Владимир Рыбин - Интрига
Я понял, что разговора, за которым пришел сюда, сейчас не получится, и потому повернулся и пошел к выходу, преследуемый гневно-грубыми тирадами. Когда закрыл дверь, вздохнул облегченно и понял, что бежал. Позорно бежал с поля брани, воодушевив Зою Марковну видимостью победы.
Мне не хотелось растерянным и беспомощным показываться Вале, и я прямиком направился к выходу из института. Уже из дома позвонил ей, сказал, что переговоры с Зоей Марковной ни к чему не привели, но подробности я расскажу позднее, когда высплюсь. Мне и в самом деле ничего больше не хотелось в этот момент, только спать. Сказывались бессонные ночи, жара, усталость…
6
Выспаться мне снова не дал телефонный звонок. Я унес телефон на кухню, чтобы не мешал, но он звонил так долго и настойчиво, что в конце концов разбудил меня. Я прошел в кухню, взял трубку и услышал взволнованный крикливый женский голос:
— Приезжай, скорее приезжай, скажи сам, как все было. Это неправда, это чудовищная неправда!..
— Кто это? — спросил я хриплым со сна голосом.
— Ты меня не узнаешь?
И тут я узнал — Аня. И удивился ее требованию. Это только в кино люди ездят куда и когда хотят. А в жизни не так-то просто взять и поехать в Ялту. Хотел сказать Ане, что мне завтра на работу, что снова отпроситься вряд ли удастся, но она, словно догадавшись о моих мыслях, выкрикнула нервно, почти истерично:
— Да здесь я, здесь, в Москве!..
— В Москве? Как ты тут оказалась?
— Только что прилетела… — Она заплакала. — Не спрашивай ни о чем, приезжай. Ты должен сам все рассказать…
Трубка зачастила гудками, и я, положив ее, растерянно огляделся. Голова была еще тяжелой. Дома на улице розовели в вечернем солнце. В раскинутую форточку тянул горячий ветер…
Когда я подходил к дому, где жили Колобковы, из-за угла вынеслась белая машина, едва не сбив меня. Я отскочил в сторону, упал, уронив урну, больно ударился о нее боком. Из урны почему-то полилось молоко. Это было так неожиданно, что я первым делом заглянул внутрь и увидел два рваных пакета. Лишь после этого посмотрел вслед машине. Не для того, чтобы запомнить номер, хотя в моем положении это было бы самым естественным. Просто мне не пришла в голову эта мысль, что нужно запомнить номер машины, едва не сбившей меня. Номера я уже не разглядел, зато ясно увидел красный крест на заднем стекле: это была машина "Скорой помощи".
У подъезда стояли несколько пожилых женщин, о чем-то оживленно беседовали. На меня они посмотрели с интересом, словно моя персона могла как-то оживить их беседу.
Лифт не работал. Я поднялся на пятый этаж и остановился в изумлении: обитая черным дерматином дверь квартиры Колобковых была открыта. Заглянул внутрь и, никого не увидев, позвонил. На звонок никто не вышел: и я позвонил снова. Затем вошел в прихожую, прислушался. И показалось мне, что там, в глубине квартиры, кто-то плачет. Прихожая выглядела как-то иначе, чем в тот раз, когда я впервые приходил сюда. Заглядывать в комнаты я не решался и стоял, стараясь понять, что же, собственно, изменилось. И вдруг понял: беспорядок. Именно беспорядок отличал ее от той, убранной, ухоженной, аккуратной, какой она была несколько дней назад. В углу, прямо на полу, валялся плащ, туфли стояли посередине пола носками в разные стороны, а на вешалке висела полосатая пижама.
— Есть кто-нибудь?
Снова никакого ответа.
Тогда я пошел по узкому длинному коридору мимо распахнутых настежь дверей. Беспорядок был повсюду, словно хозяева только что уехали, собравшись в спешке.
В конце коридора на стеклянной двери матово белело изображение самовара. По нему время от времени скользила легкая тень, словно самовар кипел. Я приоткрыл дверь и увидел Аню, стоявшую у окна. Одной рукой она держалась за занавеску, тянула ее, покачивала, словно старалась сорвать и не могла.
— Что случилось? — спросил я, подходя к ней. Она резко обернулась, прижалась ко мне и громко разревелась. За окном был виден кусок улицы и угол, на котором меня чуть не сбила машина "Скорой помощи".
"Скорой помощи"?! Резко, почти грубо я взял ее за плечи, потряс.
— Что случилось?!
Она перестала всхлипывать, но неожиданно обмякла в моих руках, словно из нее вдруг вынули все кости. Подняла лицо, все в красных пятнах от слез, медленно повернула его к столу, на котором между чашек недопитого чая россыпью валялись какие-то фотографии. Я взял одну и увидел Аню. Она стояла вплотную к какому-то мужчине и, запрокинув голову, счастливо смеялась. Рядом росла пальма, низкая, широко растопырившая огромные свои листья, в отдалении темнели глубокие лоджии какого-то большого дома. Снимок был солнечным, резко контрастным, южным. Никогда я не испытывал ревности, а тут кольнуло: ай да Аня, с кем это она? И тут разглядел, что мужчина на снимке я сам и есть. Точно. И было это всего лишь на днях, в санатории. Мы стояли на площадке над берегом и разговаривали, а неподалеку, помню, крутился тот фотограф.
