Спецотдел-3 - Андрей Волковский
Никитишна рассмеялась, видимо, радуясь тому, что Васенька и вот так умеет, и хихикала до самой Рябиновки.
Дома она и правда напоила «спецов» чаем на семи травах и даже предложила в баньке попариться, но «добры молодцы» это предложение отклонили, уточнив, что для полного исцеления хватило и чая.
По пути назад Егор мрачно слушал музыку, а отогревшийся Азамат чувствовал себя вполне довольным: насыщенное начало дня — будет, что сегодня рассказать Лизе!
Поговорим?
1 ноября
Поезд мчится сквозь ночь. Мимо пролетают чёрные деревья, дома, столбы, редкие машины.
Размеренный перестук колёс, ритмичное покачивание, сонный полумрак вагона.
Иногда проносятся мимо другие поезда, стремительно показывая мимолётные картинки чужой жизни: кто-то спит, кто-то пьёт чай, кто-то сидит, уткнувшись в телефон, а кто-то болтает.
Как по мне, самый смысл поездки в поезде — это ночные разговоры. Днём шум, суета, дети кричат, взрослые хотят поесть, покурить или в туалет. И все разговоры сводятся к обмену ничего не значащими фразами. А уж как появились телефоны, планшеты и прочие экраны, так и вовсе поговорить не с кем.
А ведь ночные разговоры по душам нужны! Можно столько узнать о попутчиках: это не просто общение, это исповедь, терапия, как сейчас принято говорить; это целая жизнь иногда.
Поезд замедляется, приближаясь к крошечной станции. Время стоянки — две минуты. Может, тут кто интересный подсядет? Пока что в моём купе только дрыхнущий мужик. Ему ничего по жизни не надо: только пожрать, поспать да за симпатичной девчонкой приударить. Девиц тут нет. Курицу-гриль он уже съел, выпил чаю, без интереса полистал газету и завалился спать.
Скукота.
Поезд замер, впуская в окна свет фонарей. Тишина. На станции тонким покрывалом искрится снег. Надо же, на прошлой станции снега не было. Мне нравится межсезонье: за одну ночь можно увидеть и конец осени, и начало зимы, а днём солнце местами ещё почти летнее.
Вчера была ночь Самайна или, как чаще говорят сейчас, Хэллоуина. Не то чтобы я верил во всю эту мистику, но праздничная атмосфера мне нравится: когда ещё люди столько говорят и думают о сверхъестественном и страшном?
Интересно, сейчас смена злюки с ледяным взглядом или маленькой тихони с красивыми тёмными волосами? Злюка мне совсем не нравится. Так и таращится на меня с неприязненным видом, будто ей не нравится, что я тут еду. Как сел, так она и глядит на меня злым волком, аж слегка не по себе. Да разве может проводница так на пассажира смотреть, а? Не может! Тихоня вот не таращится. Глаз лишний раз не поднимает и молча свою работу делает: пол протирает, уносит подстаканники, проверяет полки. С утра, когда мужик ещё не сел, сто рублей под полкой нашла, спрятала в карман, когда думала, что никто не видит. Я мог бы её одёрнуть, но не стал: каждый имеет право на свои маленькие грешки.
Дверь купе приоткрывается, впуская пожилую женщину с двумя большими сумками и жёлтым пакетом и проводницу с холодными, злыми глазами. В руке у новой попутчицы зажат телефон.
— Вот ваша полочка, — говорит злюка пассажирке и зыркает на меня, поджав губы. — Тут, правда, мужчина. Может, поменяться хотите?
— Да что ты, милая, не надо, — почти испуганно шепчет женщина. — Чего зря беспокоить людей? Я тут тихонечко устроюсь. Спасибо.
— Обращайтесь, — кивает злюка и уходит.
Поезд, качнув нутром, трогается. Ритмичный перестук колёс. Всё быстрее сменяются кадры ночных пейзажей за окном.
Женщина кладёт телефон на столик, снимает куртку, закидывает сумки под полку, вздыхает. Потом достаёт с верхней полки матрац и подушку. Косится на телефон и снова вздыхает, копаясь в пакете.
Сижу, наблюдаю. Я бы помог, но только если меня попросить. Зачем навязываться?
Попутчица снова вздыхает и грустно качает головой, глядя на тёмный экран телефона. Наверное, ждёт звонка. Может быть, это к новому ночному разговору? Я так скучаю по ним. В последний раз по-настоящему хороший разговор был у меня давным-давно.
Поезд разгоняется. Размеренно стучат колёса. Мелькают деревья за окном, тянутся между столбов бесконечные провода.
Моя попутчица достаёт из пакета тапки, переобувается, садится на свою полку. Берёт телефон и вертит его в руках.
В купе опять заглядывает злюка, отдаёт постельное бельё и просит звать её, если что. Бросает на меня недобрый взгляд и закрывает дверь. Пассажирка кладёт телефон на столик и начинает заправлять постель. Уже без вздохов, но по-прежнему грустно.
— С вами всё в порядке? — спрашиваю я, пошевелившись впервые с того момента, как вошла женщина.
— Ой! — вскрикивает попутчица и тут же добавляет шёпотом:
— Напугали! Я вас не заметила.
— Простите, — каюсь я. — Как раз не хотел напугать, вот и сидел тихонько.
Она близоруко щурится, пытаясь разглядеть меня в полумраке купе. Света из тёмного окна мало, и женщина видит только тёмный мужской силуэт. Улыбаюсь в ответ.
— Я вас разбудила? — тихонько спрашивает женщина. — Извините, пожалуйста.
— Нет, я не сплю. В окно смотрю: красиво.
Она бросает взгляд на ночной пейзаж и кивает: мол, да-да, красиво.
Потом спрашивает:
— А вы далеко едете?
— До самого конца.
— О, да, далеко… А давно сели?
— Вчера ночью. Меня, кстати, Тёма зовут, а вас?
— Наталья Андреевна.
— Очень приятно, Наталья Андреевна! Так чем вы расстроены?
— Да так, — в который раз вздыхает попутчица, — вам не интересно…
— Что вы, я с удовольствием вас послушаю. Подруге или родственнице некоторые вещи не расскажешь, а случайному попутчику — самое то. И вам полегче станет, и мне всё равно не спится.
Может быть, кому другому она бы и отказала, но не мне. Я умею располагать людей. В каком-то смысле работа такая.
— Да вот… с сыном поссорилась… ну то есть не поссорилась… хотя… нет, поссорилась… Он опять пить начал, кредитов набрал, микрозаймов всяких. А у них с Ленкой скоро ребёночек родится! Пора уже за ум взяться, так нет. Я на него и накричала. Он на меня. Ленка в слёзы. А мне к мужу возвращаться надо: он после инсульта совсем плохой, надолго не оставишь… Эх, ну что за жизнь, а⁈ Что за жизнь…
Попутчица вытирает слёзы рукавом, шмыгает. Лезет за бумажным платком.
— И денег вечно нету, а Ленке и Денису
