Аркадий Адамов - На свободное место (Инспектор Лосев - 3)
- Да. Думаю, - спокойно подтверждаю я. - И для ясности кое-что вам сообщу. В этом деле есть не только убийцы. Есть и подстрекатель. Вы мешаете мне его обнаружить и задержать.
- Я?.. Я вам мешаю?.. Чушь какая-то... - бормочет Виктор Арсентьевич, с опаской отводя глаза куда-то в сторону от меня.
- Скажите, - неожиданно спрашиваю я, - вы знаете Георгия Ивановича Шпринца?
- Я?.. Н-не знаю...
- А вот он вас, представьте, знает. Я с ним беседовал всего три дня назад.
- Да при чем здесь Шпринц?! - не выдержав напряжения, в отчаянии восклицает Виктор Арсентьевич. - Зачем вам понадобился этот жалкий человечек, можете мне сказать?
Я пожимаю плечами.
- Просто мне надо до конца раскрыть убийство Семанского. Только и всего.
- А зачем вам для этого понадобился Шпринц?
- Чтобы заставить вас говорить правду.
- К-какую правду?
- Сейчас скажу. Пока пойдем дальше. Розу Григорьевну вы тоже не знаете? Или все-таки знаете?
- Розу Григорьевну? Да она-то какое имеет ко всему этому отношение?
- Она имеет отношение к вам. Как, впрочем, и Шпринц.
- Нет, я, кажется, сойду тут с вами с ума! - хватается за голову Виктор Арсентьевич и, вскочив с кресла, начинает возбужденно шагать по кабинету, огибая столы с наваленными на них журналами и книгами.
Потом он резко останавливается передо мной и спрашивает:
- Что вы от меня хотите?
Глаза у него при этом совершенно измученные.
- Чтобы вы сказали мне правду.
- Так... Правду сказать... - бормочет Виктор Арсентьевич, снова начиная метаться по кабинету. - Правду, видите ли...
Он вдруг крадучись приближается ко мне и, нагнувшись, тихо спрашивает:
- А если правда кусается?
Я просто физически чувствую, как ему сейчас страшно.
- Что ж делать, Виктор Арсентьевич, - говорю я. - Не надо было соприкасаться с такой правдой.
- Ах, много вы понимаете в жизни!
Он досадливо машет рукой.
Мне очень хочется кое-что сказать ему насчет жизни, насчет честной и нечестной жизни, и совести тоже, и о том, что он запачкал не только свое имя и жизнь покалечил не только свою. И еще - что за все в жизни приходится платить - и за хорошее, и за плохое. Только плата за хорошее обычно взимается вперед, и она не так уж велика, а за плохое платить надо потом, жестоко платить и неизбежно. Но я не вправе сейчас все это ему сказать. Поэтому я только строго его спрашиваю:
- Короче. Будете говорить правду?
- Ну что? Что вам надо, наконец? - мучительно морщась, как от зубной боли, спрашивает Виктор Арсентьевич и валится на диван. - Что говорить?
- Вы знаете Льва Игнатьевича?
- Нет, нет и нет!
- А вот Шпринц говорит, что вы его знаете, - сухо возражаю я. - И Роза Григорьевна видела его у вас в прошлую пятницу. Наконец, всего час назад...
И тут у меня в голове вдруг мелькает догадка. Нет, не час назад, не до моего прихода был здесь Лев Игнатьевич. В передней возле зеркала лежит его шапка. Именно его! Я ее узнал. Я ее вспомнил! Ну конечно! И это взвинченное, испуганное состояние, в котором находится все время Купрейчик. Как он неслышно подкрался ко мне и почему-то понизил голос, когда сказал; "А если правда кусается?" Наконец, эти его непонятные взгляды все время куда-то в сторону, все время в одну сторону, а там... Я уже заметил. Там, между стеллажами с книгами, видна дверь в соседнюю комнату. Почему он туда поминутно смотрит? Кто-то находится в той комнате?
Я и сам не заметил, как с первого же момента прихода сюда, с момента, когда увидел чем-то знакомую мне шапку в передней, во мне возникло напряженное ожидание какого-то неожиданного события, что-то должно было случиться, что-то произойти. И вот пожалуйста...
Решительно поднявшись со своего кресла, я, ни слова не говоря, направляюсь в переднюю.
- Что с вами, Виталий Павлович? - пугается Купрейчик, бросаясь вслед за мной.
- Ничего особенного.
В передней я подхожу к выходной двери и поворачиваю торчащий в старинном замке большой, фигурный ключ, который заметил еще в первый свой визит сюда и которым, вероятно, уже много лет не пользовались. Для запирания двери имелись два вполне современных, обычных замка, а этот, очень старый, врезной замок сохранили, наверное, только чтобы не портить толстую, добротную дверь. Теперь этот замок пригодился мне.
- Что вы делаете? - удивленно и испуганно спрашивает Купрейчик.
Я кладу ключ в карман.
- Сейчас объясню, - отвечаю я. - Теперь можно вернуться в кабинет.
Когда мы снова усаживаемся в свои кресла, я, повернувшись к двери в соседнюю комнату, нарочито громко говорю, искоса поглядывая на встревоженное лицо Виктора Арсентьевича:
- Я сказал, "наконец, час назад...", так ведь?
