Хараламб Зинкэ - Современный Румынский детектив
— Кто отдал распоряжение «подчистить» протоколы собраний?
— Не пришлось отдавать распоряжений, товарищ майор. Бухгалтер входит в правление. Каждый знает, что делать в таких случаях.
Урдэряну замолчал. Налил цуйки в стаканы, но Дед больше не хотел пить.
— Вы теперь не пьете со мной? Разочаровались во мне, так ведь?
— Товарищ Урдэряну, я вам с самого начала сказал, что здесь я занимаюсь другим делом. Не землей. Проблему земли решат другие. Для меня земля — еще один аргумент в пользу того, что Анна Драга умерла из-за нее. Для человека моей профессии естественно, что к любому правонарушению я отношусь неравнодушно. И к виновным также. В конечном счете вы сами себя наказали, по тому что, если бы вы обрабатывали землю как следует, не халтурили, урожаи были бы намного богаче и заработки, подозреваю, больше. Меня особенно огорчает, что все вы спокойно примирились с положением дел. Анна Драга могла помочь честно выбраться из этого тупика, если бы ты не мешал ей раскрыть подлог. Но ты привык к этой ситуации, она тебя устраивала в конечном счете. Здесь ты был нечестен, и я не понимаю почему. Люди оказали тебе доверие, а ты? Я понимаю, что мои слова звучат несколько риторично, я действительно не разбираюсь в сельском хозяйстве, но в вопросах чести разбираюсь, товарищ Урдэряну. Я уловил в твоем рассказе две тенденции, которые ты не смог утаить, одна — сожаление, что ты был вынужден лгать, вторая, доминирующая, — радость, что ты мог продолжать лгать. Она-то и побеждала. И если бы не умерла Анна Драга, все оставалось бы по-прежнему, я уверен.
Поэтому легко понять, какое давление оказывалось на бедную девушку. Ты не сумел избавиться от нее, избавились другие.
— Это так. Вы думаете, я ничего не предпринял ради правды? Здесь вы ошибаетесь, очень ошибаетесь. Я не раз хотел объявить об этом на общем собрании. Как я уже говорил, односельчане не знали про эту землю. Не раз я решал, что все открою тем, кто имеет право знать, но все откладывал…
— Не слишком ли велика цена за промедление? Ложь, страх и, наконец, смерть человека! Все помалкивали. Один только человек порывался что-то сказать, да и тот — глухонемой. Дальше некуда!
Урдэряну нахмурился, выпил стакан цуйки и взял со стола соленый огурец. Слова Деда заставили его задуматься.
— Савета Турдян? Только она немая в селе.
— Немыми были вы, товарищ Урдэряну, она хотела говорить, но, к сожалению, я не смог понять се.
— А что она хотела вам сказать? — спросил Урдэряну.
— Товарищ Урдэряну, не забывай, что вопросы задаю я. Ты мне сказал что-нибудь, пока я не раскрыл хитрости с землей? Ничего не сказал. Тогда какие у тебя претензии ко мне?
— Вы правы, вы правы. Вы мне не верите, но, может быть, в душе я хотел, чтобы вы все раскрыли, и не раз Эмилия молилась за это. Я не мог больше так жить. Мне было стыдно перед селом. Теперь и я могу вздохнуть с облегчением. Будь что будет, только кто-то хотел нам зла, в этом я уверен. Но кто именно, я не знаю. Мы никак не связаны со смертью Анны Драги. Но тот, кто хотел нам зла, хотел зла и ей.
— Кто в селе понимает Савету Турдян? Кто-то должен понимать. Как ей объясняют, что надо делать на работе, кто ей дает задания здесь, в кооперативе?
Урдэряну задумался и тяжело вздохнул.
— Сын ее Прикопе, но с ним не очень-то она видится. Он отселился. Еще понимает ее Юстина Крэчун.
— Но какая связь между Юстиной и Саветой?
— Когда убили Турдяна, Юстине было лет двадцать пять. Савете — шестнадцать. Савета осталась одна, у нее никого не было. Родился ребенок. Юстина помогала ей, говорят, она как бы искупала вину отца. В сущности, обе были несчастны. Одно время они даже жили вместе, когда Савета заболела и некому было заботиться о ребенке… Значит, Савета хотела что-то рассказать. А что она могла рассказать? Она ведь ничего не знает про землю. Кроме нескольких человек, никто не знает. Кто мог ей сказать?
— Может быть, сын, Прикопе, он был помолвлен с Анной Драгой.
— Нет, товарищ майор, ему нечего было сказать. Он был в это время в армии. И потом, Прикопе горой стоял за меня. Я люблю этого парня. Мы одинокие с женой, детей нет. Я помогал ему и в школе, и в армии, я посылал ему посылки. Я сказал Савете, что хотел бы усыновить его, она отказалась. Но если я умру, все равно ему все оставлю, кому же еще? Прикопе обиделся на мать, что она не дала своего согласия. Я поругал его — некрасиво так обращаться с родной матерью, но вы знаете, какая она, молодежь.
