Инна Бачинская - Ошибка Бога Времени
…Юлия проснулась внезапно, словно ее толкнули. Было темно, тихо, неярко горел ночник на тумбочке около ее кровати – симпатичный, улыбающийся до ушей фарфоровый лягушонок под темно-красным мухомором, – который она никогда не включала, а держала только для красоты. Она лежала неподвижно, охваченная странным чувством нереальности. Что-то было не так… Она была одета! Она лежала в своем длинном вечернем платье, укрытая желтым шелковым покрывалом… Колье! Рука метнулась к шее… колье на месте! Как странно… Она приблизила руку к лицу – искорками вспыхнули бриллианты… отвела руку в сторону, рассматривая кольца, и вдруг едва не вскрикнула – мутная волна ужаса пронзила ее. Рядом с ней на постели лежал человек! На долю секунды ей показалось, что это Женька. Затаив дыхание, она повернула голову. Человек спал, она слышала его дыхание. Чужой человек. Юлия испытала облегчение и разочарование одновременно. Человек лежал на спине, одетый, и она, осторожно приподнявшись на локте, стала с жадным любопытством, приоткрыв рот от напряжения, рассматривать его лицо. Она вспомнила, как он пришел с цветами в обертке из фольги, и улыбнулась. Она испытывала удивительное и легкое чувство радости от того, что не спит и может рассматривать спящего рядом человека, беспомощного, не подозревающего, что на него смотрят. Ей стало смешно, и она прикрыла рот рукой, чтобы не засмеяться вслух. Она была пьяна…
У Алекса были темные волосы, широкий выпуклый лоб, длинные, как у женщины, ресницы. Впалые щеки. На шее билась жилка. Ей было неловко подсматривать, но… не будить же, успокоила она себя. Крупные губы, подбородок с ямочкой… Расстегнутый ворот рубахи, одной пуговички нет. Грудь его мерно вздымалась. Спящий, он был беспардонно молод, потрясающе молод, неприлично молод! Юлия вздохнула. Его большие руки лежали поверх одеяла… заживший порез около ногтя на правом указательном пальце, часы на запястье, почему-то правом.
Ноздри ее раздувались, втягивая его запах. Запах волос, кожи, тела, одежды… Если бы ее спросили, что она чувствует сейчас, она сказала бы – ничего, и пожала плечами. И слукавила бы. К ее изумлению, ее неудержимо тянуло к этому парню. Как тогда, много лет назад… Она смотрела на его руки и представляла, как он…
Остановись, бесстыдница! Но она ничего не могла с собой поделать. Ее голова лежала на его груди, мысленно, разумеется, и щекой она чувствовала биение его сердца… а колено упиралось в его бедро… тоже мысленно. Губы ее пересохли, она облизнула их языком… Дыхание перехватило, лицо горело.
«Да что же это такое?» – подумала она почти в отчаянии, не веря и удивляясь себе. Осторожно протянула руку ладонью вниз, словно собираясь прикоснуться к его лицу, но не решилась в последний момент. Она держала ладонь над его лицом, чувствуя его теплое дыхание. Против ее воли ладонь опустилась ниже, почти коснулась его губ, и словно искра проскочила, рассыпавшись внутри звенящим жаром. Губы его шевельнулись – он легко поцеловал ее ладонь, не открывая глаз… еще и еще… Потом вдруг повернулся лицом к ней… Теперь они лежали, глядя в глаза друг другу…
Она не запомнила, кто сделал первое движение… неважно, неважно… Она почувствовала его дыхание и губы на своих губах… Он целовал ее мелкими частыми поцелуями, словно боялся испугать, словно приручал и приучал к себе… А потом прижался к ее рту, и она вскрикнула, почувствовав соленый вкус крови, и со слабым стоном обхватила руками его плечи, чувствуя его нетерпение.
«Неужели это я? – билась мысль. – Неужели так бывает? Зачем? Нельзя…»
…Изгибаясь, она помогала ему справиться с застежкой платья…
– Юлечка! – шептал он, раскаленными руками дергая молнию, которая не хотела расстегиваться. – Юлечка, девочка моя… Юлечка…
…Они, стоя на коленях в постели, поспешно раздевались… не сводя взгляда друг с друга… тени метались по стенам спальни… И когда, наконец, одежда их в беспорядке полетела на пол, он обнял ее так сильно, что у Юлии перехватило дыхание… Не отрываясь от ее губ, он потянул ее к себе…
Глава 5
Жорик и монах
Жорик, брат Ирки, был жилистым озабоченным человеком с неприятной привычкой хрустеть пальцами. Обвисшие беспородные джинсы свисали с его тощего зада, длинная кадыкастая шея торчала из ворота растянутой черной футболки с пейзажем Нью-Йорка, растрепанные патлы торчали во все стороны.
