и теперь считал себя отчасти виноватым в том, что тот повел себя по отношению к нему столь агрессивно. Ранкорн постоянно ощущал презрение, которое испытывал к нему Уильям как к профессионалу. Первоначальная легкая неприязнь постепенно переросла в опасение, причем весьма обоснованное. Выискивая слабости начальника, Монк потом искусно на них играл.
