Безумие толпы - Пенни Луиза
– Конечно, mon beau[116], – ответила она и прошептала: – Я и в Sûreté остаюсь работать, только чтобы видеть тебя.
Он рассмеялся, взял ее пальто, кивнул в сторону столика в дальнем углу.
– Ты знаешь, где они. Что тебе принести?
– Травяной чай и…
Он поднял руку:
– Понял. Их только что достали из духовки. Ты, наверное, уже чувствуешь аромат. Ты же как ищейка, которую натаскали на выпечку!
В бистро было тихо. Завтрак уже закончился, время ланча еще не наступило, и потому было занято лишь несколько столиков: родители привели детей погреться и заказали им горячий шоколад, о чем вскоре пожалеют. Практически все бистро в этот момент принадлежало трем полицейским.
Изабель пододвинула стул к столику, дождалась, когда Оливье принесет ей чай из ромашки с медом и поставит на стол тарелку с брауни. Когда он ушел, она положила перед каждым по копии фотографии:
– Это нашли в ходе обыска дома Дебби. Фотография лежала в запертом ящике стола.
Со снимка на них смотрели юные Дебби и Эбигейл. Стоявшие бок о бок. Словно сросшиеся бедрами. По другую сторону от Эбигейл стоял ее отец. Но в центре фотографии, в центре внимания, находилась маленькая девочка в инвалидном кресле.
Так они в первый раз увидели Марию.
Лет восьми-девяти. Худенькая. Руки искривлены и явно неподвижны, пальцы скрючены, рот перекошен. Но невозможно было не заметить радость, веселье на ее лице. В ярких карих глазах. Как невозможно было не увидеть в них ум.
То, что вызвало физические увечья, явно не затронуло мозг.
Они видели на фотографии счастливую любознательную девочку.
Арман перевел взгляд на Пола Робинсона – отметил спокойное выражение лица, открытую улыбку. Отец, наслаждающийся семейными радостями.
Одна его рука лежала на спинке кресла Марии, другая – на плече Эбигейл.
Та, в свою очередь, заботливо, по-сестрински положила руку на плечо Марии.
Дебби смотрела на Эбигейл, держала ее под руку. Обе девочки смеялись. Одна из них только что сказала или сделала что-то смешное.
Обычная фотография – таких сотни; похожие снимки есть в каждом семейном альбоме. Она согревала сердце и одновременно внушала тревогу тем, кто знал, что случилось вскоре.
– Дата стоит? – поинтересовался Бовуар.
– Не знаю, – ответила Изабель. – Я попросила детектива в Нанаймо посмотреть, не написано ли что-нибудь на обороте.
– Ты говоришь, фото было заперто в ящике стола Дебби? – спросил Гамаш.
– Oui.
Арман вдруг понял, что жертва из «мадам Шнайдер» превратилась в «Дебби Шнайдер», а потом и просто в «Дебби». Они все лучше и лучше узнавали ее, и какой-то момент стал переломным. У них с убитой женщиной вдруг завязались отношения, гораздо более близкие, чем могли бы сложиться, останься Дебби Шнайдер в живых.
– А что еще было в ящике?
Изабель достала свой телефон, прочла вслух опись.
– Скрепки для степлера. Два струйных картриджа. Ежедневник. Линейка. Несколько поздравительных открыток ко дню рождения и коробка с канцелярскими скрепками.
– Поздравительные открытки? – удивился Бовуар. – Зачем их запирать?
– Да зачем запирать вообще что-либо из названного? – добавила Изабель.
– А были в доме другие фотографии Марии? – спросил Гамаш.
– Нет. Только фото Эбигейл и семьи Дебби, но ни одного снимка Марии.
В это время звякнул телефон Изабель, сигнализируя о получении сообщения.
– Из Нанаймо. – Прочитав текст, она сказала: – Поздравительные открытки Эбигейл от Дебби.
– Неотправленные, – уточнил Гамаш. – А фото?
– Без даты, но кто-то подписал: «Последняя». Похоже, писала не Дебби, если сравнивать с почерком на открытках.
Лакост показала коллегам экран: «Дорогая Эбби, счастливого семнадцатилетия! С любовью, Дебби».
Над словами «с любовью» было нарисовано сердечко.
– Негусто, – сказал Жан Ги.
– Да, почерк разный, – согласился Гамаш, сравнивая тексты на фото и на открытке. – У нас где-то должны быть образцы почерка Эбигейл.
