Александра Маринина - Пружина для мышеловки
– Да, – кивнул я, – я знаю. Получается, перед смертью вы ее не видели.
– Не видел.
Это объяснимо. Шляхтина завершила свой страшный опыт наблюдения за братом-убийцей и теперь готова была доводить свои дневниковые заметки до качества рукописи. Что же произошло с ее братом? Я так и не узнал, действительно ли он покончил с собой или ему помогла сестра. И одна ли она ему помогала. А что, если ее помощником был Ситников?
– Наверное, Вячеслав Антонович скучал без своей подруги. Вы-то, наверное, испытывали облегчение, когда Елена перестала приходить на ваши встречи, учитывая, что между вами все-таки кошка пробежала, а вот Ситникову должно было быть грустно без нее. Да?
– Да, ему ее очень не хватало, это было заметно, – согласился Аргунов. – Я думаю, он, конечно, приврал, когда говорил, что совсем не любит Лену. Другой вопрос, что она его не любила, во всяком случае, она хотела выйти замуж за кого-то другого. Но он с этим смирился и делал вид, что все в порядке, даже бравировал этим. Но в глубине души он страшно переживал и очень тосковал по ней. Он даже изменился, стал каким-то… тяжелым, что ли, темным.
– Так она что же, и с ним не встречалась?
– Нет, что вы, они встречались, только не так часто, как раньше. И без меня. Ну, вы понимаете…
Похоже, проблему с братом Михаилом Елена Шляхтина решала все-таки не в одиночку. Очень интересно. А кто же потом решил проблему с ней самой? Уж не Ситников ли Вячеслав Антонович? Он – работник горкома комсомола, ему нужно делать карьеру, и свидетели грязной истории с Михаилом Шляхтиным ему не нужны. Ах, как складно выходит!
– Вы не знаете, при каких обстоятельствах Вячеслав Антонович познакомился с Еленой? Вы при этом присутствовали?
– Нет, это было какое-то случайное знакомство, совсем случайное. Славка что-то рассказывал, но я запамятовал, это так давно было… Кажется, он был на бюро райкома в каком-то районе Москвы, вышел на улицу, с кем-то курил, а мимо проходила девушка, и оказалось, что тот, с кем Славка стоял, ее знает… Что-то в этом роде. Но деталей я не помню, да я их и не знал.
С кем-то стоял. Ну ясно, с кем он стоял, выйдя на улицу после заседания бюро райкома ВЛКСМ. Со своим закадычным другом Юрой Забелиным, хорошим оперативником и активным общественником, членом бюро райкома, как мне доложила его матушка Инесса Иннокентьевна. Неужели и вправду Аргунов не был в те годы знаком с Забелиным? Похоже, что так.
– И ваш друг сразу влюбился в Шляхтину?
– Ну, этого я не знаю. Слава познакомил меня с Леной, когда у них уже все… состоялось.
– Понятно. А что вы мне можете рассказать о гибели Елены? Вам что-нибудь известно о том, как это произошло и почему?
– Мало что. Только то, что рассказал Слава. Лена покончила с собой, бросилась с крыши многоэтажного дома и разбилась.
– А причины? Ситников что-нибудь говорил о причинах?
– Он сам толком не знал, они же в тот период виделись совсем редко. Он думал, что она в очередной раз не прошла творческий конкурс и не смогла пережить эту неудачу. Но теперь, после того, что вы мне рассказали, я начинаю понимать… Если у нее незадолго до этого погиб брат, это же была огромная травма для нее, и это горе она несла одна, ни с кем не делилась…
– Почему вы думаете, что Елена ни с кем не делилась? – перебил я.
– Ну как же, она ведь даже Славе об этом не сказала. А кто мог для нее быть ближе Славы?
– Значит, вы уверены, что Ситников о смерти брата тоже не знал?
– Нет, конечно, конечно, не знал, – уверенно ответил Аргунов. – Иначе он обязательно бы мне сказал об этом. Обязательно. Он не мог мне не сказать, ведь мы были очень близкими друзьями, мы всем делились друг с другом. А он говорил только о том, что Лена работает над рукописями, готовится к конкурсу… Нет, он совершенно точно не знал.
Нет, Лев Александрович, ваш друг совершенно точно знал. Теперь я в этом уверен. Он знал, что Михаил Шляхтин умер, более того, он знал, отчего и при каких обстоятельствах он умер, и именно поэтому молчал.
Мы поговорили еще немного, я задал несколько уточняющих вопросов, поблагодарил Льва Александровича за обстоятельную беседу и встал.
– Погодите, – вдруг остановил меня Аргунов. – Я все-таки не понял, какое отношение наш разговор имеет к покушению на Вячеслава?
