Марина Серова - Дуракам всегда везет!
Когда взгляд у него просветлел, меня не только не было рядом, но затих и шум моих шагов по раскатывающемуся под ногами шлаку. Потому что я выбрала правильное направление в лабиринте чердака и через минуту была уже на железной лестнице, ведущей в холл.
ГЛАВА 5
Вернувшись в квартиру, я застала Светку и Людочку дрыхнущими на кровати рядом, в живописных позах уставших амазонок.
Светка спала, лежа на спине, Людочка лежала рядом, уткнувшись носом в подушку.
Хороши! Нечего сказать. Это они так обо мне волновались! Что аж заснули. Я там, значит, преступников ловлю по чердакам, а они дрыхнут. Они у нас – слабый пол. А я, значит, сильный! Ну, спасибо, девочки. Ночь они не спали! Неженки вы мои… Сейчас я вам устрою. Почему это только меня сегодня душили? Надо поделиться впечатлениями с лучшей подругой…
Я подсела на кровать поближе к Светке, осторожно положила свои пальцы ей на плечи и начала медленно продвигать их к ее горлу. Светка засопела, пошевелила губами, судорожно вздохнула, но не проснулась. Я решила, что этого пока достаточно, общее направление ее сна я, пожалуй, сумела сформировать.
Теперь займемся Людочкой. Я подошла к ней, осторожно наложила руки сзади на горло и легонько сдавила. Людочка открыла рот и глаза одновременно. Она посмотрела на лежащую перед ней Светку совершенно бессмысленно, но проснуться так и не смогла, а вновь закрыла глаза, пробормотав что-то нечленораздельное.
Тогда я осторожно приподняла Людочкину руку и положила ее так, чтобы пальцы легли на Светкину грудь, поближе к горлу. А обе Светкины руки сложила сверху на Людочкину руку. Все, мизансцена была готова, режиссерское задание до актеров доведено. Можно подавать знак к началу спектакля. Третий звонок.
Я села подальше, чтобы меня не в чем было заподозрить, повернулась к ним спиной и визгливо заорала:
– А-а-а-а!
Мой вопль тут же подхватили еще два голоса – Светкин и Людочкин. Я, конечно, орать сразу же перестала. Я спокойно повернулась к ним и увидела картину, от которой можно было умереть со смеху.
Светка вцепилась обеими руками в лежавшую на ее груди Людочкину руку и старалась ее оттолкнуть от себя. А Людочка пыталась вырвать свою руку, отчего пальцы ее скрючились и представляли, надо полагать, страшное зрелище для еще не успевшей проснуться Светки. Обе они визжали так, что из окна стали падать на пол застрявшие в раме осколки разбитого мною стекла.
Я, конечно, спасла их обеих. Подскочив к ним, я расцепила Светкины пальцы и освободила Людочкину руку. Они продолжали визжать. Тогда я одновременно закрыла им рты своими ладонями.
Наступила тишина.
– Вы чего это, озверели? – недоуменно спросила я, поглядывая то на одну, то на другую.
Первой очнулась Людочка. Она еще не обрела дар речи, но жестикулировала уже очень оживленно. Наконец ей удалось выдавить из себя первое слово:
– За горло! – произнесла она, волнуясь. – Я держала его за горло!
– Кого? – Я на самом деле заинтересовалась. – Кого ты держала?
– Его! – убежденно ответила Людочка. – Этого…
Она сделала паузу и довольно точно сформулировала свои ощущения:
– Не знаю кого. Но держала…
Светка в этот момент тоже обрела способность членораздельно изъясняться и заявила:
– Он меня душил! Душил!
– Кто тебя душил, Светик? – ласково поинтересовалась я.
– Не знаю кто! Не видела. Но душил! Душил! До сих пор горло болит…
Я посмотрела на них укоризненно и спросила ласково и заботливо:
– Да, девочки, дошли вы до ручки со своей манией преследования… Вас же вдвоем оставлять нельзя. Вы же друг друга поубиваете. Мне что же, караулить вас, что ли? А кто настоящего убийцу ловить будет? Кстати, если кого-то из нас только что душили, то это меня.
– Кто? – в один голос спросили они.
– Я отвечу так же, как и вы, – не знаю, – ухмыльнулась я им в ответ. – Но я его отпустила. Кстати, есть у тебя йод в доме? – повернулась я к Людочке. – У него были такие грязные ногти…
Нужно ли говорить, что через двадцать секунд нежные Светкины пальчики ласково поглаживали мне кожу на шее вокруг царапин, а Людочка старательно и очень бережно прикладывала к моим «боевым ранениям» ватные тампоны, смоченные йодом, и до потемнения в глазах дула на мои царапины, пытаясь облегчить мои «страдания».
