Ян Экстрём - Цветы для Розы
— Я просто хотел поставить тебя в известность. Ты, вероятно, лучше знаешь, что тебе нужно теперь сделать — сейчас, или позже, вечером, а может быть, завтра. Ведь ты его ближайший помощник. Вероятно, тебе придется на какое-то время принять дела, по крайней мере на первых порах, пока…— Он умолк, не желая заранее касаться того, что подобного рода заместительство, по всей видимости, продлится недолго.
Наконец с той стороны провода последовала реакция. Голос Винте звучал строго и серьезно:
— Ясно, Джон, я все понял. Однако это все так… невероятно. Хотя,— тут Тирену показалось, что тон собеседника изменился и стал слегка ироничным,— думаю, что мамочка будет… м-м-м, весьма довольна…— С этими словами он повесил трубку.
Тирен снова откинулся в кресле. Разговор его смутил, однако он решил, что подобная реакция вызвана, по всей видимости, абсурдностью самой ситуации. Итак — это был первый звонок. Он записал время его окончания — 18.59. О следующем никакой пометки не последовало — он звонил Стелле.
— Стелла?
— Да.
— Я буду сегодня поздно.— Он вздохнул.
— Когда?
— Не знаю. Произошла одна неприятность. Расскажу, когда вернусь. Нас это не особо касается, однако я обязан кое-что выяснить лично.
— Да, конечно, дорогой. Надеюсь, тебе удастся что-нибудь перехватить?
— Не беспокойся, как-нибудь устроюсь,— сказал он, и в голосе его прозвучали нежные нотки.— А когда все окончится, я думаю, мы сможем заняться кое-чем приятным.
— Посмотрим.
Он встал из-за стола, подошел к столику для посетителей, налил себе шерри, медленно, с удовольствием выпил, снова вернулся к письменному столу и нашел домашний номер пресс-атташе. Он позвонил и сразу же понял, что попал не вовремя. Тем не менее Бельфраж терпеливо выслушал его и пообещал со своей стороны всяческое содействие, что касается контактов с французской и шведской прессой.
— Не беспокойся,— сказал он.— С журналистами я все улажу.
На этом разговор закончился. Тирен снова позвонил послу — на этот раз на квартиру — и представил обстоятельный отчет о том, что уже успел предпринять.
— Хорошо,— сказал посол.— Отлично. Действуй и дальше, как считаешь нужным… Но, черт возьми,— никаких скандалов. Да ты и сам понимаешь, как это неприятно,— только этого нам еще не хватало… Сам я еще никогда не бывал в подобной ситуации, за исключением тех случаев с посольством ФРГ и убийством югославского посла — да и то лишь постольку-поскольку,— но мне и этого хватило, черт подери! Так что я очень прошу тебя, Джон, никаких скандалов… Мне вовсе не светит оказаться в такой же ситуации.
Джон Тирен осторожно повесил трубку и записал: «Отчитался в своих действиях послу — он взглянул на часы — в 19.07». Пора уже торопиться, подумал он, мне нужно быть в Шату раньше, чем подъедут эти бизнесмены.
Он потушил свет в кабинете, запер дверь и спустился на лифте к выходу.
3
Вторник, 13 октября, 19.00
Магда Винге закончила снимать тонкий, как листок, слой воска и критически осмотрела результат операции. Определенно, птичье крыло стало теперь более гибким. Ей трудно было сосредоточиться на работе, поскольку она все время старалась расслышать разговор по телефону в гостиной. Однако Стен говорил так мало, лишь время от времени вставлял слово, да вдобавок еще так тихо, что она почти совсем не поняла содержания беседы. Она смирилась и решила подождать, пока он закончит. Наверняка это было что-то весьма важное — ведь звонили так поздно и вдобавок человек, занимающий второй пост в посольстве. Она сделала шаг назад и еще раз полюбовалась своей работой. Потом зажгла спичку и поднесла ее к обработанной поверхности; подержав ее так несколько секунд и подождав, пока воск размягчится, она задула пламя и начала кончиками пальцев, смоченными в масле, легонько поглаживать крыло, чтобы убрать следы ножа.
Она сидела в общей комнате их с сыном четырехкомнатной квартиры, расположенной в не так давно приобретенном посольством доме близ Рю де Лоншан в фешенебельном пригороде Парижа — Нейи. Здесь в различных удобных квартирах — от однокомнатной с маленькой кухонькой до солидных пяти— и шестикомнатных — жили почти исключительно работники шведского посольства.
