Тигровый, черный, золотой - Елена Ивановна Михалкова
– А чего не сразу по яйцам? – заинтересованно спросил Акимов. Он понимал, что ходит по тонкому льду, но удержаться не мог.
Колесников пожал плечами:
– Да брезгливо, честно говоря.
Он поднял с пола платок. Снова заткнул Акимову рот. Присел и, кряхтя, принялся стаскивать с Мирона левый ботинок. Он выполнял это с равнодушием санитара морга, раздевающего очередной труп, и Акимов внезапно понял, что так оно и есть. Для Колесникова он уже труп. Способность вынести пытки зависит не от душевной стойкости, а только от болевого порога, а тот выдается человеку от природы, в комплекте вместе с цветом волос, музыкальным слухом и непереносимостью лактозы. Всего лишь набор физических качеств. Ничего кроме этого. Никакого героизма.
И он, Мирон, сломается на третьем или четвертом гвозде. В него никогда не забивали гвозди. Его никогда не били, сидячего, каблуком по коленям. В конце концов Колесникову не потребуется даже молоток. Если с любого здорового мужика стянуть штаны и начать давить мошонку подошвой, он сам будет умолять придушить его.
Джеймсов Бондов не существует.
Колесников – кто угодно, только не дурак. Потому он и спокоен, что понял все это раньше своего пленника. Его беспокоят только крики. Человек, которого пытают, может голосить так, что этот вопль не удержит никакой кляп. Поэтому сначала он сделает все, чтобы лишить Мирона сил. Чтобы тот не мог даже орать, а только всхлипывал и хрипел от боли.
Все это промелькнуло в голове Акимова, пока он наблюдал, как его палач стаскивает с него обувь.
«И что теперь? Сказать ему, где картины?»
Он судорожно искал выход. Скажет – и его убьют через пару часов. Объяснит, как все было на самом деле, – убьют тотчас же.
Нужно попытаться выиграть время. Вытерпеть пару ударов молотком, чтобы его капитуляция не выглядела фальшиво. Назвать ложный адрес. Колесников наверняка отправит для проверки Майю… Значит, у Акимова будет не меньше часа, пока жена этого выродка проверяет укрытие.
За час может что-нибудь случиться.
Колесников поднял на него опухшие глаза.
– Где картины? – Он, кажется, мог задавать этот вопрос бесконечно. – Мигни, если готов сказать.
Акимов смотрел на него в упор, не мигая. На лбу у него выступил холодный пот.
– Ну, как знаешь. Зря ты это…
Он уселся на ноги Акимова верхом и взял не самый маленький гвоздик, как втайне надеялся Мирон, а здоровенный, даже не со спичку – с палец длиной. Акимову было бы легче, если бы он видел в этом акт устрашения. Когда можно рационально разобрать мотивы врага, это как-то успокаивает. Но в том-то и беда, что он понимал: никакого устрашения не задумывалось. Просто этот гвоздь лежал ближе – только и всего.
Как и Акимов, Колесников понимал, что все ограничится максимум тремя гвоздями. И нет никакой разницы, какого они будут размера.
Когда острие кольнуло его, он не выдержал и дернулся.
Колесников вывернул голову:
– Где картины?
Акимов молчал. Гвоздь был приставлен точно по центру ступни. Колесников перехватил молоток поудобнее и приноровился, несколько раз замахиваясь и в последний момент останавливая боек возле шляпки.
– Если ты решишь изображать Иисуса, имей в виду… – Он говорил без интонации, словно жвачку тянул. – У Фаины гвоздей много. Распятием не ограничимся. Последнюю дюжину я забью тебе в глотку. Ты мне не нравишься, Акимов. Никогда не нравился. По-моему, Акимов, ты законченный козел…
Даже если бы у Мирона не было кляпа, он ни слова не смог бы выдавить в ответ на это признание.
По тому, как заерзал Колесников, усаживаясь покрепче, он понял, что сейчас последует удар. И не выдержал – отчаянно забрыкался, пытаясь сбросить эту тушу, и замычал от бессилия. Гвоздь по-прежнему царапал кожу. Вопрос заключался только в том, саданет ли Колесников по шляпке или промахнется и залепит молотком по подошве. Но уж лучше молотком…
– Да тихо ты, – с раздражением сказал Колесников. – Вертится, как…
Мирону не пришлось узнать, какое унизительное сравнение для него приготовили. Громкий шорох и треск прервали его мычание. Беспорядочно набросанные в углу холсты на подрамниках съехали на пол, и из-под них выбралась Анаит.
Колесников выругался и вскочил.
Мирон онемел. В следующую секунду он забрыкался еще отчаяннее, потому что в руке Колесников сжимал молоток. Акимов извивался, как червяк, попытался вскочить, но повалился на бок…
– Ну, ты сама напросилась… – сказал Колесников.
И тут Анаит завизжала:
– Йя-я-я-я-я-я-а-а-а!
В отличие от Мирона у нее не было кляпа. Пронзительный визг заливал подвал, метался между стенами. Так могла бы визжать гарпия. В этом крике звучал не ужас, не мольба о помощи, о нет! Ее вопль был предтечей схватки.
Колесников опешил. Всего на несколько секунд – но их хватило, чтобы Акимов, немыслимо извернувшись, ударил его пятками под колени, вложив в бросок всю свою силу.
Ноги у Колесникова подломились, и он рухнул на пол.
Связанный по рукам и ногам, Акимов мало на что был годен. Но девушка, не переставая визжать так, что уши закладывало, подскочила к упавшему, взмахнула рукой. Что-то сверкнуло у нее между пальцами. А следом заорал Колесников. Он выронил молоток и схватился за шею. По ладони у него струилась кровь.
– А-а-а! Тварь!
Акимов пополз, прыгая на заднице, к молотку. Согнул ноги – и пнул его в сторону. Молоток отлетел всего на несколько шагов, а Колесников, быстро обернувшись, врезал Мирону кулаком по лицу. Акимова опрокинуло, точно куклу. В челюсти что-то отвратительно хрустнуло.
«Нам конец», – успел подумать он. Все, Колесников выключил его из игры. Шанс справиться с ним у них был только вдвоем, девушка одна не сможет…
Но Анаит не знала, что одна она не справится. Казалось, падение Мирона не только не испугало ее, но придало сил. Оскалившись, она налетела на Колесникова. Взмах, еще один! Колесников отбивался, выставив руки. Мирон, упав, расшиб себе лоб, и теперь кровь заливала глаза. Он не мог понять, что за оружие у нее в кулаке. Между пальцами торчало острие, которым она била и била Колесникова, целясь ему в глаза.
Это напоминало сражение кошки с медведем. Вместо того чтобы вырубить девушку с одного удара, Колесников выл и отмахивался. Акимов впервые видел драку, в которой слабый противник совершенно не боялся того, кто многократно превосходил его в силе. Побагровевшее лицо, оскаленные зубы… Кажется, доберись она до сонной артерии Колесникова – вонзила бы в нее клыки. Если бы Акимов не успел немного узнать Анаит, он поклялся бы, что она находится под воздействием наркотиков.
Но ее наркотиком была чистая, беспримесная ярость. В ней не бился страх просто потому, что для него не осталось места. И Анаит больше не осталось – лишь одно пламенеющее бешенство.
То, что так долго давили в ней родители, вырвалось на свободу. Акимов только сейчас
