Инна Булгакова - Сердце статуи
— До этого.
— А что, он о каждом твоем шаге должен знать?
— О каждом. В общем, говорю: «Тебя же Котов на десять вызвал, езжай скорее и дай показания, а то мне не верят». Мне про статую никто не верит. А ты?
— Верю, верю. Ну и что Андрей?
— Он спросил про тебя, я говорю: «В больнице сказали, что умрет». Он сразу поехал к Котову. Вот и все.
— А почему вы о происшедшем с братом не говорили?
— Так. Он не хочет.
— Странно. И странно то, что он приехал из Москвы и спать улегся, тебя не повидав.
— Конечно, решил, что я сплю. Я ведь живу по режиму. Точнее, жила, — Надя вздохнула со всхлипом, как ребенок. — Ну, дом темный заперт, ведь я в саду была возле статуи.
— Какой статуи?
— Твоей «Надежды». Я была под таким впечатлением, что просто расстаться с ней не могла. Потому, наверное, мне и та показалась… статуей.
— Надя, по идее, она должна была истечь кровью.
Лицо девушки замкнулось, в холодных голубых глазах мелькнуло неясное выражение… тяжелое, чуть не болезненное. «Юношу, горько рыдая, ревнивая дева…» «Вот ваша Надя справилась бы», — сказал следователь. А почему, собственно, я ей должен безоговорочно доверять, коль самому себе не доверяю?.. Я сидел и сочинял версию. Ночное свидание. Я говорю Наде, что все кончено, ко мне возвращается прежняя возлюбленная. И спокойно смотрю, как она спокойно берется за кувалду?.. Ну, как-нибудь застала врасплох. Появляется Вера и бросается ко мне, наклоняется… Разъяренная фурия убивает беззащитную жертву и уничтожает скульптуры. Да, накрутил индийский фильм!
— Нет, какой-то абсурд, — встряхнувшись, заговорил я. — Если преступник был уверен, что убил нас обоих, почему исчезло одно тело?
— Ты очень большой, тебя трудно…
— Да, девяносто килограмм при метре девяносто росту, в больнице измеряли. Но не в этом дело! Совершено убийство — два трупа или один — уже не столь существенно. К тому же остались следы другой крови. Зачем так усложнять себе жизнь, тащить и прятать…
— Она шла сама, — перебила Надя. — Я видела.
— Так где она?
— А вдруг тоже потеряла память и бродит…
— Вся в крови? И никто ничего не видел? И вот еще что: ее след взяла бы служебная собака.
Мы напряженно смотрели друг на друга, голова раскалывалась. Я хлебнул коньяку из той же банки, сказал сумасшедшей усмешкой:
— Женщина превратилась в статую.
Послышался визг тормозов, гулко хлопнула дверца, пауза, пропели ступеньки крыльца, в солнечном проеме возник человек. Надя встала, ювелир попятился, вскинув руки, словно с намереньем вырвать волосы, но лишь взъерошил густую, белую шевелюру. Она обошла его и скрылась за дверью.
8
— Ты знаешь эту девушку, Семен?
— Нет.
— Садись. Я сейчас.
Быстро прошел в спальню, открыл секретер, выдвинул крошечный ящичек. Вернулся.
— Вроде ты ювелир, да? Тебе знакома эта вещица?
— Ну как же. Я тебе покупку устроил — семь миллионов. Задаром, можно сказать. Вот эти перевитые нити — из легированной стали, работа хорошая, тонкая работа. А главное — изумруд, редкой чистоты и величины.
— Для кого я покупал кулон?
Несколько секунд он глядел на меня словно с укоризной.
— Для Веры — для кого ж еще?
— Я что — ее любил?
Семен пожал плечами.
— Надо думать. Такие подарки…
— Она была твоей знакомой, Иван Петрович говорил. Расскажи о ней.
— Ты ничего, ничего не помнишь?
— Абсолютно.
— Ну, девочка из провинции, мечтала о кино. В училище не поступила, болталась с подружкой по массовкам.
— И этим на жизнь зарабатывала?
— Этим особо не заработаешь, — Семен усмехнулся, розовое лицо альбиноса скривилось. — А мужчины на что?
— М-да, изумруд.
— Очень шел к ее зеленым глазам, этакая ведьмочка.
— Ты тоже был ее мужчиной?
— Да нет. Она на тебя глаз положила.
— Где вы с ней познакомились?
— Она к нам в фирму золотые часики принесла, мы и скупкой занимаемся. Я сразу подумал — вот для тебя модель. Она как раз на мели сидела.
— Модель?
— Ты искал для статуи.
— Для «Надежды»?
— Для «Цирцеи».
— Кого?
— Никак не могу привыкнуть, что ты ничего не помнишь! Цирцея — волшебница, которая превращала мужчин в свиней. Античный образ, аллегория «Сладострастие».
— «Сладострастие» тоже разбили?