На столе перед ней лежали разноцветные куски воска, набор ножей, заостренные колышки и овальные резцы, которые вообще-то употребляются при резьбе по дереву, однако были вполне применимы и в ее хобби — изготовлении восковых скульптур. Она работала с уже раскрашенными пластинами, которые сама же и делала из обычного воска. Конечно, некоторые шарлатаны, как она их называла, сначала лепят фигуры и лишь потом их раскрашивают, но такой способ обработки вызывал у нее лишь презрение. Ведь при нем полностью игнорируется игра и сверкание красок и утрачивается эффект художественной целостности. В стенном шкафу со стеклянными дверцами выставлены на всеобщее обозрение ее творения, которые, как ей самой казалось, весьма оживляют интерьер. Там были сверкающие перламутром цветы, олени, черные медведи-гризли, отливающие голубизной белые медведи на дрейфующих льдинах, бабочки и прочие насекомые, птицы,— многие действительно существующие в природе представители флоры и фауны, другие — продукты ее богатой фантазии. Она любит ваять, да и запах разогретого воска ей очень нравится.
Магда услышала, что сын положил трубку, и обернулась на звук его шагов. Ей показалось, что он взволнован.
— В чем дело, Стен, сыночек? — с тревогой спросила она.
— Случилось кое-что серьезное, мамочка,— ответил он.— Виктор Вульф мертв.
У нее на мгновение перехватило дыхание.
— Как?! Мальчик мой, неужели советник… умер?!
— Его нашли мертвым в собственной квартире, вернее, в гараже.— Стен казался явно смущенным, почти испуганным.— Что мне теперь делать, мамочка? Тирен намекнул, что мне следовало бы что-нибудь предпринять уже сегодня вечером.
Она отложила резец, который все еще держала в руках, подошла к креслу и села.
— Присядь-ка, Стен,— велела она.
Она глубоко вздохнула, выпустив воздух через уголки рта. Стен тяжело опустился в кресло напротив. Беспомощный взгляд его скользил по комнате. Магда Винге попыталась осмыслить ситуацию.
— Прежде всего, что это означает для тебя! — спросила она.
— Тирен считает, что я должен принять дела… на какое-то время. Это так невероятно, мама. Все случилось так неожиданно…
Она внезапно посерьезнела, голос стал деловитым:
— Сердце?
— Нет, Тирен сказал, что его убили.
— Убили! — Она снова тяжело, со свистом, вздохнула. Видно было, что она испугана.— Ну и жизнь,— прошептала она.— Стен, мальчик мой, у тебя такая опасная работа…
Он сделал протестующий жест, выставив перед собой руки, как будто защищаясь ими от грозящей опасности.
— Нет-нет, что ты, мама, не у меня — такое случается только с важными персонами.
Она выпрямилась в кресле и строго взглянула на него.
— Ты и есть — важная персона, а после всего этого станешь еще заметнее. Ты же знаешь, какие планы строили мы с твоим папочкой, когда решили, что ты должен стать дипломатом. Мы так и думали, что в своей области ты должен достичь самых высоких постов; и он и я — мы делали все для этого,— вплоть до самой его смерти. И вот — ты почти что у цели. Но ты должен показать, что достоин этого поста. Ты обязан собраться, быть решительным, мужественным — ради блага нашей страны, ради меня, ради себя самого. Ты слышишь меня, Стен?
— Да, мамочка. Но, боюсь, ничего из этого не выйдет.
— Никаких колебаний.— Она встала и начала расхаживать взад-вперед по комнате.— Разве советник Тирен только что не намекнул тебе на это? — Она остановилась перед ним и с нежностью взглянула ему в глаза.— Стен, мальчик мой, я так хорошо помню, как ты родился,— ты был таким большим, сильным, весил больше четырех с половиной килограммов. Мы с папочкой долго спорили, как тебя назвать.
Она умолкла, вспоминая тот их спор. «Голиаф»,— предложила тогда она. «Но ведь Давид победил его»,— заметил супруг. Она подумала и согласилась с этим возражением. «А что его убило?» — «Праща Давида»,— ответил он. «Нет. Камень из пращи Давида. Дорогой, давай назовем его Стен»[8]. Оторвавшись от воспоминаний, она прищурилась и посмотрела на сына, как будто отсекая этим взглядом все постороннее, малозначимое. Да, верно, он был большим мальчиком. И в юности он выделялся среди своих сверстников. Но потом как-то разом вдруг перестал расти: не прибавлял ни сантиметра в росте, ни килограмма в весе. Так и остался худеньким и немного сутулым. Летом, сколько бы ни загорал, он никогда не мог загореть так же, как его товарищи, зимой, на трассе слалома, ему никогда не удавалось доехать до конца горы. Каждый день он тратил немало труда, борясь со своими бесцветными вихрами, и когда в результате выходил победителем, прическа становилась похожа на натянутую на голову купальную шапочку, издающую резкий запах бриолина. Из-за близорукости ему приходилось носить очки. Плечи были настолько узкими, что во все пиджаки приходилось подкладывать ватные подушечки, а небольшое пока брюшко стало довольно заметно еще до того, как ему исполнилось двадцать лет. Несмотря на все это, учеба давалась ему легко, и по окончании института он считался уже вполне квалифицированным юристом с прекрасными рекомендациями. Тогда-то и было решено, что он должен вступить на дипломатическую стезю.
