Михаил Березин - Книга усовершенствования мертвых
На фуникулере я спустился к причалу и среди теплоходов обнаружил роскошную яхту под названием "Эксельсиор". На берег был спущен трап. Преградившему дорогу матросу я предъявил удостоверение члена ИСЛЭ и взошел на борт. Для разнообразия Лепаж-Ренуф зафрахтовал это судно, чтобы провести очередное заседание Совета в открытом море. Два дня назад ему вручили Нобелевскую премию. За церемонией я наблюдал по телевизору и видел свою мать: сияющую и счастливую. Речь Лепаж-Ренуфа изобиловала мудреными оборотами и, в общем-то, большого впечатления не произвела. Я выключил телевизор раньше, чем он успел закончить.
В отведенной мне каюте, я открыл кейс, и извлек на свет божий мину: правильной формы металлический цилиндр, одна половина которого легко входила в другую. Немного смахивает на термос. Вытащив внутреннюю часть, я установил время, затем сложил мину и поставил ее на откидной полированный столик. На палубе я столкнулся с Кетлиным и Делитчем, которые что-то оживленно обсуждали.
– Пойду пройдусь, – бросил я им.
На причале Шамполион разглядывал у ларька открытки с видами Санторина.
– Смотри, не опоздай к отплытию, – предупредил он меня.
Лепсиус и Баудиссен пили пиво вместе с рыбаками.
– Хочешь кружечку? – поинтересовался Баудиссен.
– С удовольствием, но я в цейтноте. Хочу присмотреть на острове какую-нибудь золотую безделушку.
– Тогда поторопись.
Наверху, рядом со станцией фуникулера замерли с газетами Дю-Шалью и Пханья…
Переступив порог ювелирного магазина, я застыл в нерешительности. Навстречу двинулся импозантный мужчина средних лет в строгом черном костюме. Он заговорил со мной по-английски и я было решил, что он англичанин. Потом в магазин забрела чета французских туристов, он заговорил по-французски, и я подумал, что он – француз. Наконец, с зашедшим на минутку хозяином соседнего магазинчика он заговорил на чистейшем греческом.
Ничего, подумал я, скоро все заговорят на эсперанто, и это лишит тебя какого-либо преимущества. А если не заговорят, то только благодаря мне и таким, как я. Молись на меня!
Я долго выбирал брелок, наконец, остановился на Весах – своем знаке зодиака. Потом долго выбирал цепочку.
У станции фуникулера ни Дю-Шалью, ни Пханьи уже, естественно, не было. Однако когда кабина поползла вниз, я обнаружил "Эксельсиор" еще стоящим у причала. Уже окончательно стемнело, и он сиял в ночи всеми своими огнями. Внизу меня поджидали рыбаки. Они тут же что-то затараторили, выразительно показывая на яхту. Я посмотрел на часы и побежал. На палубе стояли члены Совета и нетерпеливо махали руками. И тут раздался оглушительный взрыв. От неожиданности я присел. Вверх взметнулся столб пламени, какие-то доски, предметы утвари. На палубу соседнего теплохода высыпали потревоженные пассажиры. Неожиданно я зарыдал, у меня сделалась истерика…
Лепаж-Ренуф, который заболел и не смог приехать на Санторин, оказался под подозрением у полиции. Ведь это именно ему принадлежала идея провести заседание Совета на воде и именно он зафрахтовал "Эксельсиор". Страховая компания, клиентом которой являлась фирма-владелица яхты, требовала тщательного расследования. Меня допрашивали часа полтора, затем отпустили. Еще сутки я провел на острове, затем возвратился в Америку.
Истребление любителей эсперанто продолжалось. Мой "люгер" кашлял, словно хронический туберкулезник, – его просто душили приступы кашля. Практически каждый тарантул из коллекции отца Айры Гамильтона уже получил имя собственное. Я позвонил дяде в Голливуд и поинтересовался, не найдется ли случайно стендов с тарантулами в его бункере в Коннектикуте.
– Не знаю, – ответил дядя, – я никогда там не был. А зачем они тебе понадобились?
– Ведь это память об отце, – промямлил я.
– О' кэй, позвони моему управляющему, – и он продиктовал номер телефона.
– Да, сэр, – подтвердил управляющий мое предположение, – стенды с тарантулами все еще находятся там.
– Мне хотелось бы их забрать.
– Сделайте одолжение. – По-моему, он был очень удивлен.
Стенды, уже заполненные именами, перекочевали в гараж, где они были сложены один на другой. Их место заняли тарантулы из Коннектикута.