— Я позвонила, а ему… ему плохо, — прерывисто всхлипывая, говорила Аня. — Я прилетела, а тут жара… и эти… снимки. А у него сердце…
На всех фотографиях были только я и Аня. Вот я поддерживаю ее за локоть, вот тяну ее за руки, помогая подняться на склон, вот даже держу за талию, чтобы она не ушиблась, спрыгивая с обрыва, и у Ани такое лицо, словно она и боится чего-то, и ждет не дождется, замирая сердцем от радости. Хорошо поработал фотограф. Были фотографии, где мы рядышком лежим на пляже, где прижимаемся друг к другу, даже вроде как целуемся. Совершенно не помню, чтобы мы прижимались или целовались, тем более полуголыми, как изображено на фото. Впрочем, на пляже и могли где-то коснуться друг друга. Даже точно могли. Когда я выносил ее из воды, конечно же, прижимал к себе. Я не чемпион по поднятию тяжестей, чтобы нести человека на вытянутых руках. И если срезать низ фотографии, оставив в кадре одни только голые плечи, то создается видимость, что люди вовсе голые. Так уж мы, люди, устроены, дорисовываем воображением то, что на снимке-рисунке лишь намечено… Фотограф знал, что делал. А все кричал, что снимки-де позарез нужны для газеты. А они, выходит, вот для чего были нужны.
"Значит, фотограф специально охотился за мной? — мелькнула мысль. Но зачем? Кому понадобилось компрометировать меня да еще таким трудоемким способом? Кинули бы анонимку — испытанное средство проходимцев. Чего ж устраивать слежку?..
Эгоист ты, эгоист! — мысленно обругал я себя. — Подумаешь, персона! Это ж Аню компрометируют, Аню, а не тебя…"
Растерянный, я шагнул к ней, и она шатнулась навстречу, словно я был самой надежной защитой в этой сумятице.
— Что это? Зачем это? Кому это нужно? — спрашивала она, близко заглядывая мне в глаза. А я отводил взгляд, словно и в самом деле был в чем-то виноват, бормотал успокаивающе, что все выяснится, все устроится, все будет хорошо. — Может, я и виновата, но ему-то зачем? У него же больное сердце. Егора-то за что? У него же два инфаркта было…
И тут мы оба вздрогнули, услышав глухое фырканье за приоткрытой дверью.
— Нехорошо, молодые люди. Хотя бы потерпели. Недолго осталось…
Дверь медленно растворилась, и мы увидели притворно улыбающееся лицо Зои Марковны.
— Что вам нужно? — спросил я, едва придя в себя.
— Мне ничего. Я человек посторонний. А вот Егора Иваныча жалко. Довели, долюбезничались…
— Как вам не стыдно! — выкрикнула Аня. — Зоя Марковна, что вы такое говорите?
— Что уж теперь говорить. Теперь уж поздно говорить.
— Уйдите, — сказал я. — Не видите, без вас тошно.
— Я-то уйду, а вы, конечно, останетесь. Как же, того добивались…
— Пошла вон, скотина! — неожиданно для самого себя заорал я и шагнул к ней.
Не знаю, что бы я сделал в этот момент, может бы, выставил ее на лестницу и запер дверь. Или демонстративно ушел бы на ее глазах, чтобы эта дура не распространяла слух. Но инициатива в этом нелепом конфликте, как видно, с самого начала принадлежала не мне. Зоя Марковна неожиданно резво выбежала на лестничную площадку, ударилась животом о перила, навалилась на них и закричала так, что, казалось, голос ее можно было услышать во всех соседних отделениях милиции:
— Юрий Сергеич, Юрий Сергеич, идите скорее сюда!..
И тут я увидел такое, от чего в первый миг просто-таки остолбенел: металлический стояк лопнул, и вся полоса перил перекосилась в одну сторону, и круглая фигура Зои Марковны легко заскользила по образовавшейся горке. Последнее слово «сюда» переросло в звериное "а-а-а!..". Я поймал на себе ее не то умоляющий, не то ненавидящий взгляд, но не двинулся с места. Не знаю, помог ли бы ей, кинувшись спасать, скорей всего ничего бы уже не успел. Но, я, оглушенный гневом на нее, не тронулся с места, стоял и смотрел, как она размахивала руками, словно желая ухватиться за какую-то невидимую преграду, быстро соскользнула с перил и с нечеловеческим воем исчезла в лестничном пролете. В следующий миг весь дом словно бы охнул от какого-то непонятного удара. Я подбежал к оборванным перилам и увидел Зою Марковну на металлической сетке, натянутой на уровне третьего этажа.
