Возвращение Арсена Люпена - Морис Леблан
– Правда… правда… – пробормотал следователь, живо заинтересовавшись рассказом Ботреле.
– Посмотрим, – продолжал Изидор, – что в этой гостиной может привлечь грабителя? Две вещи. Во-первых, гобелены. Не подходит. Старинный гобелен нельзя подделать, это сразу бы бросилось в глаза. Остаются четыре картины Рубенса.
– Что вы говорите?
– Я говорю, что все четыре Рубенса, которые мы видим на этих стенах, – подделки.
– Невозможно!
– Они неизбежно, априори должны оказаться подделками.
– Повторяю вам, это невозможно.
– Около года назад, господин следователь, один молодой человек, назвавшийся Шарпенэ, явился в замок Амбрюмези и попросил позволения сделать копии с полотен Рубенса. Получив разрешение господина де Жевра, он в течение пяти месяцев ежедневно с утра до вечера работал в гостиной.
Именно его копии, его полотна и рамы заняли место больших подлинных картин, оставленных господину де Жевру в наследство дядей, маркизом де Бобадилья.
– Докажите это.
– Доказательства не нужны. Подделка есть подделка, и я утверждаю, что нет нужды подвергать их экспертизе.
Господин Фийель с Ганимаром переглянулись, не скрывая удивления. Инспектор теперь и не помышлял об уходе. В конце концов следователь тихо проговорил:
– Надо бы спросить господина де Жевра.
И Ганимар поддержал его:
– Надо его спросить.
Велели передать графу, что его ждут в гостиной.
Юный ритор одержал настоящую победу. Заставить двух профессионалов, знатоков своего дела, какими слыли господин Фийель и Ганимар, заниматься своими гипотезами – от такой чести кто угодно на его месте возгордился бы. Однако Ботреле, казалось, ничуть не трогали подобные признания его таланта, и со своей всегдашней улыбкой, в которой не было ни капли иронии, он ждал. Вошел господин де Жевр.
– Господин граф, – обратился к нему следователь, – в ходе расследования нам пришлось столкнуться с довольно неожиданным поворотом событий, принять который мы безоговорочно никак не можем. Не исключено… я говорю, не исключено… что грабители, проникнув сюда, имели целью выкрасть ваши четыре картины Рубенса или, по крайней мере, заменить их копиями… копиями, выполненными год назад художником по имени Шарпенэ. Не могли бы вы внимательно осмотреть свои картины и сказать нам, узнаете ли вы оригиналы?
Казалось, граф старался подавить смущение, он взглянул на Ботреле, затем на господина Фийеля и ответил, даже не потрудившись подойти к полотнам:
– Я надеялся, господин следователь, что истина не будет установлена. Поскольку это не так, не колеблясь скажу: все четыре картины поддельные.
– Значит, вы об этом знали?
– С самой первой минуты.
– Отчего же сразу не сказали?
– Никогда владелец уникальной вещи не торопится объявить, что она… уже не является подлинной.
– Но тем не менее это был единственный способ отыскать ее.
– Есть и другой, лучший.
– Какой же?
– Не предавать пропажу огласке, не сеять панику среди грабителей, а предложить им выкупить картины, сбыт которых все равно вызовет у них значительные трудности.
– А каким образом вы рассчитывали с ними связаться?
Так как граф не отвечал, вмешался Изидор:
– Опубликовать в газете объявление. Вот посмотрите, какое объявление появилось в «Журналь» и «Матен»: «Предлагаю выкупить картины».
Граф в знак согласия кивнул головой. В который раз уже юноша оказался прозорливее своих старших коллег.
Господин Фийель не растерялся:
– Я решительно начинаю склоняться к мысли, молодой человек, что ваши товарищи не так уж и неправы. Помилуйте, какой острый глаз! Какая интуиция! Нам с господином Ганимаром остается лишь признать вашу правоту.
– О, это было так несложно!
– Так же просто, как и все остальное, хотите вы сказать? Да, припоминаю, вы и во время нашей беседы вели себя так, как будто знали больше, чем другие. Если не ошибаюсь, тогда вы заявили, что и имя убийцы также не составляет тайны для вас?
– Это правда.
– Кто же в таком случае убил Жана Даваля? Этот человек жив? Где он скрывается?
– Боюсь, господин следователь, мы имеем с вами в виду совсем разные вещи. Это недоразумение возникло с самых первых шагов, оно заключается в несоответствии вашего понимания событий с реальной действительностью. Убийца и беглец – два разных человека.
– Что вы такое говорите? – воскликнул господин Фийель. – Человек, которого господин де Жевр видел в будуаре, с которым ему пришлось драться, тот, кого обе девушки видели в гостиной и в кого затем выстрелила мадемуазель де Сен-Веран, неизвестный, упавший в парке, которого мы все ищем, разве не он-то и убил Жана Даваля?
– Нет.
– Может быть, вы обнаружили следы еще одного сообщника, который скрылся раньше, чем прибежали девушки?
– Нет.
– Ну, тогда я ничего не понимаю. Кто, по-вашему, убийца Жана Даваля?
– Жан Даваль был убит…
Ботреле вдруг осекся и, подумав с минуту, оговорился:
– Но сначала я хочу показать вам, каким путем я пришел к этому заключению, раскрыть истинные причины убийства… Иначе вы решите, что это чудовищное обвинение… однако все не так… не так. Есть одна странность, на которую не обратили внимания, хотя для понимания того, что произошло, она имеет первостепенное значение. В тот момент, когда его ударили, Жан Даваль был полностью одет, в уличных башмаках, в общем, так одеваются днем. А преступление совершилось в четыре часа ночи.
– Я отметил эту особенность, – возразил следователь. – Но господин де Жевр объяснил, что обычно Даваль работал до поздней ночи.
– По свидетельству слуг выходит наоборот: он довольно рано всегда ложился спать. Но хорошо, предположим, что он еще не ложился, зачем тогда бы ему разбирать постель, чтобы подумали, что он спал? Если же он спал, то почему, услышав шум, сразу полностью оделся вместо того, чтобы попросту что-нибудь на себя набросить? В первый же день я попал в его комнату и, пока вы обедали, осмотрел ее: у кровати стояли тапочки. Что заставило его вместо того, чтобы сунуть в них ноги, обуваться в тяжелые, подбитые железом башмаки?
– Не понимаю, какое отношение все это…
– Бросаются в глаза некоторые странности в его поведении. Все это показалось мне тем более подозрительным, когда я узнал, что художника Шарпенэ, того самого, что сделал копии с картин Рубенса, представил графу сам Жан Даваль.
– Ну и что из этого?
– А то, что сам собой напрашивается вывод: Жан Даваль и Шарпенэ – сообщники. И я окончательно убедился в этом в ходе нашей с вами беседы.
– Что-то уж очень скоро.
– Да, мне нужно было вещественное доказательство. Еще раньше я нашел в комнате Даваля, на одном из листков его записной книжки, такой адрес, кстати,
