Анатолий Манаков - На грани фола (Крутые аргументы)
Совершенно излишне было убеждать Джорджа в шаткости границы между благими намерениями и преступным их исполнением. По его мнению, в душе и крови всех смертных можно усмотреть не одну судьбу, а две, по меньшей мере, как и два начала, вследствие чего даже благочестивых граждан трудно причислять однозначно и бесповоротно к праведникам, ибо в каждом лихоимце живет Будда, в каждом брахмане - лихоимец, но лишь загнанный усилием воли на дно сознания. Ему казалось, что на челе у любого смертного не отпечатано каких-то видимых знаков зла, однако есть и такие, которые словно излучают злобу, цинизм и безмерное стяжательство. "Решись сегодня непреклонный судья преследовать в законном порядке предпринимателей и высших управленцев нефтяного бизнеса за их финансовые и другие отступления от закона, в американских тюрьмах для них не хватило бы мест", - резюмировал он однажды по тому же поводу.
Моральные постулаты Священного Писания вызывали у Джорджа уважение, однако он не торопился пороки и сомнительные поступки приписывать главным образом Сатане, перед которым якобы даже Творец бессилен. Есть ли Бог или нет, жив ли или мертв - для него решающего значения не имело. Во что он верил больше, называя себя "христианином - скептиком", так это в магию определенных чисел. То есть разделял тезис о том, что придание им сакрального значения помогает мировому хаосу приобрести контуры упорядоченных состояний, где все объекты связываются друг с другом математической логикой. Не на голом же месте выстроилась в Древнем Китае особая философия чисел и считалось, что следование учению о числах дает людям знание вещей и мировых начал. Нечто похожее, кстати, признавали пифагорейцы и мусульмане.
Перебирая в памяти наиболее важные события его жизни, вычисляя запомнившиеся временные сроки и даты, из всех чисел он вывел для себя наиболее значимое "3". Три сферы Вселенной, божественная троица, троичный принцип построения художественного произведения, ядерная триада стратегических вооружений... Подобно индусам и тамилам, канонизировал он число "5", подчиняющее себе наиболее существенные характеристики макро и микро мира - пять органов чувств, классов животных, страстей, пентады в буддизме. Не простым совпадением считал и священность числа "12"...
Если раньше уединение было для Джорджа абсолютно неприемлемым состоянием, после ухода в отставку он начал находить в этом и свое благо. К его удивлению, в добровольно избранном одиночестве становишься полновластным хозяином самого себя, не позволяешь никому воздействовать на ход твоей мысли и давить чужим прихотям на твои собственные, обретаешь свободу самому решать что надо любить или презирать, испытываешь благостное чувство независимости от чужих прегрешений. Наверное, любой человек, хотя бы на пробу, должен эпизодически пользоваться своим правом на уединение иначе сам с самим не разберешься. Может ли дать такое состояние умиротворение и покой, спасти от всяческих треволнений и лишить соблазна снова ринуться в бурный поток того, что называется нами жизнью? В этом он был далеко не уверен.
Так уж у него повелось, что соблюдение обещаний или обязательств считалось им непременным условием взаимного доверия между людьми, а потому репутацию обязательного человека он ценил выше всяких других. Неожиданно для себя пришел и к заключению на склоне лет: чем меньшим числом вещей обладаешь, тем неуязвимее становишься от злостных проказ судьбы - при том понимании, конечно, что все-таки обладаешь достаточным числом денежных знаков для приобретения всего разумно необходимого, дабы личная свобода и независимость не оказались в тягость.
"Это мне напоминает манлихер каркано ", - подшучивал иногда Джордж по поводу малоубедительных аргументов, имея в виду марку винтовки, из которой, по официальной версии, Освальд стрелял в президента: никаких отпечатков пальцев на ней и столь небрежно отрегулированный оптический прицел, что в таком состоянии её вообще нельзя было использовать по выбранному назначению. Надо признать, эта шутка с намеком была самым близким к политике фактом его жизни, не считая университетской поры, когда его интересовала идея "мирового правительства" и он являлся членом организации "Объединенные федералисты мира". На воинской службе об этом обстоятельстве он перестал говорить и вспомнил лишь четверть века спустя, найдя в Джулии, Алексее и Карлосе родственных ему по образу мыслей людей, скрепленных между собой духом свободного интеллектуального поиска.
