Дмитрий Шевченко - Кремлёвские нравы
АВТОРИТЕТ
История о том, как сын личного референта Сталина стал одним из уважаемых людей в криминальном мире
А из нашего окна площадь Красная видна,
А из нашего окошка - только спецтюрьмы немножко...
Кремлевская считалка
ПРОЩАНИЕ
Многие в скорбной толпе, пришедшей морозным январским днем 1924 года в Дом союзов проводить в последний путь вождя мирового пролетариата, обратили внимание на высокого статного мужчину в военном френче, который стоял рядом с гробом и держал за руку мальчишку лет семи, аккуратно причесанного, в нарядном тулупчике. Оба плакали. Еще бросалось в глаза то, что они совсем не походили друг на друга: мужчина был кавказцем, а мальчик по-славянски курнос, голубоглаз, густая копна русых волос.
С замирающим сердцем ребенок наблюдал картину, запомнившуюся ему на всю жизнь: от толпы отделился военный на костылях, судя по наградам участник гражданской войны, отцепил одеревеневшими пальцами с гимнастерки орден Красного Знамени и передал караулу. "Вождю!" - строго сказал инвалид. Орден торжественно положили на грудь Ильича. Ребенок ещё сильнее сжал руку своего спутника.
Мужчину-кавказца звали Искандер Алиев. В новой московской номенклатуре он занимал солидное положение: недавний выходец из Тбилиси, друг и сподвижник Серго Орджоникидзе, он быстро сделал карьеру секретаря центрального, престижного Хамовнического райкома партии. Красный профессор. А в скором времени - и личный референт самого генсека, боготворимого им Кобы. Еще до переезда в столицу женился на прекрасной женщине, матери мальчика, с которым пришел сюда сегодня и которого называл сыном.
Родного отца Толя, или, по-маминому, Тосик, никогда не видел. Зато запомнил дедушку-поляка, бывшего белогвардейского полковника, деникинца, сумевшего после гражданской войны уйти от пролетарского возмездия и осесть в далеком Тбилиси под видом тишайшего смотрителя городской больницы. Здесь же была и их казенная квартира. Запомнил клумбы у входа в больницу гордость деда и шедевр цветоводческого искусства. На одной из них искусной рукой садовника был изображен дед с длинной бородой, мама сказала - это великий русский писатель Лев Толстой. На двух других - Маркс и Ленин. Их Тосик уже видел, живописные полотна висели на первом этаже больницы.
Похоже, хитрый старик решил сделать "книксен" новой власти. Вот вам, байстрюки, зеркало русской революции и её отражение - теоретик и практик нынешнего "разгульного праздничка". Во всяком случае, партийцы, проходящие курс лечения, одобрительно кивали.
И вскоре переезд в Москву, в Трубниковский переулок, где располагался знаменитый 20-й дом ВЦИКа. Прощайте клумбы! Тосик стоит с отчимом перед мертвым Лениным. (А ведь Алиев обещал, что он увидит в столице живого вождя!) Эта первая в жизни потеря и страшная траурная мелодия ещё не один день будут гнездиться в его душе...
"В ЛАЙКОВОЙ ПЕРЧАТКЕ..."
Долговечно ли детское горе? Вскоре появились приятели - арбатские мальчишки, близнецы Олег и Костя Балины. Вместе шаландались по подворотням, вынюхивали в пестром арбатском мирке где что плохо лежит. Тосик только внешне походил на ангела, парящего над Мадонной Рафаэля. Он артистично отвлекал торговцев, а братья тем временем отправляли за пазуху все, что попадалось под руку, - леденцы, бублики, кремневые зажигалки, соль.
Ничего ему было не нужно, семья жила обеспеченно. Однако дома Тосиком занимались мало - мама к этому времени тяжело заболела, отчим неотлучно находился в Кремле. Референт Сталина! Алиев даже не подозревал, какого рода талант открылся в "милом мальчике". Он сердечно относился к пасынку и приносил из кремлевского буфета бутерброды с красной икрой и диковинной, розовой, как собачий язык, докторской колбасой. Иногда, очень редко, рассказывал о вожде, о его удивительной памяти. "Вызовет, бывало, и скажет: "Найдите мне, товарищ Алиев, в 10-м томе Ленина на 30-й странице такой-то абзац". Иду, открываю, все точно, слово в слово!"
Тосик, как поется в песне, Сталина не видел, но любил не менее горячо, чем отчим. Его тогда все любили.
Вскоре до Алиева дошли слухи о похождениях пасынка, а однажды домой явился милиционер в фуражке с белой тульей и, смущенно покашливая в кулак, доложил, что всю компанию только что замели в отделение милиции.
Референт Сталина был человеком добрым и лишь горько усмехнулся: "Я во всем виноват. Пацан совсем один. Няньку надо было, что ли, нанять? Ну да что-нибудь придумаем..."
