13 сектор. Следствие против знатоков - Левандовский Михаил
Приват-танцем в стрип-клубах называют личный танец девушки в особом закрытом помещении, где можно увидеть ее полностью раздетой. Потрогать вам не предложат, хотя, конечно, многие из постояльцев подобные желания высказывают, и часто небезуспешно. Цена за их осуществление — от пятидесяти долларов. Стрип-клуб — не бордель, по крайней мере, в рамках самого помещения. Если вам удается уговорить сотрудницу клуба заняться чем-то большим, то спустя какое-то время менеджер зала принесет вам счет, где окажется коктейль стоимостью долларов двести или триста. Плата за то, что девушка проведет вечер вне клуба. Она пишет заявление об увольнении по собственному желанию. Никаких претензий к клубу быть не может. На следующий день трудовой договор возобновляется. Закон есть закон.
Но с первой же секунды Юля дала понять, что она не такая, приват-танцы ее не интересуют. Собственно, даже те официантки, которые не делают ничего эротического, после смены в крупном стрип-клубе уносят домой тысяч по десять-пятнадцать. В хорошие дни, если повезет.
«Распутье» — крупнейший клуб города — построен с размахом. При первом, втором, третьем и четвертом взгляде кажется, что клиентом здесь может быть только олигарх. На самом деле траты не так велики. Владельцы заведения сильны в бизнесе. Даже в кризис запустили сеть стрип-клубов по спальным районам города. Цены там были ниже, а девушки симпатичнее. Туда поступали на обучение те юные леди, которые считали, что танец в «Распутье» — вершина карьеры. Сеть функционировала лет пять, а затем была продана одному из поклонников — нефтяному олигарху. После чего сильно поскучнела. Зато нравы там стали свободнее.
Я консультировал эти клубы по бизнес-процессам. Как ни смешно — они там такие же, «как у больших». С тех пор получил золотую карту в «Распутье» — и меня заносило туда много чаще, чем я мог себе позволить. Клиентский сервис — штука обоюдоострая. Сам заведуя клиентским сервисом, я знал: люди покупаются на преувеличенно хорошее отношение. Так и здесь. Стоило мне получить ВИП-карту, как я начал ставить себя на одну доску с сильными мира сего. Мне приходилось встречаться с ними на переговорах и конференциях — разницу в наших костюмах можно было заметить только сантиметров с двадцати: несколько иная фактура пуговиц, более крепкие нитки, лучше отстроченный шов. Знающий человек, конечно, заметил бы. Кстати, в среде стриптизерш существует выражение — по-моему, лучшая иллюстрация к существующей системе отношений с клиентурой: «Лучше получить двести долларов из рук олигарха, чем триста — из рук менеджера».
Сегодня я мрачно сидел над бокалом «Наири» и, вместо того чтобы пить, вдыхал запах — компульсивно, раз пятьдесят за последние десять минут, что говорило о помутнении сознания. Если бы я не написал ту служебку, если бы дал себе труд внимательно прочитать документы, если бы не уехал в этот чертов Копенгаген…
Юля принесла немного сырной нарезки и оливок на закуску.
— Это еще что? — спросила она и посмотрела куда-то ниже моего подбородка.
— Золотые олени Баратеонов, — ответил я с некоторым раздражением. Пусть я безработный жулик, но галстук по-прежнему Holland & Holland, и шутить по поводу Джорджа Мартина[5]еще в состоянии.
— А между ними?
Я наклонил голову.
— Паста. Кажется, карбонара. Судя по ингредиентам на галстуке, из «Патио Пицца».
Я сунул руку в карман пиджака: точно, карта «Малина». Странный я маркетолог — знаю все ловушки и все равно в них попадаю.
Осталось вздохнуть:
— Прости, день сегодня не очень удачный. И вообще я понял: к тебе надо приходить в смокинге. Может быть, тогда ты мне станцуешь.
«Акробатическо-психологический этюд «Наступи сам себе на больную мозоль» удался», — подумал я и продолжил:
— Когда-то меня в смокинге знала вся страна. Ну, не вся, а зрители одного федерального канала, да и то лишь те, кто смотрел интеллектуальное шоу. Но, увы, это в прошлом, как и мое топ-менеджерство, кажется. «Топ-топ, менеджер, топай отсюда». Жизненный получился анекдот.
