Анна Данилова - Пожиратели таланта. Серебряная пуля в сердце (сборник)
– А ведь она любит своего мужа, – сказала Глафира. – Признается в том, что он психопат, превратил ее жизнь в настоящий ад, – я даже не удивлюсь, если узнаю, что он поколачивает ее, – и все равно продолжает любить. Если бы не это ее чувство, вряд ли она вообще стала бы как-то действовать. Наоборот, спровоцировала бы развод или вообще уехала от греха подальше. А? Как ты думаешь?
– Конечно, любит. Мы с ней лежали в роддоме, и она только и говорила о том, какой у нее замечательный муж. И когда он приходил к ней, она радовалась искренне. Нет, она не боится его, нет. Может, понимает, жалеет…
– Куда мы сейчас?
– Сейчас я позвоню Сереже, приглашу его пообедать с нами, заодно и расспросим его о новом деле. Может, ему уже удалось установить личность той женщины.
Но поговорить с Сергеем им не удалось. У него постоянно был занят телефон.
– Ладно, поехали, закажем для него обед, рано или поздно он все равно освободится, – сказала Лиза.
Проспект Кирова в этот солнечный день выглядел так, словно это был не обыкновенный будний день, а воскресный, праздничный – залитый теплым весенним солнцем, он расцвел яркими пятнами прогуливавшихся по нему нарядных людей, которые вместо того чтобы работать, сидеть в душных офисах или трудиться в поте лица на заводах и фабриках, все бросили ради того, чтобы подышать воздухом, посмотреть на людей и себя показать.
– Знаешь, Глаша, у меня такое чувство, словно только мы с тобой и работаем. Смотри, все высыпали на улицу, нарядились. Вот это только у нас, в России, люди так одеваются. Как-то ярко, что ли… И на работу идут, как на праздник, – на каблуках, вон, на женщине платье в горох… горох… школьная столовая и гороховый суп…
Лиза, проходившая в это время перекресток улицы Горького, место, где чаще всего можно встретить распространителей рекламы, уличных музыкантов, продавцов мороженого и сладостей, вдруг резко остановилась. Схватила Глафиру за руку и начала декламировать:
Обручем тугим мой лоб сжимая,Страх потери мне шепнул: «Умри!»Я другой любим, – сказал ты.Остываю. Я последний вечер на твоей груди…
– Лиза?! Ты в порядке?!
– Я знаю, как зовут ту женщину! Горохова. Люба Горохова. Она поэтесса. Я как-то шла – вот так же, по проспекту, – и вдруг услышала ее голос. Она декламировала свои стихи. Наивные и в то же время такие сильные – про любовь, и так вдохновенно… Короче, я заслушалась и подумала: как же это трудно – слагать стихи… Чтобы и смысл был, и концентрация чувств и мысли, и рифма… Так вот. Рядом с ней стоял какой-то парнишка и держал в руках стопку отпечатанных на машинке листков с ее стихами. Он продавал их по символической цене. Там-то я и прочитала: «Горохова Любовь». А поскольку я человек с воображением и эта фамилия не могла не зацепить меня своей «гороховой», корневой основой, я сразу же представила себе, как эта Люба Горохова, рыжая полненькая молодая женщина, сидит в нашей школьной столовой и ест…
– …гороховый суп! Ну, ты даешь, Лиза! Ну и ассоциации у тебя с поэтессой!
– Ну да! Гороховый суп, кастрюли… Не знаю, может, я ошибаюсь, и там, в подвале, была не она… Но, увидев ее, я почему-то сразу представила себе кастрюлю с супом, а еще – мороженое… Это потому, что она стояла вот тут, как раз рядом с женщиной, торгующей мороженым.
– Так звони Сергею, пусть он это проверит!
– Непременно позвоню. Нет, Глаша: нет никаких сомнений – это точно была она. И на ней тогда, осенью, тоже было что-то хламидоподобное, вязаное, уютное. И она стояла – невысокая, рыженькая, ветер трепал ее волосы, а щеки разрумянились. И стихи свои она читала как-то невероятно вдохновенно, я бы даже сказала – отстраненно. Я еще подумала тогда, что ей должно быть холодно стоять вот так, на ветру. И представила себе, что и в жизни ей должно быть холодно, неуютно, хоть и носит она эти толстые вязаные балахоны. Что душа ее выстыла, что она очень одинока, поэтому и пишет такие стихи. Вот так.
– Да уж. Недурственно охарактеризовала ты ее! Во всяком случае, я ее себе очень хорошо представила.
– Ты понимаешь… – они вошли в расположенное неподалеку от «знакового» места кафе, заняли столик у окна, – она была ангелом! Не знаю, как тебе это объяснить… Таких людей не убивают! Просто не за что! Она жила в каком-то другом измерении, и это, я уверена, подтвердят многие из тех, кто ее знал. У меня почему-то такое мнение.
