Наталия Левитина - Неумышленное ограбление
В обеденный перерыв у Эванжелины было пусто, она размещала на полочках в геометрическом порядке банки с кремами, а на диване сидела надутая Катюша. Ага, я ведь обещала провести культбеседу с ребенком!
С Катюшей мы дружили, так как растили мы ее с Эванжелиной совместно. Она была серьезна и вдумчива, много читала и многое из прочитанного даже запоминала. В школе их учили английскому, немецкому, основам маркетинга (какой бред! — опять же дань моде), машинописи, делопроизводству, компьютерной грамотности и еще много чему. Она уже вполне сносно болтала на двух языках, стучала на машинке десятью пальцами и знала наизусть половину Пастернака. Кроме того, Катя обещала через два года превратиться в феноменальную красавицу и затмить свою престарелую мамашу.
— Катя, Катерина, эх, душа, до чего ты, Катя, хороша! — невесело просипела я (вокальными данными я никогда не отличалась) надутому ребенку. Мне и самой сейчас было тоскливо, а вот еще необходимо восстановить мир в семье.
Проштрафившаяся Эванжелина на цыпочках уползла за дверь.
— Ну, Катя, рассказывай, что у вас опять произошло и почему ты третируешь свою изумительную мамочку?
— Я не хочу, чтобы мою маму обзывали проституткой!
(Белое платье в горошек, в котором Эванжелину угораздило пойти на собрание, было просто великолепно. Я его прекрасно помнила. Оно не скрывало в Эванжелине ничего, что могло бы эстетически порадовать окружающих. А у Эванжелины любой сантиметр поверхности тела волнителен до спазм в горле.)
— Ну, девочка моя, скажи, кто конкретно ее так назвал?
— Фамилии, что ли, сказать? Ну, Копылова, Берг и Шишкова.
— Так. А кто у них ходил на собрание?
— Ну кто… Тоже мамы и ходили.
— Вот! — победоносно восклицаю я. — А хоть одна девочка, у которой на собрание ходил папа, тебе что-нибудь сказала?
— Не-е-т, — озадаченно тянет Катя и хлопает глазами.
Попалась, малышка, хотя и изучает основы маркетинга, а все равно глупый ребенок. Сейчас я ее дожму.
— А ты задумывалась, почему так произошло? Популярно объясняю. Папы, придя с собрания, оглядели своих потрепанных боевых подруг остроколенчатых, большеротых и страшных или, наоборот, своих жирных тюлених, развалившихся перед телевизором, и что сделали папы? Папы вспомнили твою маму, мысленно произвели сравнение, ужаснулись, в очередной раз убедились, что в молодости они были непроходимо тупы, и промолчали. А что сделали мамы, побывавшие на собрании? Израненное самолюбие не позволило им промолчать — женщины болтливы себе в ущерб и завистливы. Они забурлили, закипели, как суп харчо, забытый на плите. Они поделились с мужьями, в каком неприличном виде, почти голая пришла на собрание эта Корсакова. Емкости их куриных мозгов явно не хватило для того, чтобы понять: уж теперь-то их мужья точно ни одного собрания не пропустят, а возможно, даже и станут инициаторами внеплановых субботников по ремонту класса. Все это, Катерина, просто мелочная женская зависть. А ты можешь гордиться своей мамой. Эванжелина — лучшее творение природы, которое мы можем найти в Москве и ста шестнадцати километрах в радиусе от нее. Но божественная внешность и изумительная фигура — это еще не все. Твоя мама удивительно добра, и в чем ее можно упрекнуть, так это только в чрезмерной доверчивости.
Эх! Уйду из «Интеркома» и стану адвокатом.
— Я ведь ее очень-очень люблю, — сказала Катя.
Кажется, мне поверили.
После того как я отправила ребенка домой поразмышлять над моими разумными доводами, появилась Эванжелина. Глаза у нее были на мокром месте.
— Я подслушивала. Танюша, ты настоящий друг…
Я вернулась от Эванжелины и после обеда закрылась у себя в кабинете. Мне было грустно и одиноко. Читала «Коммерсантъ», рисовала на бумаге мрачные картинки из истории французской революции. И досиделась. Когда около шести вечера я спустилась вниз, красная лампочка говорила о том, что дверь уже поставлена на сигнализацию.
* * *Я уныло побрела обратно к себе. Перспектива провести ночь в кресле совсем не радовала, дома тосковал некормленый кот. Я подумала, что если отыскать телефоны охранников, то они приедут и вызволят меня. Проходя мимо кабинета Олега Васильевича, я обнаружила, что он не заперт.
