Андрей Воронин - Утраченная реликвия
Он вынул откуда-то из-под стола плоский пакет в коричневой оберточной бумаге и протянул его Льву Григорьевичу. "Больной человек, - подумал Лев Григорьевич, не делая попытки прикоснуться к пакету и даже, наоборот, засовывая руки в карманы, от греха подальше. Интеллигент в первом поколении, на три четверти съеденный раком. Он просто не ведает, что творит, на него нельзя обижаться. С ним надо как-то помягче, но как?"
Байрачному, похоже, было тяжело держать икону, ион осторожно опустил ее на стол, кое-как пристроив между склянками и стопками книг по истории. Лев Григорьевич заметил выступивший у него на висках пот и устыдился было, но тут же одернул себя: кем бы ни был этот человек, как бы он ни страдал, но принять его предложение - значит нажить жесточайший геморрой.
- Вернуть, - повторил он, глядя на свои сплетенные на животе пальцы. Долго же вы собирались с духом!
- Слишком долго, - согласился больной. - Целых три поколения...
- Извините меня, Петр Алексеевич, - сказал Жуковицкий, - но вы бьете на жалость. Не надо меня мучить, у меня больное сердце. Ну почему вы сами не отнесли икону в церковь - я имею в виду, когда могли это сделать? Вас бы там приняли с распростертыми объятиями и даже не стали бы задавать неудобных вопросов. А?..
- Если честно, я надеялся, что... Ну, словом, что она поможет. Даже молиться пробовал, да вот, не помогло...
Знаете, мне в последнее время кажется, что она саману, вы понимаете, сама хочет вернуться. А мы слишком долго держали ее в сундуке, отсюда и все наши несчастья. Деда расстреляли, отец погиб, мама умерла - тоже, кстати, от рака... Жену сбила машина, детей у нас не было, а я - как видите...
- То есть вы намекаете, что если я, к примеру, решу вас обмануть и продам икону какому-нибудь фирмачу, то мне не миновать обширного инфаркта?
- Полно, Лев Григорьевич, - сказал Байрачный. - Цинизм - оружие слабых. Вы ведь православный?
- Гм, - сказал Лев Григорьевич и с подозрением покосился на собеседника: издевается, что ли? - Гм, - повторил он, видя, что Байрачный и не думал издеваться. - Видите ли, Петр Алексеевич, как бы вам сказать...
Откровенно говоря, я не столько Григорьевич, сколько Гиршевич... Словом, как в том анекдоте: "Ваша национальность?" - "Да"... Так что вопрос, извините, не по адресу.
- Неважно, - сказал Байрачный, и по его лицу антиквар понял, что это ему действительно неважно. - Мне говорили о вас как о честном человеке. Да вы же сами сказали пять минут назад, что никогда не совершаете противозаконных сделок. В конце концов, я понимаю, что это хлопотно, и могу оплатить ваши услуги. Я не богат, но кое-что мне удалось скопить...
Жуковицкий остановил его движением ладони.
- Оставим вопрос об оплате. Это, конечно, бестактно, но я скажу: я не мародер, чтобы грабить умирающего. В конце концов, мне никто не помешает содрать что-нибудь со святой православной церкви, к которой я не принадлежу. Поверьте, эти толстосумы не обеднеют. Но речь сейчас не о деньгах и даже не о том, почему вам взбрело в голову выбрать для этого дела не адвоката или нотариуса, а антиквара, то есть вашего покорного слугу.
В конце концов, воля ваша, да и квалифицированная экспертиза в таком щекотливом деле не помешает. Подумаешь, какой-то казак что-то такое сказал! Речь, повторяю, не об этом. Насчет котельной тоже, в общем-то, все ясно... Но, клянусь, я даже не взгляну на вашу икону, пока вы мне не растолкуете, что имели в виду, говоря о коллекции какого-то англичанина или немца, в которую она якобы может попасть. Сомневаюсь, что участковый и слесарь из ЖЭКа, которые придут взламывать вашу дверь, сумеют продать икону за рубеж. Да и побоятся, наверное, там же будут еще и понятые... Так откуда такие подозрения?
Умирающий дернул щекой и принялся, не снимая, протирать носовым платком очки. Фокус был старый, Лев Григорьевич сам неоднократно прибегал к нему в те времена, когда еще носил очки, сменившиеся ныне контактными линзами, и то, как тщательно и долго Байрачный прятал от него свой взгляд за мятым носовым платком, окончательно убедило Жуковицкого в том, что вопрос был задан своевременно.
- Но ведь это же так, - пробормотал Байрачный.
- Сомневаюсь, - жестко возразил Лев Григорьевич. - Послушайте, вы же сами сказали, что у вас нет времени на хитрости! Так я вам скажу больше: помимо времени, у вас нет еще и умения хитрить. Я старше вас, и жизнь свою я провел не в университетской библиотеке, а среди людей грубых и хитрых, способных мать родную продать за какой-нибудь позеленевший подсвечник. Так что оставьте вы эти игры, на вас неловко смотреть! Допустим, при определенных условиях я могу согласиться получить от вас этот пакет с неприятностями, но согласитесь и вы, что мне надо знать, какие именно неприятности меня поджидают! Евреев на свете много, а Иисус был всего один, и второго пока не видно.