Я морщилась и блаженствовала. Пора было переходить к созданию эпического произведения, повествующего о похождениях Ведьмы на чердаке одного из элитарных тарасовских домов. Я уже предчувствовала, как войду во вкус, описывая его внешность, странное поведение и недоумение, когда я его оставляла на чердаке с вывихнутой ногой…
Но стоило мне двумя-тремя фразами нарисовать его беглый портрет, да какой там портрет, так, эскиз, как Людочка испортила мне все дело… Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами, открыла рот, затем прижала к лицу сжатые в кулаки пальцы, не замечая, как мажет щеку забытой в правой руке ваткой с йодом. Увидев наши со Светкой недоуменные взгляды, она уронила руки на колени и сказала трагическим шепотом:
– Леня!
– А почему так трагично? – поинтересовалась я, начиная раздражаться.
– Ну, мне-то понятно… – тут же солидаризовалась с Людочкой Светка, опять оставив меня в стороне.
– Это же Леня! – вновь повторила Людочка, словно это мне что-то объясняло.
– Да кто этот Леня, черт его возьми!? – не выдержала я.
– Бывший сожитель Людкин, – объяснила мне наконец Светка. – Она с ним год жила…
Кое-что мне стало понятным, хотя далеко не все. Но минут через десять мне все растолковали. Парень, который напал на меня на чердаке, Людочке был хорошо знаком. После того, как ее бросил Сергей, укативший со своей бразильянкой, Людочка долго не могла прийти в себя. Она перестала ощущать себя женщиной.
Когда она смотрела на себя в зеркало, особенно в ванной, разглядывала свое тело, трогала его руками, пытаясь зацепиться за какое-то чувство, которое хоть отдаленно можно было бы отнести к женскому самоощущению, она приходила в отчаяние. Не было этого ощущения. Ее фигура казалась ей угловатой, по-мужски грубой, плечи слишком широкими, а бедра слишком узкими. Груди – вообще никакими. Единственное, на чем останавливался ее взгляд, – на ее больших сосках, но это тут же напоминало ей о близнецах, Семке и Темке, о Сергее, бросившем ее ради экзотической заезжей дамочки, и чувство собственной ненужности мужчинам вновь наполняло ее и доводило до слез.
Мать, конечно, пыталась утешить, но делала это не без своей выгоды. Сама всю жизнь презиравшая мужчин и жившая со всеми тремя своими мужьями, постоянно унижая и издеваясь над их социальной инфантильностью и психологической слабостью, она стремилась то же отношение передать и дочери. Все ее утешения сводились к утверждениям, что все мужчины – козлы, что все они об одном мечтают – напиться и залезть женщине между ног, что, наконец, все они, вместе взятые, не стоят мизинца Людочки.
Иногда это утешало, особенно, когда они вдвоем с матерью выпивали бутылочку-другую красного вина, но ненадолго. Стоило наступить похмелью, как к Людочке возвращалось ощущение собственной женской никчемности и ненужности. И речи матери не только не утешали, но вызывали уже раздражение и озлобление.
Однажды мать ее так довела своими утешениями, что Людочка полоснула себя ножом по левому запястью. Не для того, чтобы избавиться таким образом от всех своих проблем, а только чтобы мать заткнулась. Та заткнулась и вообще стала меньше болтать, но больше пить. Причем в одиночку и тайком от дочери.
Светка тогда с ужасом смотрела на ее жизнь. И чего только не предпринимала, чтобы разубедить ее в надуманной женской несостоятельности. Но никакие доводы на Людочку не действовали. Самый главный Людочкин аргумент раскатывал по Бразилии со своей темнокожей женщиной, забыв о Людочкином существовании. Наконец Светка дошла до того, что, усадив подругу в свою «девятку», начала возить ее по городу и откровенно заставляла Людочку выбирать себе мужиков и «снимать» их.
На третий день ее усилия увенчались успехом. Людочка все же решилась попробовать и сняла… Леню! Такое могло случиться только с Людочкой. В городе с миллионным населением разыскать такой экземпляр и с первой же попытки приобрести это сокровище могла только Людочка.
На первый взгляд это был просто подарок судьбы. На две головы выше ее, с тонким красивым чувственным лицом, с огромными выразительными серыми глазами, в которые, казалось, можно было проникнуть глубоко-глубоко, с длинными и тонкими музыкальными пальцами – это был просто парень голливудской мечты из популярной мелодрамы начала девяностых. Он и впрямь оказался музыкантом, недоучившимся флейтистом, хотя почему он бросил занятия в музыкальном училище, было совершенно неясно. Зато, кроме флейты, он умел играть на гитаре, фортепьяно, скрипке, аккордеоне, а пел так, что в Людочке жаркой волной поднималось желание принадлежать ему. От его музыки ее тут же тянуло в постель.