Чуть позже в Лос-Анджелесе мне удалось проникнуть в один из дорогих домов, стоящих на Беверли-хилл. Я застал там очаровательную хозяйку – довольно известную актрису, пропагандирующую эсперанто. Однако стоило мне наставить на нее "люгер", как она неожиданно рухнула замертво: свалилась в бассейн, из которого была выпущена вода. На столе я обнаружил записку, из которой следовало, что она покончила с собой – отравилась. Во всем винила моего дядю. Вернее, дядю Айры Гамильтона.
Потом мне приснилась Бо. Они с Айрой лежали в комнате студенческого общежития, разгоряченные сексом, и глупо таращились в потолок. Она попросила сигарету и принялась пускать дым маленькими колечками.
– В последние дни ты все время какой-то мрачный, – ворчала Бо. – Я-то думала, что когда выйдет твоя монография…
– Стоп! – прервал ее Айра. – К черту монографию! Лучше поговорим о твоем увлечении фигурным катанием. Что за тип сейчас с тобой в паре? Я имею в виду этого увальня-блондина с кукольным лицом.
– А, Тэйлор… – Бо захихикала. – Между прочим, тренер возлагает на него большие надежды. Из нас может выйти неплохая пара. На льду, я имею в виду.
– Но у него руки, как у орангутанга. С такими руками, хорошо зарабатывать деньги мытьем окон на небоскребах.
– Ты что, ревнуешь?
– Еще чего!
– Тогда я не понимаю… И почему ты не хочешь, чтобы мы поговорили о монографии?
Айра тоже потянулся за сигаретой.
– Тираж минимальный, – нервно проговорил он. – Критика самая недоброжелательная. Все время одно и то же. Их, видите ли, смущает кровь! Ха! Исследование посвящено деятельности инквизиции, а они морщатся от крови. С каплей крови они, быть может, еще смирились, но во времена инквизиции кровь проливалась рекой! Прямо не критики, а девицы какие-то с испорченными нервами. Научный подход, видите ли, несовместим со злоупотреблениями натурализмом!
Айра глубоко затянулся.
– А вот им всем! – закричал он, ударяя одной рукой по месту сгиба другой.
– Фу, как некрасиво, – поморщилась Бо.
– Ну и катись! – Айра бросил горящую сигарету на пол. – К этому своему Тэйлору!
– Глупый.
Поднявшись с кровати, Бо подобрала с пола сигарету и затушила ее в пепельнице…
Следствию все же не удалось доказать вину Лепаж-Ренуфа в деле о гибели яхты "Эксельсиор", он был освобожден от домашнего ареста и вскоре исчез, что позволило многим усомниться в непричастности Нобелевского лауреата к организации взрыва.
В результате этих событий Исполнительный Совет любителей эсперанто оказался полностью переизбран (из старых его членов остался только я). Нужно отметить, что перевыборы – или, точнее, новые выборы – организовать оказалось весьма непросто, поскольку ряды эсперантистов к этому моменту ощутимо поредели. Все же девять человек набрать удалось. Работа над "Точным словарем Масперо" продолжалась.
И тут случилась на первый взгляд парадоксальная штука. Одного из членов нового Совета звали Эберкромби. Я подкараулил его в штаб-квартире в Дублине, когда в особняке больше никого не было, и ткнул дулом "люгера" ему в нос.
– Меня зовут Дин Донн, – зловеще проговорил я.
Он ответил холодным взглядом.
– Да, брат, – сказал он. – А я все никак не мог решить, кто из нас этот самый легендарный…
– Ты это о чем? – не сразу дошло до меня.
В ответ он рванул на себе рубашку, обнажая жилетку, начиненную тротилом.
– Ты тоже дракон? – вздрогнул я от неожиданности и опустил пистолет.
– И не только я, брат, не только я.
– Кто же еще?
– Да, практически, все нынешние члены Совета. Скажу тебе больше…
– Куда уж больше, – запротестовал я.
Но он не хотел угомониться:
– По-видимому, не только все члены Совета, но и, вообще, все оставшиеся в живых любители эсперанто – драконы.
– Не может быть!
– Мы уничтожили всех, причем ты, безусловно, наиболее заслуженный. Кстати, когда ты намеревался пришить того парня в штате Юта, именно я отвлек внимание полиции своими действиями в Майами.
– Что же это получается, – с трудом выговорил я. – Мы уничтожили всех любителей эсперанто, а само эсперанто живет и процветает?
– Процветать, не процветает, но пока еще живет, – согласился он.
Расправившиеся было за моей спиной перепончатые крылья поникли. Однако через мгновение мои глаза вновь зажглись красным пламенем.
Я передернул затвор и вновь приставил дуло "люгера" к его носу.
– Ты что, брат, – он тут же взмок от напряжения. – Хочешь убить дракона?
– Удивляешься? – Мои губы скривились в подобии улыбки. – Ты ведь говоришь на эсперанто. Я бы грубо нарушил нашу эстетику, если бы сейчас остановился, не так ли?