- Ну хорошо. В конце концов, вы, наверное, правы, я не могу заставлять вас действовать вслепую. Видите ли, я имел неосторожность рассказать об иконе одному человеку, и он... Ну, словом, он хочет иметь ее в своей коллекции. Так он, по крайней мере, говорит, но я знаю, что он постоянно нуждается в деньгах...
- Так, - сказал Лев Григорьевич тоном человека, только что получившего подтверждение своим худшим подозрениям. - Своя коллекция, вы говорите? Кто же это такой, позвольте узнать?
- Виктор Ремизов, - сказал Байрачный. - Он мой ученик, но ушел из науки лет пять назад и занялся, кажется, каким-то бизнесом...
- Угу, - кивнув, задумчиво промычал Лев Григорьевич. - Держит этакую помесь картинной галереи, антикварного магазина, колониальной лавки и обыкновенной барахолки. Кто его знает, чем он на самом деле занимается, этот ваш бизнесмен. Угу... Так этот шлимазл, значит, еще и ваш ученик? Ну, так вы напрасно волнуетесь. Насколько мне известно, он никогда не опускался до уголовщины. Мне пару раз довелось иметь с ним дело, и он показался мне вполне приличным молодым человеком.
- Не знаю, - сказал Байрачный. - Он будто сошел с ума: звонит днем и ночью, предлагает какие-то бешеные деньги, умоляет, грозит... Несколько раз я видел его у себя под окнами, а вчера сестра, которая приходит делать мне уколы, сказала, что видела возле моей двери какого-то человека и будто бы он копался в замке...
- А вы слышали, как он там копался? - хмурясь, спросил Лев Григорьевич.
- Видите ли, обычно перед тем, как приходит сестра, я бываю не в состоянии реагировать на посторонние раздражители. Мне, знаете ли, хватает внутренних.
- Морфий? - невольно отводя взгляд, спросил Жуковицкий.
- Ну а вы как думали? Перед вами законченный наркоман. Подумать страшно, что будет, если я вдруг каким-то чудом выздоровею... Но то, что я вам сейчас говорю, - это не бред наркомана, поверьте.
- Сошел с ума, вы говорите? - задумчиво переспросил Лев Григорьевич. М-да... Я его, конечно, не одобряю, но понять могу. Такой куш! Крупные зарубежные аукционеры, конечно, не станут связываться с ворованной иконой, но есть ведь и другие - не такие известные, не такие легальные, но не менее доходные. Да, дела... А вы не боитесь, что я сделаю то же самое, что хочет Ремизов?
Получу икону - даром, заметьте, - да и продам ее за сумасшедшие деньги. Куплю виллу на берегу Женевского озера и буду, сидя на террасе, вспоминать вот этот наш разговор... А? Не боитесь?
- Сами бойтесь, - сквозь зубы вытолкнул Байрачный. - А я свое уже отбоялся.
Жуковицкий посмотрел на него и понял, что пора уходить. Лицо Байрачного сделалось желто-зеленым, темные круги возле глаз стали еще темнее, на лбу и висках крупными каплями выступил пот. Зубы историка были стиснуты, на туго обтянутых кожей скулах ходили желваки. Наступала боль, и притом такая, какую Лев Григорьевич, слава богу, не мог себе даже представить. "Шлимазл, подумал он, имея в виду себя самого, - старый поц в дорогом костюме, с золотым портсигаром в кармане и с ключом от "Мерседеса" в другом... Что ты мучаешь человека, ему же и без тебя больно! Скажи ему "да" или "нет" и проваливай, откуда пришел. И ты таки скажешь "да", потому что в противном случае сюда придет этот шакал Витюша Ремизов и станет шарить здесь, переступая через еще не остывшее тело, и как ты тогда посмотришь в глаза своей маме, которая встретит тебя на том свете и отвернется от тебя, засранца? Неужели так трудно раз в жизни поступить по-человечески? "
- Да, - громко сказал он и тут же, чтобы исключить двоякое истолкование этого короткого словечка и отрезать себе последний путь к отступлению, добавил:
- Да, я возьмусь за это дело. Вы хотите оформить все нотариально? У меня есть знакомый но...
- Икона ваша, - почти простонал Байрачный. - Я вам верю на слово. Будете смотреть?
- Буду, но не здесь, - решился Жуковицкий. - Здесь, сколько бы я ни смотрел, я смогу лишь очень приблизительно определить возраст иконы и сказать: да, похожа. Или, наоборот, непохожа... Послушайте, когда к вам придет сестра?
- Через полчаса... Не беспокойтесь, я потерплю.