— Все разбили. Впрочем, ты, кажется, не закончил. Тут вас обоих так закрутило.
— Что значит «закрутило»?
— Любовь, страсть.
— Почему застежка в украшении порвана?
— Я так понял, что ты порвал, а почему — не знаю.
— Вы с Верой были у меня 3 июня?
— Ты вспомнил?
— Нет, мне сказали.
— Простое совпадение. Я приехал по делу, вдруг она приезжает, своим ходом, на электричке. Ну, поболтали часок. Она как-то вскользь спросила у тебя: «Застежку в кулоне починил?» Я вмешался, потрясенный…
— Чем же это?
— Ведь уникальная вещь, как можно! «Вы что, — говорю, — господа, с ума сошли?» В общем, ты обещал починить.
— Однако не собрался, — констатировал я. — Вы отбыли вместе?
— Я ее до станции подвез, усадил на электричку. Она в Каширу торопилась, электричка последняя перед перерывом.
— В Каширу? Зачем?
— На съемки, где-то в окрестностях. В крошечных эпизодах ей иногда давали блеснуть. Попробуй такой откажи! — вырвалось у него неожиданно злобно.
— А что, неотразима была?
— В своем роде.
— А не к Ивану Петровичу она подалась?
— Он как будто один отдыхал. У них там что-то вроде кемпинга. Каждое лето рыбку удят.
— 7 июня она написала мне письмо, послала из Каширы 8.
— А когда ты получил?
— Уже после смерти.
— Оригинально, — розовое лицо побледнело, проступили веснушки. — После чьей смерти?
— Моей. А возможно — и ее. По какому делу ты приезжал ко мне 3 июня?
— Ты накануне кончил мой заказ. Статуэтку делал.
— Какую статуэтку?
Он еще больше побледнел, веснушки сверкали красными точками.
— «Авадону».
— Кого?
— Ангела смерти.
— С какой стати такой зловещий замысел?
— Для меня лично.
— А, коньяком расплатился.
На растерянном его лице отразилась борьба.
— Вообще-то я тебе должен. Ты не взял, но сейчас болен…
— Да не надо.
Семен покопался в оригинальной такой сумочке, на поясе укрепленной, и выложил на стол пачку розоватых купюр; сказал сурово, не глядя:
— Возьми. Четыре миллиона.
— Да не надо же!
— Бери! — взвизгнул ювелир.
Что за идиотская сцена, с непонятным подтекстом!
— Беру, не нервничай. Значит, после «Смерти» и обратился к «Надежде».
— Это та, что в саду?.. Великолепная работа.
— На кого похожа девушка — на Веру?
— Нет. Лицо мне незнакомо.
— Знаешь, Семен…
— Сема. Я привык.
— Сема, привези мне статуэтку, а? Я хочу сравнить и понять, чем занимался последние денечки, может, что-то вспомнится.
Он дико на меня посмотрел.
— Это невозможно, она укреплена.
— В вашей скупке, что ль?
Сема отер пот со лба и произнес глухо:
— На могиле?
Я уже замечал, что любые атрибуты смерти отзываются во мне ощущеньем болезненным. Но все-таки уточнил шепотом:
— На чьей могиле?
— Моей жены.
— О, виноват. Все время совершаю промахи, потому что не знаю, о чем можно спрашивать, а о чем… — я умолк, но любопытство пересилило. — Отчего она умерла?
— В автомобильной катастрофе.
— Когда?
— 9 мая.
— Когда мы тут…
— 9 мая, — повторил он как-то «замогильно». — 12-го ее похоронили, вы с Ванюшей несли гроб. А также я и отец Нели.
— Нели?
— Ее звали Ангелина. Ты любил ее, Макс.
— В каком смысле?
— В человеческом. Вообще к женщинам ты относился с некоторым пренебрежением, а Нелю любил.
— Вы с ней были у меня 9-го?
— Я не пил, клянусь! Меня, кстати, проверили. Очень темная ночь, не заметил каток у вас тут, на Каширском. Точнее, слишком поздно заметил, вильнул на обочину, в дно канавы врезался.
— Сильно пострадал?
— Нет, в руль вцепился, аж руки одеревенели. Макс, не могу об этом вспоминать.
Но я уже вошел в раж и продолжал безжалостно:
— А машина?
— Тоже цела. А Неля ударилась виском… Макс, не могу…
— Надо!
— Ты всегда был жесток.
— Прости, сделай милость. Мой портрет из предыдущей жизни проступает весьма непривлекательным. И что вы все находили в моем обществе!
— Ты был Мастер, Макс. С большой буквы, — заявил Сема жестко. — Гению многое позволительно, — глаза блеснули. — Но не все!
— Если я так же насчет «гения» считал, то получил по заслугам.
По головке. Милиция проверила, участвовала ли Вера в киносъемках под Каширой?
— Официально, нет, проверено. Но там народу много было — батальные сцены, — не исключено, у кого-то жила.
