Сто одна причина моей ненависти - Рина Осинкина
– По каким чердакам? – с растерянным испугом спросил Витюша.
– По всем. А после чердаков по соседям пойдет. И доложат они, что ты у меня целых семь минут пробыл. А про отвертку она не поверит.
Ехать куда-либо ей расхотелось. От кого убегать? От Сереги Портнова? Он сам исчез. Самоликвидировался. Покинул ее вселенную, взорвался, рассыпался на куски-осколки, разлетевшиеся по крутой спирали в бесконечную пустоту бесконечной ночи.
Как провела день, она не помнила. Ела, наверное, что-то. Наверное, новости смотрела в интернете. Рано легла спать.
Свернувшись калачиком в кровати, она подумала: «Как все гадко». А потом еще раз: «Как все гадко». И вдогонку спросила себя, а как она завтра будет просыпаться? С какими мыслями? Как будет с ними выбираться из-под одеяла, идти в ванную, потом завтракать?.. Вот со всей этой тошнотой?.. И одиночеством. И заброшенностью. И покинутостью.
Да что ты мелешь такое… Кем – покинутостью? Разве ты сегодня что-либо потеряла? Утратила? Живи себе спокойно дальше, Миколина, строй планы, разрабатывай стратегию новой выставки – ты этого очень хотела. Или отдохни сначала, развейся, как тоже хотела, а уж потом строй – с новыми силами и привычным азартом. Что ты чудишь? Что блажишь? Зачем себе страдания придумываешь, дебилка?
Заснуть не удавалось, мысли копошились растерянные, путаные. На их фоне внезапно оформилась одна, четкая: «Делать тебе здесь больше нечего. Пора уходить. Совсем».
От полной ее нелепости Людмила могла бы расхохотаться, если бы не вязкая тоска, наполнившая душу и разбившая параличом волю. Поэтому она лишь пробормотала: «Да пошла ты», – однако мысль никуда не делась и продолжила напористо пульсировать где-то над переносицей.
И откуда такая чушь заползает в голову?
Потом Люда услышала другую мысль, которая начала горячо перечить первой, и этот внутренний гвалт обходился, как ни странно, без ее участия, предоставляя хозяйке мозга роль пассивного наблюдателя. Безголосые голоса препирались, а Люда слушала. Или это она сама препиралась то с одним, то с другим поочередно?
Несколько путаных, сумеречных дней она провела под жестким ментальным прессингом, не зная, где спрятаться и куда деваться.
Чужеродные мысли не собирались слушаться ее приказов и отставать не желали. Они были словно две скользкие упругие змеи, напористые, наглые. Кто они – эти прилипшие к сознанию пиявки? Из какого параллельного мира доносятся их вкрадчивые голоса?
Психогенератор в соседнем подъезде? Экстрасенс-суггест, которому бывшая подруга Марго заказала Людмилу? Или атака темных бестелесных сущностей, ненавидящих род человеческий и творящих гадости, дай лишь слабину?
В психогенератор Людмиле как-то не верилось. Хотя с этой версией разобраться проще всего – достаточно отъехать подальше от дома и понаблюдать за собой. И в экстрасенса не верилось тоже. Незачем кому-то заказывать Люду, все в прошлом, откуда ушла, туда не вернется. Хотя Маргоша об этом не знает, что правда, то правда. Коли так, то плохо дело, от экстрасенса не уедешь. Или уедешь все-таки?
Но вот что точно – не уедешь от темных сил демонических.
Кстати, силы эти – миф или реальность? Если реальность, то как теперь быть? Подчиняться нельзя, сопротивляться все труднее. Почти и не осталось сил сопротивляться-то.
А может, шизофрения накрыла? Вот взяла и накрыла? И эти «ходоки» вовсе даже не чужие, а, как ни печально, производное ее собственного заболевшего внезапно сознания?
К голосам присовокупилось головокружение, какое-то противоестественное, как будто сам мозг внутри черепной коробки медленно вращается, создавая вакуум где-то посередине лба. Днем – голоса и головокружение, по ночам – голоса и тяжелый сон.
И она сдалась. В одну из бессонных ночей она поняла, что с нее хватит. Измучилась, натерпелась. Тем более что проблему ухода можно решить легко и безболезненно. Если принять солидную порцию клофелина, можно и алкоголем не запивать. Хорошая идея. Чистая смерть.
Людмила на ватных ногах добрела в потемках до аптечки, висящей в прихожей. У родителей в доме имелась аптечка. Ящичек из карельской березы в завитушках по окаему дверцы и с красным лаковым крестиком на ней. Стильная вещица эпохи Иосифа Виссарионовича. Бывшая бабушкина, по папкиной линии.
За дверцей точно должен быть клофелин, целый пузырик с клофелином, Людмила помнила. Но под руку ей попадалось все не то: блистеры с нурофеном и гевисконом, упаковка с бактерицидным пластырем, термометр, древний, ртутный, капли глазные и от насморка, много чего… Нательный крестик на пожелтевшей от времени ленточке, завязанной тугим узелком.
Крестик был алюминиевый, окрашенный желтой эмалью под золото. Кромки потерлись, и из-под «золота» выглядывало «серебро».
«Мой, что ли?» – рассеянно подумала Люда, извлекая вещицу из вороха лекарственных средств. Приблизила крестик к глазам. На передней стороне – распятие с Христом. На задней – какие-то буквы по перекладине.
Точно, ее, Людмилин крестик. Галка свой забрала и хранит дома в отдельной коробочке, а на шею повесила золотой. А Людмила про крестик забыла. Странно, что мама не прибрала его в шкатулку какую-нибудь. В аптечке держит. Или не странно?
«Спаси и сохрани», – прочитала про себя Людмила надпись затейливой вязью и повторила еле слышно: «Спаси и сохрани», и зачем-то приложила крестик к переносице.
Голоса притихли, а затем тишина в голове взорвалась трескучей болью, такой сокрушительной, что казалось, лопнет череп. Приступ длился недолго, полминуты, минуту, не больше, но Людмиле хватило, чтобы очнуться от гипноза.
Не надо сдаваться, сказала она себе. Бороться надо. Придумать способ, как с этой агрессией справиться. Придумать уловку и обмануть голоса.
Нужно сделать вид, что с ними согласна. Что сломлена, уничтожена, подчинена. И устроить себе шок, качественный такой, ужасненький шок, которым и отрезвиться. Напугаться хорошенько, чтобы впредь мысли о суициде не смогли ее атаковать, какая бы тяжкая по жизни ситуация ни приключилась.
Но недолго радовалась она своей придумке. До той поры радовалась, пока не заподозрила, что хитрый план ей подкинули те же «змеи».
Стало страшно и безнадежно.
Похоже, она угадала. Первый голос замолк, зато второй изменил тональность, сделался обеспокоенно-заботливым: «Не смей, будь осторожна, не ходи…» Но каким-то чутьем Люда понимала, что оба довольны.
Загнана. Обезволена. Измотана. Некуда деваться. Некуда!
Она поедет. Сделает это, чтобы обмануть… Кого? Их? Или на самом деле – себя?
А на самом деле она познакомилась с Анисьей.
Умора.
– Как тебя зовут? – спросила Людмила, уложив на пассажирское сиденье огромный пластиковый пакет, топорщащийся упаковкой подгузников, банками с сухой молочной смесью, бутылочками и прочим добром для малыша, что ей посоветовала купить общительная пожилая продавщица в отделе детских товаров.
До супермаркета они ехали молча. Не ко времени было девицу
