Владимир Безымянный - Убийство в антракте
- Давайте начнем все-таки с последней встречи.
- С Ниной? Ну да, да, конечно... Да что встреча? Я поразился, когда Нину увидел. Вернее, это она меня высмотрела, помахала рукой. Я почему-то сразу встревожился. Оставил своего парнишку на пульте, подошел, она попросила за кулисы проводить. Я спорить не стал - она всегда сама свой выбор делала. Там я и Сашу заметил - волком смотрит. А с чего ему радоваться? Больно мне стало. А знал бы, что к гибели идет...
- Для нас очень важно то, что вы говорите. Тот, кто убил, - опасная, кровожадная тварь, его необходимо немедленно остановить.
- Да, я знаю, он и Ежика убил. В общем, отделение началось, я проверил - все на месте, оставил осветителя и спустился к уборной Сероусова. Почему-то хотелось еще раз взглянуть на Нину.
- Как долго вы устанавливали свет?
- Да минут десять, не больше. После третьего номера я уже и спустился. Честно говоря, работа шла кое-как. Еще издали, с лестницы, увидел Ежика, он шел не к сцене, а в глубь служебного коридора. Подумал: ох, и влетит ему. Сероусов не спустит, что с поста ушел. Ежик тоже это знал. Ну, значит, спустился я это с лестницы, за угол заглянул - вижу, Саша здесь, дверь гримуборной подпирает. Ага, думаю, сменялись, а почему тогда Ежик не на сцену пошел?
- А что, у Кронова был ключ от уборной Сероусова?
- Как будто нет. Хотя - кто его знает? Замки у нас ни к черту, ключи гуляют, да никто за этим нынче и не смотрит. Гастролеры все с охраной, начхать им на замки.
- Он там все время находился?
- Бог его ведает. Заметил меня, рукой махнул. Ну, мне не по себе стало. Виновата Нина была перед Сашей, что поделаешь. Простой парень, не всем же деньги мешками грести.
- А что, Кронов зарабатывал мало?
- Раньше - немного. Здесь получше, но в пределах.
- То есть?
- Ну, далеко ему было до тех, кто на сцене.
- Так что все-таки делал Кронов у дверей уборной Сероусова?
- Вы это на Сашку грешите? Бросьте. Чего быть не может, того не может. Он Нину по-настоящему любил...
Тусклого света круглосуточно горевших над дверями камер ламп как раз хватало, чтобы видеть узоры трещин и натеки грубо заглаженного бетона. Здесь бессонная мысль и память - единственные доступные развлечения. Они же и боль, и тоска. Всякие желания подавлялись еще в первые дни, кроме желания выжить или покинуть гостеприимную лечебницу, что в конечном счете - одно и то же.
Большинство оказавшихся здесь совершили преступления против личности. Попадались такие монстры, что ставили в тупик и следствие. Вопрос стоял не об их нормальности, а скорее, о том, действительно ли принадлежат эти существа к роду Ноmo sapiens.
Над нежеланием Кронова "косить" под психопата или "вялого" шизика многие искренне потешались. Может, он и в самом деле рехнулся с этой своей нормальностью? Убийство двух человек, заранее спланированное и с отягчающими обстоятельствами - верная "стенка". Заверения Кронова в своей невиновности мало кого интересовали и могли вызвать разве что кривую ухмылку.
- Ты мне лапшу можешь не вешать. Ну, не "мочил", не "мочил", отстань от меня. Да я бы всех отсюда повыпускал. Валите, мальчики, гуляйте. И девочки. Эх, какие девчонки здесь чалятся! Умереть и не встать! Я здесь уже четвертый раз, а все не "обвенчают" никак.
Длинный, тощий, с выпирающими мослами, Гриша Чигирин лежал на спине, вытянувшись, как покойник, и умудрялся не разжимая тонких бескровных губ отправлять слова строго по назначению. Сказывалась богатая практика. Число Гришиных возвращений в лечебницу не шло ни в какое сравнение с количеством обычных тюрем, где он успел погостить. Раньше Гриша спокойно мотал отмеренные сроки, не балуя следствие откровенностью и сознаваясь в содеянном лишь после долгих препирательств, загнанный в тупик. Однако в последний раз старуха, которую он пытался ограбить, неожиданно подняла такой крик, что Грише пришлось призвать ее к порядку.
Злополучная бабка умудрилась испустить дух, угодив после Гришиного толчка виском об угол шкафа. Вот и пришлось опытному Грише искать спасения у психиатров. Путь он выбрал не самый легкий, это было ясно с самого начала. Тертый жизнью, он прекрасно знал о тяжелых последствиях психиатрической лечебницы, действительность же превзошла ожидания. Так что он уже колебался, раздумывая, не свалить ли обратно, в нормальную тюрьму. От "стенки", может, и удастся отвертеться, а здесь точно до смерти заколют. "Я торчу уже от одного слова "пункция", - шелестел Гриша серыми губами.