— Теперь я понимаю, что мысль о женитьбе на Анне Драге исходила от тебя, товарищ Урдэряну. Тебе это было выгодно.
Урдэряну надел кэчулу и горько улыбнулся.
— Мне уже нечего скрывать, товарищ майор. Да, я подтолкнул его, по только после того, как заметил, что она ему приглянулась.
— В тот вечер, когда Прикопе собирался вернуться в часть, вернее, вечером, когда отец Пантелие устроил нечто вроде обручения, парень приходил к тебе, так ведь?
— Да, он был у меня.
— И сказал тебе, что Анна Драга в чем-то ему призналась?
— Да, он сказал мне, что Анна Драга открыла что-то с землей. Большего не знал и он.
— Ты потом говорил с кем-нибудь о том, что он тебе сказал?
Урдэряну задумался.
— Ночью, после того, как Прикопе уехал, — с Эмилией, а на следующий день — с Корбеем.
— Спасибо за информацию, — сказал Дед и поднялся, чтобы уйти.
23
Савета Турдян жила на нижней окраине деревни; это был последний дом, за ним начинался склон, засеянный озимыми, которые в этот утренний час были цвета почек сирени. Солнце всходило над холмом; красный диск еще не выплыл, а его зыбкие лучи уже залили светом и свежестью полнеба. Навстречу майору вышел мохнатый пес.
Дед открыл калитку, произнес какие-то только ему известные слова, которые и на этот раз сработали безотказно. Это был один из его больших секретов, добытых за долгую службу; еще с детства он имел дело с собаками, и, по его убеждению, эти животные были куда более умными, чем полагали даже те, кто занимался ими в силу своей профессии. Пес шаг за шагом отступал от Деда, не спуская с него глаз, а когда майор подошел к двери, пес сел и залаял, не двигаясь с места. В доме послышался шум, и вскоре появился Прикопе в пиджаке, наброшенном на пижаму. Он удивился, когда увидел майора, но удивление его не было похожим па вчерашнее: какая-то радость читалась на его усталом и измученном лице.
— Проходите, пожалуйста, я ночевал у мамы, извини те, что застали нас в таком виде. Мама на кухне, она печет плацинды с капустой.
Дед вошел в первое помещение, нечто вроде прихожей, где у вешалки стоял разрисованный крестьянский сундук, краски на котором уже поистерлись. На нем восседала поролоновая кукла с отклеившимися на широкой юбке оборками. Появилась и разрумянившаяся Савета. Руки у нее были в муке. Она прогулькала что-то мелодичное вместо «доброго утра» и вытерла руки о черный в белый горошек фартук.
— Она сказала «добро пожаловать к нам в дом», — перевел Прикопе. — Пожалуйста, пожалуйста, — добавил он, и тут в выражении его лица Дед уловил нечто неожиданное — неловкость, может быть, даже стыд. Неужели он стыдился своей матери? Или ему было неприятно, что его застали здесь сразу же, на другой день после того разговора. Значит, он пришел к матери не по своему желанию, а после головомойки, которую ему устроил Дед. Как бы то ни было, Прикопе чувствовал себя неловко. А Дед, напротив, обрадовался, что сын у матери, ночевал в ее доме. Теперь есть кому помочь Савете и понять ее.
Комната, куда его пригласили, была, несомненно, горницей. Множество красиво вышитых подушек было уложено на двух широких кроватях темного старого дерева с резными — в цветах и узорах — спинками. Дерево было тронуто червоточиной, узоры потерлись, но и спинки кроватей и их ровесник — шкаф блестели, были наверняка обработаны растительным маслом. Стол и четыре стула довершали обстановку горницы. В доме поддерживалась образцовая чистота, хотя воздух был, пожалуй, застоялый. Видно, горницу проветривали редко. Стены украшали вышивки — без сомнения, дело рук Саветы за долгие годы одиночества и бессонницы. Красными, голубыми, черными нитками она вплетала в узоры свои чувства и настроения, свою обездоленную жизнь. Тут был и народный орнамент, и примитивные сценки, где всегда изображались двое — он и она, воплощая невысказанные мечты, любовь, страх и немоту ее существования.
Савета переоделась, пока Прикопе хлопотал, неся на стол угощение — румяную смазанную копченым салом плацинду с капустой. Тут и Савета снова появилась перед Дедом. На этот раз она была в черной блузке, черной юбке и черном платке, от чего резко выделилось ее некогда красивое, а теперь угасшее лицо, с лучами морщинок у глаз.
— Мама говорит, угощайтесь и добро пожаловать к нам, не часто, но бывают и у нас гости — товарищ Урдэряну с Эмилией и Юстина, — добавил юноша.
