Эдуард Хруцкий - Комендантский час
- По комсомольскому набору?
- Да, пятый день в милиции.
- Раньше где работала.
- В метро, контролером.
- Что ж так? Постовой, а без оружия...
- А я не постовой, товарищ начальник, у меня здесь сестра живет во дворе. Я от нее шла. Вдруг женщина бежит: "Помогите, помогите!" Я за ней.
- Ты соберись и расскажи все по порядку. Только вспомни как следует. Все вспомни, важно это очень.
Девушка опасливо покосилась на открытую дверь в соседнюю комнату:
- Я сейчас. Погодите...
К сестре Алла Редечкина забежала на минутку. Занесла ребятам сахар из своего милицейского пайка. Никого дома не было. Алла достала из-за половицы ключ, открыла дверь и оставила сахар на столе. Она еще немного постояла в комнате. Потом взглянула на часы. Было четверть девятого утра. У нее оставалось целых три часа, и Алла решила подъехать в общежитие к девчатам. Она вышла во двор, порадовалась, что ей дали отпуск именно в такой солнечный день.
"Помогите... А-а-а! Помогите! Милиция!"
Из соседнего подъезда выбежала женщина. Алла только увидела ее лицо и остановившиеся, полные страха глаза. Она еще не успела опомниться, как женщина, схватив ее за рукав, потащила к дверям:
"Скорее, скорее, товарищ милицейская девушка! Там... там..."
На третьем этаже женщина толкнула ее в дверь квартиры:
"Там!.. Там!.."
Алла, ничего не понимая, словно автомат, шагнула в темный коридор. В глубине его была открыта дверь. Она подошла к ней и заглянула в комнату.
На ковре лежал человек. Босой, в зеленых военных галифе, рядом с ним зловеще поблескивал пистолет, вокруг голову ковер влажно чернел. Что-то липкое подкатилось к горлу, в ушах зазвенело тонко-тонко. В коридоре внезапно стало темно. Хватаясь руками за стену, Алла выбралась на лестничную площадку...
- А во дворе вы никого не заметили?
- Нет, пусто было.
- Ладно, идите. Только в следующий раз не пугайтесь. У нас служба такая.
- Я знаю, извините, - смущенно почти прошептала девушка.
- Ну иди, дочка...
- Стало быть, вы дежурная ПВО?
- Я.
- Ваша фамилия Самойлова, зовут Елена Сергеевна?
- Так, Елена Сергеевна.
- А скажите, уважаемая Елена Сергеевна, в чем заключаются ваши обязанности?
- Если, значит, фашист прилетит, разбудить жильцов в своем подъезде, в убежище их проводить, деткам помочь, там, старухам. Бомбы поджигательные тушить...
- А еще?
- Нести ночное дежурство. У всяких посторонних документы проверять, и если что, милиционера кликнуть.
- Вы все время находились у дверей подъезда?
- Все время.
- Так как же? Никого не было посторонних?
- Никого.
- А что случилось, вы знаете?
- Как не знать, жилец из десятой самострел учинил. Это он из-за нее все.
- Из-за кого?
- Марина у него была. Беленькая такая. Ходила к нему. Что они делали, не скажу, не видела, только часто она у него оставалась. Бывало, ночью вместе приедут на машине, шмыг в парадную и к себе. А потом он ее утром провожает.
- А кроме Марины к Грассу ходил кто-нибудь?
- Много, все его дружки разные. Бывало, идут, а карманы от бутылок рвутся. Безобразить к нему ходили. А он душа простая, добрая, всех пускал.
- А в последнее время?
- Да последнее время его-то и не было. Он ушел в том месяце. На фронт, говорил. Вот только вчера и вернулся в форме и с наганом. "Ты, говорит, - тетя Лена, меня разбуди в восемь", - и к себе пошел.
- А почему вы в шесть ушли с поста?
- Ах, товарищ начальник, не в шесть - в семь ушла, Гастроном у нас в семь открывают.
- Долго там были?
- Час, наверное, у меня часов-то нет. А домой шла и у ворот двух военных встретила, они-то мне и сказали, что время пять минут девятого.
- Военные выходили из вашего двора?
- Из нашего. Из ворот.
- Постарайтесь вспомнить их.
- В сапогах хромовых, с ремнями через плечо. У одного, что на часы смотрел, нашивка золотая.
- Какая нашивка, узкая или широкая?
- Широкая, товарищ начальник, страсть какая широкая.
- Вы раньше их не видели?
- Нет, не видела.
- Что дальше?
- Я, конечно, побежала Зиновия Аркадьевича будить. Гляжу, дверь открыта. "Неужто встал?" - думаю. Зашла в комнату, а он лежит. Тут я и побегла на улицу.
- Игорь, - Данилов встал, - дело ясное. Ты сейчас иди в "Вечерку", найди знакомых Грасса, узнай, кто такая Марина. Ты, Степан, с жильцами поговори. Я в управление.
На лестнице Данилов задержался, пропуская санитаров, уносивших убитого. Он прошел сквозь расступившуюся толпу любопытных у подъезда, подошел к машине.