Наутро отцовская машина везла Тосика на автомобильный завод АМО, к самому директору Лихачеву. Недавно при заводе открыли школу, сегодня бы сказали - элитарную, где будут готовить конструкторов и испытателей - наших будущих социалистических Фордов и Даймлеров. В кармане покоилась записка от Орджоникидзе. Накануне Серго приходил к ним домой, пили чай с ореховым вареньем. Он-то и надоумил Алиева пристроить мальчишку на АМО. Написал ни листке несколько слов: "Товарищ Лихачев! Зачислите, пожалуйста, в вашу школу подателя сей записки - сына нашего дорогого товарища Алиева. Серго".
И вот он в кабинете директора. Все быстро сладилось. Лихачев потрепал мальчишку по голове, позвонил куда-то и с шутливой серьезностью доложил, что распоряжение наркома выполнено. Затем пошел провожать до приемной. И тут Тосик заметил эти проклятые перчатки. Они соблазнительно торчали из кармана лихачевского пальто и были несказанно хороши: желтые, нежной кожи, заграничные, красиво простроченные. Он уже давно - с тех пор как услыхал от отчима есенинские строки о смуглой руке в лайковой перчатке - страстно мечтал о таких же. Лихачев даже не заметил, как ясноглазый воришка на ходу ловко сунул их в карман.
Домой он возвращался с трофеем, гордый первым серьезным почином.
Но Лихачев почему-то расценил его артистический дар иначе. Со школой, ещё не виденной, пришлось распрощаться. И даже бежать от позора - Алиев решил спрятать неблагодарного пасынка в Тбилиси, под строгим присмотром дальних родственников...
АХМЕДКА
Прошло несколько лет. Он не стал пропащим. В школе, на удивление отчима, махнувшего было на него рукой, прилично учился, особенно преуспел в английском и точных науках. Участвовал в самодеятельности, в любой компании был желанным гостем, острым на язык, но снисходительным. Щедрым был гостинцы, присылаемые из Москвы Алиевым, раздавал приятелям, отпущенные же на пропитание деньги тратил, как и всякий порядочный мужчина, на угощение дамам - водил одноклассниц в кафе-мороженое. Многие девочки были от него без ума: голубоглазый красавец и весельчак. Завел шикарных друзей - детей дипломатов, работавших в Тбилиси. Особенно полюбил Ахмеда Фендеренского, сына иранского консула, одноклассника, такого же бедового, как и он сам. Они почти не расставались. Кто ещё из тбилисских школьников мог с такой помпой, как эта парочка, с цветами и шоколадными конфетами катать девчонок на извозчике по центральной улице?
Вместе с Ахмедом, Ахмедкой, ходили и на более серьезные дела. Страсть к опасным приключениям, воровской азарт вовсе не угасли в нем. Тосик лишь повзрослел, набрался ума, ранней житейской мудрости в этом разноязыком, лукавом и вечном городе.
...Раз в месяц посольские люди вывешивали в своих служебных дворах ковры - на просушку и чистку. Ковры богатые, ручной работы, с расписными райскими птицами. Тосик и Ахмедка с первыми лучами солнца подлетали на пролетке, бесшумно снимали их с изгородей. Затем переодевались, меняли как могли внешность и катили на базар - ковры шли нарасхват.
Еще удалось несколько раз при помощи острого перочинного ножичка срезать пару кошельков - у турецкого и французского дипломатов. Лиры и франки были тут же на барахолке обменяны на угощение одноклассникам. Лишь однажды его поймали за руку - в трамвае. Но милиционер никогда, видно, ещё не встречал таких рассудительных мальчиков, да ещё при красном галстуке. Он отпустил Тосика, но для очистки совести все же позвонил в школу. Пионервожатая (она ещё раз появится в этих заметках) на месяц сняла с него галстук. Женское сердце! - она давно почувствовала, что этот рано повзрослевший мальчик далеко не прост...
И, наконец, начинающий гангстер и прилежный ученик, не пропустивший ни одного урока физики, придумал вот что. "Топить", растворять в азотной кислоте украденные вместе с Ахмедкой на складе одного из заводов серебряные детали, чтобы добиться нужной 84-й пробы. Такое азотнокислое серебро хорошо покупали в торгсине. Пару слитков удалось загнать. Но дальняя мечта была дерзкая - чеканить американские доллары. Однако вскоре Ахмедкиного отца вернули в Тегеран, а сам Тосик побоялся в одиночку начинать хлопотное дело. К тому же раскрылась недостача серебра на заводе, милиция искала похитителей, и Тосик решил до поры до времени отложить свои искания в области предпринимательства...
Ахмедку он увидит лишь четверть века спустя. И где? В Большом театре, в ложе почетных гостей. Алиев, недавно освободившийся из лагеря, с галерки рассматривал в бинокль московский бомонд и вдруг случайно узрел старого подельника. Потом спросил у вахтера, что за гости сегодня были в театре. "Министр иностранных дел Ирана, как говорят, любимец самого шаха Пехлеви Ахмед Фендеренский!" Тосик присвистнул. Вот так карьера!