На огромном полированном столе светлого дерева стояла, как и в других кабинетах, айбиэмка. Здесь же громоздились стопки документов, лежали книги в ярких обложках (творение Кэртиса тоже присутствовало — кажется, для «Интеркома» эта книга являлась настольной). Я уселась в кожаное кресло и задумалась.
Вот предоставляется случай удовлетворить свое любопытство. Возможно, компьютер Олега хранит какие-нибудь интересные сведения. Может быть, я сумею наконец понять, как можно делать большие деньги, не особенно напрягаясь. Вероятно, компьютеру доверена тайна, откуда, из каких источников поступают в нашу заурядную контору грандиозные суммы средств, обеспечивающие наше безбедное существование.
По экрану побежали разноцветные строчки — загружалась память. А моя совесть начала рыпаться — «Таня, это непорядочно», но я быстро убедила себя в том, что, во-первых, я не очень-то хорошо умею обращаться с компьютером и, возможно, ничего не сумею найти, а во-вторых, если я и откопаю какой-то криминал, то обязательно напишу разоблачительную статью в «Столицу» (рубрика «Персональные расследования») и тем самым сослужу пользу Отечеству и облегчу труд правоохранительным органам.
Информации в компьютере Олега хранилось неимоверно много. Я плутала по директориям и файлам, потом стала вставлять и просматривать дискеты и в конце концов добралась до чего-то засекреченного. Оно было записано на дискете с голубой наклейкой, без каких-либо опознавательных знаков или надписей, но прочитать я это что-то не могла. Компьютер упрямо требовал назвать ему «пароль», и мне пришлось полчаса упражняться в нажимании клавиш — поочередно, одновременно, в различных комбинациях. Конечно, все это было напрасно. Наверняка шифром являлось не одно какое-то слово или число, а целый текст.
Не везет так не везет. Я прекратила издеваться над компьютером, взяла «Итальянское лето» и стала перелистывать страницы, ставшие мне уже почти родными.
Надо сказать, Олег над своим экземпляром книги потрудился основательно: остро отточенным карандашом он отмечал, как я поняла, интересные выражения и случаи необычной интерпретации грамматических правил — герундий, инфинитив, конъюнктив и прочую ерунду. Я тоже так делаю подчеркиваю, а потом зубрю наизусть, — особенно если дело касается фразовых глаголов — этого мучения для всех, кто изучает английский вне языковой среды.
С книгой на коленях я просидела целый час. Потом сварила себе кофе. Потом задумалась. «You mustn't forget what I told you. It's very important» — эта фраза на 196-й странице «Итальянского лета» была подчеркнута дважды, и на полях стоял восклицательный знак. Но что в ней такого интересного? Ничего особенного.
Я снова достала из ящика дискету с голубой наклейкой и, когда компьютер затребовал от меня шифр, набрала эту фразу. И началось! Монитор замигал всеми цветами радуги, на красных, лимонных, ядовито-зеленых карточках были написаны имена, фамилии, адреса, счета, МФО, суммы денег и прочее. В общем — картотека. Совершенно секретно. Информация к размышлению.
Я взмокла от напряжения. Все было, конечно, очень интересно, но каким образом это можно было бы использовать? Пока не знаю. Но чтобы материал, добытый только благодаря моему пристрастию к английскому и природной сообразительности, не пропадал даром, я сгоняла в свой кабинет, принесла дискету и переписала картотеку Дроздовцева.
И снова мое любопытство не было удовлетворено. И я решила пасть еще ниже. Наверное, сейчас среди журналистов и встречаются порядочные люди, но их удел — писать про бизнесменов-ударников и об открытии нового детского садика. Сенсация недоступна и привередлива, и чистыми руками ее не ухватишь. В моей журналистской практике мне приходилось пользоваться заведомо украденными документами, а Сергей даже платил своим информаторам (проще — стукачам) круглые суммы за раскопанный компромат.
В конце концов я по локоть запустила руки в бумаги Олега. Я разворошила и перекопала все, что можно было сдвинуть с места и перелистать. Мучила ли меня совесть? Да, мучила. Я вела себя просто непристойно и отчетливо осознавала глубину своего падения. Но и с совестью можно договориться.
Небольшой плотный конверт привлек мое внимание. Он не был запечатан, но то, что я в нем обнаружила, на добрых три минуты лишило меня дара речи. Что угодно я ожидала найти в бумагах Олега Дроздовцева, но такое лежало за пределами моей фантазии!
Свою непорядочность я подтвердила тем, что не положила конверт обратно в стол, — я просто не могла его там оставить. Я забрала его с собой, понимая, что совершаю кражу. Но свидетелей не было, а совести придется привычно отсидеться где-нибудь в углу.