- Извините, - кто-то тронул его за рукав.
Данилов оглянулся. Перед ним стояла пожилая женщина с пустой авоськой в руках.
- Я хотела вам кое-что сообщить...
- Слушаю вас.
- К гражданину Грассу ходило много разных людей. Журналисты... А три дня назад заходил его сослуживец, подполковник.
- Так, значит, подполковник? Я знаю, летчик?
- Нет, пограничник. Такой интеллигентный, седоватый. Очень жалел, что не застал его.
- У этого подполковника ожог на правой щеке? - внутренне холодея, спросил Данилов.
- Ошибаетесь, у него шрам, белый такой, с левой стороны, здесь, женщина провела пальцем от губы до глаза.
Он. Точно он. Широков. Уже в машине Иван Александрович расстегнул крючки воротника. На душе было скверно. Точно так же, как пятнадцать лет назад, когда он в Питере, на Лиговке, потерял след Резаного.
Зачем Широков приходил к Грассу? За деньгами? Может быть, за ценностями? Маловероятно. Ни денег, ни тем более ценностей у убитого не было. Значит, Широкову был нужен Зяма-художник. Но ведь Грасс никогда не связывался с уголовниками. Он делал фальшивые накладные артельщикам, липовые печати на документы, справки. Его "клиентура" была - крупные хозяйственники. Кто же указал Широкову на Грасса? Кто?
В коридоре "Вечерки" пахло керосином. Из-за закрытых дверей вырывался приглушенный стук пишущих машинок, обрывки телефонных разговоров, смех.
В отделе иллюстраций было тихо. Огромное окно распахнуто, за ним в золотистом мареве видны крыши и облезлые церковные маковки. Со стен на Игоря смотрел добрый десяток человеческих лиц. Красивые, строгие и веселые женщины, мужчины с орденами и без таковых, бородатые и бритые, дети.
Из-за стола, заваленного старыми фотографиями, обрезками бумаги, рисунками, газетными полосами, навстречу Муравьеву поднялся человек в синем костюме.
- Я хотел узнать, сотрудничал ли в вашей газете художник Грасс.
- Зяма? Разумеется! Мы с ним гигантские друзья! А с кем имею честь, простите? Смирнов, - представился художник.
- Значит, мне повезло. - Игорь достал из кармана удостоверение.
Смирнов внимательно прочитал его, поднял на посетителя удивленные глаза:
- Нет. Это недоразумение. У него были неприятности, но давно. Он чудный художник. Хороший товарищ.
- Вы его хорошо знали?
- Хорошо - не то слово. Зяма мой лучший друг!
- Значит, мне опять повезло.
- Что? Скажите, что могло с ним случиться? Ах ты господи, Зямка...
Смирнов заметался по кабинету, он был похож на большую птицу.
- Вы сядьте, сядьте, пожалуйста. - Игорь присел на стул. - Дело серьезное.
- Серьезное? - Смирнов сел и сразу же начал перекладывать на столе строчкомеры, пинцеты, ножницы.
- Вы только... В общем, Грасс, убит.
Ножницы со звоном упали на пол. Смирнов закрыл лицо руками. Только пальцы мелко вздрагивали.
"Они слишком тонки и красивы для мужчины, - подумал Игорь, - слишком нежны".
Смирнов убрал руки, и Муравьева поразила перемена, происшедшая с этим красивым, не по годам моложавым лицом. Оно сразу постарело, даже глаза померкли. Перед Муравьевым сидел усталый, больной человек.
- Дайте закурить.
Смирнов неумело взял папиросу, прикурил.
- Зяма звонил мне вчера, сегодня он должен был зайти ко мне с новыми рисунками...
Он замолчал. В комнате повисла тишина, гнетущая и тяжелая.
- Кто мог это сделать? - спросил Смирнов.
- Мы еще не знаем. Вот пришли к вам. Надеюсь, вы поможете.
- Я говорил ему: брось эту женщину. Брось!
- Вы имеете в виду Марину?
- Да, Марину Флерову.
- Кто она такая?
- Как вам сказать? Знаете ли, есть категория женщин, красивых, умных, свободных. У них огромный круг знакомых и необычайная жадность к развлечениям. Они не думают, как и где живут. Они просто живут, легко и свободно. Такие обычно нравятся занятым мужчинам. Дайте спички, пожалуйста. - Смирнов снова прикурил. - Марина такая. Немного пишет, чуть рисует, немного снимает, немного поет, снимается в кино... в эпизодах, разумеется. Всего понемногу и - ничего. У нее открытый дом. Народу полно. Можно приехать в полночь, за полночь.
- Она давно знакома с Грассом?
- Да, года три. Он для нее - убежище. Это она говорит... Устав от кутежей, разочаровавшись в очередном увлечении, она убегала к Зяме. Марина называла это - "стать на душевный ремонт". А он терпел, терпел и ждал.
- Вы говорили, что у нее открытый дом? Если я вас правильно понял, к ней мог приходить любой, даже малознакомый человек?