- Как слива в заднице, - без всякого выражения резюмировал Кронов.
От здешнего фольклора мутило, и старым хохмам никто даже не улыбался. Всякое упоминание зада ассоциировалось с беспрестанно ноющими, взбухшими инфильтратами ягодицами и с тем, что до следующей дозы серы осталось совсем недолго. С новой болью мысли о свободе туманились, уходили. Оставалась голая физическая мука.
В эти ночи не спала и восемнадцатилетняя Оля Гудина. Страх, отчаяние, надежда смешались в ее хорошенькой головке, но дни шли за днями, и ничего не менялось.
- Что с тобой, маленькая? Не изводи себя, нельзя же так...
- Да оставь ты меня в покое, наконец, мама!
Еще неделю назад и представить было невозможно, чтобы тихоня Оленька повысила голос на мать. Выходя из спальни, Гудина-старшая недоуменно пожала плечами. Что-то случилось, и кажется, дело серьезное.
В этот вечер, как ни странно, оказался свободен от всяческих совещаний и прочих чиновничьих хлопот и Гудин-папа. Крупный партийный работник, он и в смутное перестроечное время не отошел от дел. Так сказать, пролагал пути к выходу из кризиса, боролся с хаосом.
Гудин с давних пор руководил людьми. Их число множилось с годами, а болтовню о том, что ныне идеология утратила свое значение, он просто пропускал мимо ушей. Дока партия жива, глупо думать о сдаче позиций, разве что о выходе на новые рубежи. И вместе с тем он с недоумением осознавал, что не в силах справиться с одним-единственным человеком. Еще больнее становилось от того, что этот человек - самый близкий и дорогой.
- Что же это с Оленькой творится? Проморгали мы, Маша. Работа, работа, а глаза поднимешь - и на тебе...
- А отцу бы положено...
- Положено! О чем ты говоришь? Раз тебе положены четырехкомнатная квартира, дача и спецпаек, то, наверное, и мне следует за это чем-то жертвовать. Если я работаю по двенадцать-четырнадцать часов без выходных, то нечему удивляться...
- Конечно, для семьи у тебя никогда нет времени. Вот и жил бы со своей партией, - Мария Петровна собралась было оскорбиться, но вспомнила о серьезности ситуации. - У тебя один ребенок.
- Не сомневаюсь.
- Ну, так сделай же что-нибудь! Ты ведь многое можешь.
- В том-то и дело. Я все выяснил об этом Саше.
- Что, бросил ее?
- Четыре года назад он женился. Свадьбу сыграли, и ровно через три недели родился ребенок.
- Шустрый парень.
- Куда шустрее, чем можно подумать. Его обвиняют в убийстве жены.
- Господи!
- А также и дружка, случайного свидетеля! И этот человек мог войти в нашу семью!
- Что же с Олей-то теперь? И ты все это знал и молчал?
- Только сегодня позвонили из УВД, утешили. Видела бы ты глаза Мохнача! Не начальник УВД, а кот шкодливый. Как же ему не посочувствовать - влетало им от меня по партийной линии...
- Миша, да черт с ними всеми! Нам Оленьку спасать надо! Какое мне дело до этого парня? Подумать только...
- Я думаю, он пошел на убийство, чтобы развязать руки. Жена, наверное, его шантажировала. Ладно, разберутся, кому положено. А вот с Оленькой надобно поговорить. Ты - мать, женщина, тебе и карты в руки.
В этот момент в комнату ворвалась взволнованная, задыхающаяся от отчаяния Оля.
- Папа, милый, если бы ты знал! Я действительно его люблю! И не смотрите на меня так! Он настоящий человек, и я не верю, что Саша мог убить, помоги ему, ведь ты все можешь!
- И ты туда же! Влюбиться в душегуба - это же надо, черт побери! А теперь - что?
- Да не убийца он! Но его осудят, если ты их не остановишь, утопят! Папа, ну поговори с Мохначем!
- Как же! Он только того и ждет, чтобы меня достать, укусить. Еще и посочувствует, когда я под зад коленом получу... Найдут, кто посговорчивее.
- Ты ведь даже не пробовал!
- Опять - двадцать пять! У тебя свет клином на этом парне сошелся. Ты, видно, не понимаешь, что есть вещи, которых я сделать не могу. Советую тебе как можно скорее выбросить все это из головы. Если что не так следствие разберется...
Лицо Ольги стремительно побледнело. Мария Петровна едва успела подхватить падающую без чувств дочь. Вдвоем осторожно опустили девушку в кресло. Гудина-старшая бросилась к домашней аптечке. Привела дочь в чувство, сунула мужу таблетку валидола. Принципиальный и жесткий на службе, дома Михаил Степанович стремился избегать осложнений, и за всю жизнь перед ним не возникало более мучительной дилеммы.
И снова гром дверей.
- Кронов, на выход!
Длинный узкий коридор. Мертвенное свечение ламп дневного света. Он ничего не ощущал, кроме тупой покорности.