- Ну, сказали. И что это значит? - раздраженно отвечает Купрейчик и снова тянется за сигаретой.
- Это значит, что я не окончил фразы, - насмешливо говорю я. - А конец такой: час назад Лев Игнатьевич пришел к вам и сейчас слушает наш разговор из соседней комнаты. Не так ли? Так вот, передайте ему, что теперь он от меня уже не уйдет.
- От-ткуда... в-вы... в-взяли?.. - заикаясь, спрашивает Купрейчик, наливаясь краской, и глаза его слегка даже округляются от испуга.
- Не имеет значения, - отвечаю я и указываю на письменный стол за спиной Виктора Арсентьевича - Дайте-ка мне телефон, если вам не трудно. Я попрошу прислать машину. А вы тем временем, - я все еще говорю подчеркнуто громко, - попросите Льва Игнатьевича сюда. Пора наконец нам...
И не успеваю закончить.
За своей спиной я слышу осторожный скрип двери. Виктор Арсентьевич как ошпаренный отскакивает в сторону и куда-то мгновенно исчезает.
Я резко оборачиваюсь и вижу в дверях знакомого мне невысокого, плотного человека с седыми усиками. Он стоит на пороге, в нескольких шагах от меня, расставив короткие ноги, в руке у него пистолет.
Гремит выстрел.
Я скатываюсь на пол и, прячась за креслом, кричу:
- Вы с ума сошли, Лев Игнатьевич! Немедленно бросьте оружие!
- Не брошу.
- Лев, я тебя заклинаю! - дрожащим голосом просит из дальнего угла кабинета Виктор Арсентьевич.
Я его не вижу. Вообще из-за своего кресла я, лежа на полу, вижу только ноги Льва Игнатьевича. Он по-прежнему стоит в дверях и скрипучим голосом говорит, обращаясь ко мне:
- Сейчас я вас застрелю, уважаемый Виталий Павлович. Вы не послушались доброго совета. Вы слишком опасный человек.
- Опомнитесь, Лев Игнатьевич, - говорю я из-за своего укрытия. - Вы знаете, что вас тогда ждет?
- Знаю, знаю. Я все, милостивый государь, знаю. И экономику, и политику, и даже сферу услуг. Вот я и окажу людям услугу, отправлю вас на тот свет.
Нет, это ненормальный человек. Он, конечно, слышал весь наш разговор с Виктором Арсентьевичем. Он нарочно остался для этого.
- Выходите, черт возьми! - жестко приказывает Лев Игнатьевич. - Будьте, в конце концов, мужчиной.
- А вы не подумали, что я тоже умею стрелять? - спрашиваю я из-за кресла. - И даже получше, чем вы.
- Не успеете. Я сейчас подойду к вам.
О черт! Неужели придется на самом деле в него стрелять?
- Не делайте глупости, прошу вас, Лев Игнатьевич, - снова обращаюсь я к нему.
Да, в такой идиотской ситуации я еще не был. Что делать? Как этого ненормального схватить? Уговаривать его, видимо, бесполезно. И он в самом деле может в любой момент выстрелить.
Я все время ощущаю локтем кобуру под пиджаком и теперь медленно вытаскиваю из нее пистолет, не спуская глаз с ног Льва Игнатьевича. В крайнем случае придется стрелять по ногам. А что, если...
Чуть заметно я шевелю кресло. Да, оно на роликах и очень легко перемещается по натертому полу. И у меня созревает новый план.
- Лев Игнатьевич, считайте до пяти, мне надо приготовиться, нерешительно говорю я. - Только следите, пожалуйста, за этим негодяем Купрейчиком. Вы его видите? Он что-то задумал.
- Я его застрелю, как собаку, вместе с вами, - рычит Лев Игнатьевич. Трус, предатель...
В это время я незаметно двигаю вперед кресло. До Льва Игнатьевича остается шага четыре. Тут я упираюсь спиной в ножку дивана и неожиданно изо всей силы толкаю кресло вперед Оно с грохотом летит прямо на Льва Игнатьевича Удар такой, что сбивает его с ног. В тот же миг я перемахиваю через опрокинувшееся кресло и всей тяжестью наваливаюсь на своего противника, заученным приемом выбивая пистолет из его руки.
Дальше уже дело техники. Как ни отчаянно отбивается Лев Игнатьевич, что он, в самом деле, может со мной поделать?
Через пять минут он лежит на диване со связанными руками и ногами. А я, сидя возле него, уже звоню к нам в отдел. Телефон принес мне с письменного стола полумертвый от страха Виктор Арсентьевич, еле двигаясь на ослабевших, подгибающихся ногах.
Пока не пришла машина, я тут же, используя его состояние, провожу с ним душеспасительную беседу. В результате я звоню снова, но уже Эдику Албаняну. В случае, если бы я его не застал, я бы тут же позвонил его начальнику или любому из сотрудников их отдела. Ведь завтра с Виктором Арсентьевичем будет разговаривать куда труднее. Но, к счастью, Эдик оказывается на месте, и я ему сообщаю, что сейчас со мной приедет гражданин Купрейчик, который желает дать добровольные признательные показания Эдик, восхищенно присвистнув, обещает ждать нас.