— Давай я тебе станцую так. Не нужно смокинга, — улыбнулась Юля. — Об этом ты думал предыдущие три месяца? Хотел — получи и распишись, твое желание исполнилось.
Мы прошли в приватную комнату. Пять квадратных метров полумрака, диванчик, стол с мраморной столешницей, на ней — лампа со стержнем в виде голой девушки и красным матерчатым абажуром. Тканевые обои под девятнадцатый век — рубиновые с золотым — смотрелись по-мопассановски. Две картины из жизни веселых парижских заведений тоже соответствовали общему духу. Только изображение былинного героя, витязя на распутье, в честь которого и был назван клуб, резко выбивалось из общей обстановки. Суровые глаза и густая черная борода мрачного домостроевского патриархата. Впрочем, каждая из трех дорог, нарисованных перед рыцарем, приводила к девушке: блондинке, брюнетке или рыжеволосой, — и на девушках не было ничего, кроме туфель. Воистину распутье.
Юля начала раздеваться. Фигура у нее была изумительная. Золотистая лоснящаяся кожа, точно покрытая тончайшим слоем какого-нибудь редкого экзотического масла. Так приятно, наверное, было бы провести рукой по Юлиной коже. Округлое бедро — пока поднимаешься по нему взглядом до лица и волос, много раз испытываешь искреннее восхищение, смешанное с удивлением, что тебе выпало такое счастье. Длинные стройные ноги в переливах капрона вызывали головокружение. Густые светлые волосы, и вокруг них полумрак приватной комнаты будто бы рассеивался. Грудь чуть больше, чем предпочитают поклонники Одри Хепберн, то есть целых полтора — мой любимый размер. Изящная линия шеи, ярко-голубые глаза и тонкие губы.
Я пожирал Юлю глазами, но с некоторой машинальностью — мысли не уходили, напротив, обрушивались на голову, которая болела так сильно, что хотелось оказаться в других месте и времени и, возможно, даже другим человеком.
В памяти всплывал голос Александра Георгиевича Щукина — генерального директора страховой компании «Златоглавая»: «С грустью отмечаю, что развитие нашего контакт-центра остановилось. Дирекция клиентского обслуживания все еще в зимней спячке? Ничего, что август на дворе?»
Да, этот выходец из серьезных структур, склонный к использованию риторических конструкций, всегда выражался корректно. Еще тогда можно было почувствовать, что это не к добру. А я был спокоен… Контакт-центр, поднятый моей компанией практически из руин, работал как часы, отчего на графиках и не было роста. Конечно, начальству приятнее видеть, как кривая уровня обслуживания круто взмывает вверх с жалких двадцати процентов до девяноста, чем наблюдать унылую битву за рост с девяноста целых и одной десятой до девяноста целых пятнадцати сотых. Хотя это самое интересное. Для тех, правда, кто понимает.
Нужен был Проект с большой буквы. Чтобы все восхитились. И вот он! А голос личной помощницы Александра Георгиевича в те редкие моменты, когда она набирала мой внутренний номер, становился похож на разлитую бочку патоки. Приглашение от производителя гарнитуры на конференцию и демонстрацию оборудования в Копенгагене давало возможность сделать что-нибудь красиво…
Видимо, последнее слово я повторил вслух. Юля посмотрела мне в глаза. На полу небольшой комнатки уже можно было наблюдать кучку вещей: мини-юбку, передник и очень трогательно выглядывающие из его кармашка блокнот и карандаш.
В тридцать восемь лет смотреть на полуодетую девушку и думать о графиках — знак нехороший.
Кто я теперь? Безработный неудачник, который к тому же обвиняется в мошенничестве. Самое время девушек раздевать.
Юля погладила меня по лицу. Надеюсь, я ничего не сказал, вышло бы неловко.
К вещам на полу присоединился прозрачный газовый верх. Считать его одеждой я готов не был. Тем не менее всё это время ему удавалось кое-что скрывать: под правой грудью Юли оказалась татуировка большой императорской короны. Та, наверху которой шпинель, вполне изящная.