Жорика еще с детства отличал озабоченно-пытливый взгляд карих, слегка навыкате, глаз, и при этом – выражение полного отсутствия мысли на физиономии. Казалось, он прислушивается к собственным ощущениям или решает в уме проблему Бермудского треугольника, или вечного двигателя, или еще чего-нибудь столь же универсально-фантастического. В его черепной коробке бешено вертелись, сцепляясь зубцами, большие и малые колесики, деловито раскачивались крошечные маятнички, летели искры от напряжения, и рождалась очередная гениальная догадка или открытие века.
– Эволюция! – восклицал Жорик, начитавшись книжек одного американского философа русского происхождения. – Где она, ваша эволюция? Не существует понятия эволюции в принципе! Эволюция предполагает закрепление новых качеств в организме, а где они, эти новые качества, если человек в принципе не меняется? Каким вылупился на свет божий, такой и есть. Третья рука не отросла, хотя не помешала бы, знание не передается потомству, все дураками рождаются, а потом всю жизнь учатся и дураками помирают. Количество хромосом не меняется. Солнечные удары случаются и ожоги, хотя за тысячи лет вашей эволюции уже можно бы и попривыкнуть к солнечной радиации. Кости ломит на перемену погоды опять-таки. Вот когда трансплантаты из пластмассы пойдут в ход, вот тогда и начнется! Эво-лю-ция!
Жорик любил порассуждать за кружкой пива под грязным зонтиком уличного пивного бара с любым, кто подворачивался под руку в тот момент. Это были лучшие минуты его жизни. Ради чего человек рождается на свет? Ради работы? Любви? Куска хлеба насущного? Нет, считал Жорик. Голова дана, мысли приходят – вот и думай, шевели извилиной, разгадывай смысл бытия и делай открытия. Обменивайся мыслями и информацией со сто́ящими людьми. Пиво в данном процессе было не самоценно, а являлось сопутствующим элементом.
Жорик два года проработал шофером-дальнобойщиком в Америке, под чужим именем, с чужими документами, так как пребывал в стране нелегально. Компания по перевозке грузов была с Брайтон-Бич, а Брайтон-Бич – это государство в государстве, и законы ему не писаны. Жорик исколесил все штаты вдоль и поперек, сегодня – в Нью-Йорке, завтра – в Орегоне или Флориде, перевозя товар в гигантских серебристых фургонах. Выучил язык, своеобразный смачный русско-американский брайтоновский диалект, нахватался цеховых баек, легенд и забобонов американских дальнобойщиков. Усвоил кодекс чести этих механических ковбоев, напоминающий клятву юного пионера и моральный кодекс строителя коммунизма вместе взятых, идею которого можно было выразить тезисом: сам погибай, а товарища выручай.
– Эх, хорошо было! – вздыхает ностальгически Жорик. – Дороги, конечно, писец полный! И на сотни миль – ни души. Едешь по карте. А вокруг – пустыня и горы. И вдруг откуда ни возьмись полицейский патруль! Сирена верещит – аж в глазах темно! Сразу руки на руль и замри. Чуть шевельнешься – он за пистолет! Или по яйцам запросто врежет. Там же все психи. Уже с пеленок. Сначала стреляют, потом разговаривают. Ковбойский менталитет называется. Деньги-карьера, карьера-деньги!
А бабы! Визгливые, крикливые, ни хера не умеют, ни приготовить, ни постирать, а сразу в койку! И породы никакой – тощие, все, как одна, на диете, нечесаные, половина в драных рейтузах и майках до колен, половина в мини, зад сверкает, а ты делай вид, что тебе по барабану. И упаси бог косяк кинуть не в жилу, сразу визг – приставание на сексуальной почве! Да кому ты на хрен нужна, доходяга?
Иногда по дороге пассажира возьмешь и рад до смерти, что не один. А то хоть волком вой. Мы из-за экономии в одиночку ездили. Тогда платят больше, но крыша едет. Как в одиночной камере.
Там это… – Жорик улыбается задумчиво, понижает голос и косит взглядом, – в Юте, городок такой небольшой, занюханный, вроде хутора, но все прилично, гостиничка, туалетная бумага в сортире, пиво – двадцать сортов. И официантка – Нэнси, рыжая, веселая, совсем нашенская, в доску. Ее все ребята знали. Даже крюк делали, чтобы отметиться. Смеется, юбкой метет, а чему радуется? Без мужика, двое детей. Как посмотришь – душа замирает. Звала остаться, между прочим. А что, думаю, вот возьму и останусь! Авторемонтную мастерскую открою, покрасить-побелить, крышу починить, чего кому надо – я все умею. А с другой стороны, от скуки помереть можно. Ностальгия такая, хоть вешайся. Нэнси была другая, совсем как наша баба. И все при ней, но не судьба! Хоть и давала всем подряд. А я так считаю – кому много дано, с того много и спрашивается!