*
К сожалению, о Карлосе Сальсидо мне известно меньше, чем о других, а сама его личность больше всех утопает в море загадок.
Судьба у него, надо сказать, не столь уж редкая для его поколения испанцев. Отец Карлоса, ещё будучи студентом, воевал на стороне республиканцев. После гражданской войны перебрался через Пиренеи, был интернирован французскими властями, эмигрировал в Мексику. Там и родился Карлос - в вечно зеленом городе Куэрнаваке неподалеку от Мехико. В конце семидесятых вместе с родителями вернулся на родину отцовских предков.
От матери-мексиканки Карлос унаследовал обостренное чувство личного достоинства, недоверчивость, пренебрежение условностями бытового комфорта и готовность принять за норму постоянство своего непостоянства. От отца ему передались строгое соблюдение взятых на себя обязательств, обширный потенциал для творческой работы и тот жизненный принцип, согласно которому не бытие определят сознание, а сознание определяет бытие. Во многом остальном его характер был совсем не доступен для классического психоанализа.
К примеру, он никогда всерьез не задумывался о строгой пунктуальности и размеренности, будто сознательно стремился выразить свою индивидуальность через не устоявшийся, хаотический образ жизни. Невзгоды преодолевал стоически с помощью твердого нигилизма, носившего больше инстинктивный, нежели интеллектуальный характер. За некоторой церемонностью его манер скрывались искренние добродушие и сердечность. С друзьями был откровенен и требовал того же в ответ, но прямоту суждений о людях и вещах считал дурным тоном. Самым большим достоинством в человеке признавал моральную стойкость и способность преодолевать трудности. Даже для пущей доходчивости было бы упрощением сводить его характер к нескольким главным элементам. В нем заключалось бесчисленное множество таких элементов, каждый из которых мог выражаться десятками разнообразнейших формул, превращать цельность его личности в запутанный клубок приобретенных с годами психологических, духовных и прочих состояний.
Как бы ни хотелось Карлосу воспринимать себя единым законченным целым, ему это не удавалось. Законченное единство, впрочем, встречается только в плохой художественной литературе и никогда в жизни, даже в литературе Древней Индии герои эпоса - не лица, а скопление лиц, не отдельные существа, а разные аспекты некоего высшего единства. В душе же Карлоса жили сотни сотен выбранных кем-то для него литературных и нелитературных образов, пользуясь почти равными правами. "Сегодня мертвым ставят памятники, завтра страшно жалеют об этом, - иронизировал он. - Даже животные живут раздвоенной жизнью, мы просто этого не замечаем. И дети отнюдь не цельны, в них тоже есть свой разлад между душой и телом."
После окончания юридического факультета Мадридского университета Карлос поступил на работу в аналитическое управление департамента столичной криминальной полиции, окунулся в мир нескончаемых потоков информации с ограниченным доступом. В бюрократическом ведомстве мало осознавать важность полученного задания - надо показывать всем своим видом и поведением, что ты проникся этой важностью как главнейшей на свете. Вот такого раздвоения личности Карлос уже не мог долго выдержать: его тянуло из мира бумаготворчества в нечто более реальное, живое, пусть даже требующее большего риска. Потому и создал он вместе с друзьями, бывшими полицейскими и сотрудниками военной контрразведки, свое частное бюро расследований в области терроризма, торговли наркотиками и незаконной продажи оружия. Тут уж не до имитации бурной деятельности, но можно дать некоторую своим маленьким причудам, дабы легче чувствовать себя "гением дедукции волю" и ни от кого не зависеть в работе, кроме выпавшего на твою долю небесного знака.
И последнее. Когда Карлос прикидывал свое собственное "число жизненного пути", им всегда оказывалась все та же пятерка. По законам нумерологии, число это свидетельствует о склонности человека к приключениям, путешествиям и заведению новых знакомств, об умении заниматься несколькими вещами одновременно и, не дожидаясь завершения, переключаться на что-то другое. С поправками, но он считал такие особенности очень ему близкими.
Из выстроенных мною догадок получается, что именно логика всех этих факторов привела Карлоса в венский Центр по изучению неопознанных явлений. Точнее, ему просто пришлась по душе царившая там атмосфера свободного творческого поиска, товарищества и духовного рыцарства.