– И ты все это рассказываешь мне о женщине, с которой даже не была знакома?
– Да.
– Ты вроде никогда не была столь романтичной, да и стихами как будто излишне не увлекалась…
– Почему же, я в ранней молодости, можно даже сказать, в подростковом возрасте, много читала – и Ахматову, и Цветаеву, и даже, представь себе, пыталась им подражать! Думаю, что и Люба Горохова тоже прошла через это.
– И ты даже запомнила какие-то строки из ее стихотворения?
– Запомнила… не знаю уж, почему. Думаю, у меня просто память хорошая. Так, постой… Дай-ка я попробую сейчас позвонить няне. Я хорошо помню, где лежит этот листок со стихотворением Гороховой. У меня на книжной полке есть томик Ахматовой, вот туда я его и сунула. А на листке есть и ее телефон. Уж не знаю, зачем она там его напечатала.
Лиза позвонила домой, объяснила няне, что ей нужно делать, и уже через несколько минут записывала на салфетке номер телефона предполагаемой жертвы.
– Господи, сделай так, чтобы это была не она, – прошептала она перед тем, как позвонить по этому номеру, и перекрестилась. – Добрый день! Любу можно?
Глафира наблюдала за тем, как меняется выражение лица Лизы. От встревоженного до откровенно печального.
– Пропала, говорите? И как давно ее нет? Уже два дня? Знаете, я поклонница ее творчества, меня зовут Елизавета Травина, я адвокат, думаю, я смогу вам помочь… Вы не назовете свой адрес?
Разговаривая с кем-то, имевшим прямое отношение к Гороховой, Лиза вдруг повернулась к Глафире и пояснила беззвучно, одними губами: «Ма-ма».
– Пишу… Улица Соляная… Хорошо, спасибо, я скоро к вам заеду.
Она отключила телефон и посмотрела на Глашу:
– С матерью ее говорила. Господи, Глаша, а вдруг это не она, не Люба? Но, с другой стороны, такое совпадение… Люба исчезла как раз два дня тому назад. Я должна туда пойти, поговорить с ее матерью и попросить ее показать мне фотографии Любы.
К ним подошла запыхавшаяся официантка. В этот обеденный час ей приходилось трудно – кафе было переполнено.
– Грибная лапша, охотничий горячий пирог и вишневый сок, все по три порции, – заказала Лиза.
В это время позвонил Мирошкин.
– Вот, на ловца и зверь бежит! Серега, мы заказали тебе обед в «Буратино», приходи. Есть новости. Хорошо, пусть через пятнадцать минут. Как раз все принесут. Все, ждем.
Первый вопрос, который Лиза задала Сергею, едва он пришел, звучал так:
– Удалось установить личность убитой?
– Нет, пока нет. Что это? Грибная лапша? Вот спасибо! – И Сергей, с улыбкой поблагодарив Лизу, принялся за еду. – Мы проанализировали сводки, никто пока что не разыскивает женщину, которая подходила бы под описание нашей жертвы. Пропала одна бабушка и две старшеклассницы…
– У Турова был?
– Был. Он сказал только, что поверхностный осмотр свидетельствует о том, что ее не изнасиловали, она умерла от нанесенных ей побоев, ей попросту разбили голову и нос, который сразу же забился сгустками крови, слизью… И она задохнулась.
– Бедняжка! – вздохнула Глафира. После всего, что она узнала о Гороховой, она воспринимала ее смерть более остро и болезненно, чем этого можно было ожидать, если бы речь шла о неизвестном ей человеке. – Какая ужасная, мучительная смерть!
– …еще, множество ударов пришлись по внутренним органам, по печени… А печень у нее и так была не совсем здорова, и это мягко сказано. Девушка выпить любила, у нее был цирроз.
– Сережа, ее пытали?
– Несомненно. От нее явно чего-то хотели. И, судя по тому, как долго и жестоко ее били, получается, что она умерла напрасно. То есть, я хочу сказать, что, если бы она знала, чего от нее хотят, давно призналась бы, не выдержав пыток, и ее, возможно, отпустили бы или, наоборот, убили бы как-то иначе, во всяком случае, прекратили бы избивать.
– Что нашли на месте преступления?
– Немного. Зубочистку, фирменную, из ресторана «Милан». А еще полупустой пузырек замазки – жидкой бумаги, знаешь, «штрих» называется. Я еще подумал, что, скорее всего, этот пузырек вытряхнули из сумочки жертвы или же он сам выпал.
– Да, сейчас уже мало кто пользуется подобными вещами, – сказала Лиза, понимая, что «штрихом» могла пользоваться как раз Люба, которая, судя по ее распечатанным под копирку на машинке стихам, по каким-то своим причинам игнорировала компьютер и тем более принтер.
– А вот зубочистка – это интересно, – сказал он.
– Сережа, я не буду морочить тебе голову, но мне кажется, что я знаю, кого убили в подвале на Аткарской.