Бовуар нашел снимок документа с почерком Эбигейл. И здесь при сравнении совпадения не обнаружилось.
– Так кто же написал «Последняя»? – спросил Жан Ги. – Отец?
– Больше некому. – Изабель погасила экран. – Но с какой стати он стал бы передавать эту фотографию Дебби? И почему она заперла ее?
Все трое разглядывали фотографию счастливого семейства. Последнюю.
– У меня есть снимок для тебя, – сказал Жан Ги.
Он вывел на экран своего телефона фото Пола Робинсона на конференции. Изабель некоторое время рассматривала ее.
– Конференция закончилась в день смерти Марии. – Она взглянула на коллег. – По этой фотографии не похоже, что он собирается…
– Он не собирается, – кивнул Гамаш. – И тогда вот вопрос, Изабель. Если Марию убил не Пол Робинсон, то…
– То кто же ее убил?
– Есть какие-нибудь соображения? – спросил Гамаш.
– Привет, тупицы.
Бовуар чуть не подскочил от неожиданности. Он был так сосредоточен на своих мыслях, что не заметил, как вошла Рут. А надо было по крайней мере скрестить ноги.
Она ухмыльнулась, глядя на него, потом обратилась к Арману:
– Я только что была у тебя дома.
Рут хотела было подсесть к ним, но взгляд Армана остановил ее.
– Вам придется показать мне, как вы это делаете, – пробормотал Жан Ги.
– Я хотела увидеть Рейн-Мари, но она, должно быть, поехала возвращать последнюю коробку семейству Гортон. Взяла с собой эту психованную.
– Слабо верится, – сказал Жан Ги.
– Если увидишь Рейн-Мари, передай, что я ее искала. Хотела поговорить с ней, прежде чем она встретится с детьми Энид.
– О чем поговорить? – спросил Арман. – Есть что-то такое, о чем ей нужно знать?
– Нет. Скорее о том, чего ей знать не нужно.
Она развернулась и вышла. Арман в окно видел, как старая поэтесса, опустив голову, согнувшись, плетется по заснеженной дороге. Розу она предусмотрительно спрятала под пальто, чтобы та не замерзла.
Рут проковыляла мимо своего дома и дальше вверх, к обитой вагонкой церквушке на холме. Церкви Святого Томаса. Названной в честь Фомы неверующего[117]. По имени скептика, которому требовались доказательства, чтобы поверить в чудо воскресения.
Арман повернулся к своим собеседникам. Он не принадлежал к скептикам. Правда, доказательство у него имелось. Он видел чудо воскресения каждый день.
– Есть какие-то соображения? – повторил он свой вопрос Изабель.
– Да. Если Марию убил не Пол Робинсон, то это могли сделать только два человека: Эбигейл или Дебби. Вы тоже так думаете?
– Скорее не думает, – сказал Бовуар. – Скорее чувствует.
Он наклонился над столиком, и Изабель решила, что он собирается взять брауни, но он потянулся к фотографии, которую она принесла, и стал разглядывать. Потом посмотрел на Изабель:
– Так что думаешь ты?
– Честно? Я думаю, это уводит нас от главного и в сторону от преступления, совершенного чуть ли не в нашем присутствии. От убийства Дебби Шнайдер.
– А ты не считаешь, что эти два убийства связаны? – спросил Бовуар.
– Не представляю, каким образом они могут быть связаны. Их разделяет несколько десятилетий. Мы даже не можем утверждать, что Марию убили. На это указывает всего только одно слово в заключении коронера, которого уже нет в живых.
Гамаш слушал, кивал, задумчиво выпятив нижнюю губу.
– Справедливо. Ты, вероятно, права. Но я думаю, проблема стоит нескольких минут нашего времени, которое мы потратим, пытаясь понять, как умерла эта девочка. Ты так не считаешь?
Он посмотрел на нее. С укоризной – легкой, но очевидной – во взгляде.
– Oui, – пробормотала она. Пристыженная, но оставшаяся при своем мнении.
– Если не отец, то я ставлю на Эбигейл, – сказал Бовуар. – В особенности принимая во внимание тот факт, что она мотается по стране, проповедуя теорию, согласно которой тяжелые инвалиды – это бремя и от них следует избавляться. Она пытается оправдать свою деятельность. Легализовать ее, даже дать ей нравственное обоснование задним числом.