Он снова стал напряженным и враждебным, причем перемена эта была мгновенной и непредсказуемой, и это тоже делало Аргунова похожим на тех, кто подсознательно уже принял решение, но еще не осознал его.
Не знаю, было ли глупостью то, что я сказал в ответ, или это был поистине гениальный ход. Я этого до сих пор не понял.
– Вам ничего не говорит имя Олега Петровича Личко? Вы не знали такого человека?
– Личко? – переспросил Аргунов. – Нет, впервые слышу. А кто это?
– Олег Петрович Личко был в семьдесят пятом году признан виновным в изнасилованиях и убийствах шести малолетних детей. Не слыхали?
Даже если бы я был писателем, мастером слова, то и в этом случае я вряд ли смог бы достаточно достоверно описать происшедшую с Аргуновым перемену. На него просто страшно стало смотреть. Мне показалось, что то подсознательное решение, о котором я недавно говорил, в тот момент перешло в область сознательного и окончательно сформировалось. С лица Аргунова на меня смотрели глаза мертвеца.
– Что значит – признан виновным? – голос его звучал сипло и натужно. – Его посадили?
– Нет, его признали невменяемым и отправили на принудительное лечение в психиатрическую больницу закрытого типа. Но вина его была доказана.
– Почему вы меня об этом спросили? – нервно проговорил Лев Александрович. – Почему я должен был об этом слышать? Что вы себе вообразили?
А чего это он так разнервничался-то? Ой, елки-палки, какой же я дурак! Да ведь это не Ситников помогал Елене Шляхтиной решать проблемы с братом, а сам Аргунов… А? Каков ход?
– Дело в том, Лев Александрович, что в ходе следствия и суда ваша подруга Елена Шляхтина давала показания против Личко. Собственно, на основании в основном этих показаний он и был осужден. Неужели она вам не рассказывала, что ее допрашивал следователь в Прокуратуре СССР, что она выступала свидетелем в суде? Не может быть, чтобы вы об этом не знали. Это было осенью семьдесят пятого года. Ну, вспомнили?
– Нет, – теперь он уже почти шептал. Голос, видно, сел, и Аргунов долго и тщательно откашливался, прочищая гортань. – Нет, я ничего об этом не знал. Вы ошибаетесь, так не могло быть, потому что Слава ничего мне не говорил… Он же не мог не знать, правда? Они были так близки с Леной, она обязательно должна была ему рассказать, а он бы сказал мне… обязательно…
Теперь его речь больше походила на заклинание – монотонная, почти лишенная интонаций, негромкая, с повторяющимися оборотами. А глаза его смотрели на меня умоляюще, словно просили, чтобы я подтвердил его логику, мол, действительно, не могло такого быть, чтобы Лена скрыла от Славы что-то серьезное, а сам Слава не поделился бы этим с другом Левой.
– Лев Александрович, мы с вами уже установили, что брат Елены Шляхтиной покончил с собой, но вам об этом не было известно. Значит, вы и о чем-то другом можете не знать, – осторожно заметил я. – Вот видите, и об истории с Личко вы ничего не знали, а ведь тут нет никакой ошибки, я читал и уголовное дело, и постановление суда, и всюду ваша подруга и любовница вашего друга Елена Шляхтина фигурирует в качестве свидетеля.
– Почему же… – он снова откашлялся, – почему же они мне не сказали? Зачем было скрывать?
– Потому, Лев Александрович, что ваша подружка Лена давала ложные показания против Личко. Личко не был маньяком-убийцей, и Лена просто его оговорила. Сами понимаете, о таком не рассказывают, хвастаться тут нечем, дело-то подсудное.
– Но зачем? Зачем ей давать ложные показания против какого-то… как вы сказали, его зовут?
– Личко, – подсказал я. – Олег Петрович Личко. Я вам скажу, зачем она это сделала. Елена прикрывала и спасала своего брата Михаила.
– Брата? – Аргунов потряс головой, словно пытался сбросить с макушки что-то, что мешает ему воспринимать информацию и думать. – Ничего не понимаю. При чем здесь брат?
– Настоящим убийцей и насильником детей был брат Шляхтиной. И она это отлично знала. Более того, она много месяцев следила за ним, она видела, как развивалась его болезнь, потому что он действительно был психически больным, она хорошо изучила своего брата и могла точно предсказать по малейшим проявлениям в его поведении, что начинается очередное обострение болезни. И тогда она брала больничный, переставала ходить на работу и занималась только братом. Она шла за ним по пятам, она ловила каждое его передвижение, она наблюдала, как он высматривает ребенка возле школ и детских садов, как выжидает удобный момент, как подходит к малышу и уводит его с собой. Она не отставала, держась на таком расстоянии, чтобы брат ее не заметил, но чтобы самой все видеть, она присутствовала до последнего…
