Алексей Макеев - Врачебная тайна
Следом за Бочковым возле больнички объявился Алимбаев. Он высоко поднял брови при виде меня, отдыхающего на скамейке. «А ты что здесь делаешь?» — говорил его взгляд. Вслух он, однако, не сказал ничего, только хмыкнул и ушел.
Через некоторое время я заметил рыжего Поваренка. Кстати, он был обут в берцы. Может, это его я пытался поймать за ногу, а вовсе не Али Бабу? Хорошо бы взгреть их обоих, чтобы не ошибиться!
Стало понятно одно: отъезд мне запросто могут сорвать. Я увидел, как Али Баба и Поваренок разговаривают с Климовым. Разумеется, Климов сделает то, что велит мафия. А я мыслями был уже в госпитале! Нет, так легко расставаться со своими планами не хотелось. Пришлось срочно прятаться в кусты. Успокаивал себя тем, что есть люди, которые чуть что, сразу в кусты, я же — лишь в крайнем случае… Стал ждать «буханку». Если она не приедет сегодня, — думал я, — план по переселению в медучреждение можно будет считать сорванным и готовиться к бою. Второго шанса мне просто так не дадут. Почувствовал волнение: придет «буханка» или нет? Поймал себя на том, что грызу ноготь. Вот еще!
К счастью, она приехала! Я одним из первых прошмыгнул из своего укрытия в машину. Это я очень правильно сделал! Страждущих в это утро собралось больше, чем мог вместить автомобиль. Мне же до завтра ждать было не с руки.
В последний момент, когда «уазик» тронулся с места, я обернулся, посмотрел в окно и встретился взглядом с Климовым. «Упустили!» — казалось, прочитал я в его глазах. Мысленно показал ему неприличный жест.
Попасть в госпиталь было полдела. Главное — закрепиться в нем. Редчайший случай, когда мерзкое насекомое — клеща — можно привести в качестве положительного примера.
Проехав в ворота, «буханка» подкатила к единственному на территории высокому зданию — главного корпуса, судя по всему. В приемном покое доктор-сопровождающий сдал нас даме средних лет с сохранившейся фигурой. Очки в тонкой оправе придавали ей загадочный вид. Прибывших на осмотр она вызывала по одному. С чем приехали ребятки из других взводов, я не интересовался, чтобы не заболело то же самое. Хватало собственной головной боли, не считая отбитых костей.
Когда настала моя очередь, произнес свою легенду про насморк и левую половину головы. Гайморит у меня правда был, только давно. Симптомы, однако, помнил.
Тетя оказалась технически вооруженной, достала инструменты отоларинголога и в шесть секунд определила, что никакого гайморита у меня нет. Положим, я и сам это знал, однако стало обидно, что так быстро раскусили. Почувствовал, что судьба моя висит на волоске. Сейчас докторша позовет: «Следующий!» — и все. Назад, в учебку, где меня никто не ждет! Точнее — ждут, но не так, чтобы это вызывало ответное желание скорой встречи.
— А мне бы еще к майору Гоменскому, — пролепетал я.
— А что у тебя? — спросила дама.
— У меня это… ребра болят при дыхании.
— Майор Гоменский вообще-то начальник кожно-венерологического отделения, — просветила меня докторша. Я, пожалуй, заржал бы, если бы не серьезность положения, в которое попал. Следовало заранее узнать, где работает заветный майор Гоменский, которому нужна дармовая рабочая сила.
Дверь приоткрылась, неведомый мужчина в белом халате, надетом поверх формы, как у всех здесь, спросил:
— Марь Иванна, вы скоро отстреляетесь?
— Это ты мне скажи, Палыч, скоро ли я отстреляюсь? Тебе очередь видна.
— Ясно, — сказал Палыч, оценив толпу наших связистов. Дверь закрылась, я почувствовал, что соломинка, за которую схватился утопающий курсант Смелков, вот-вот обломится.
— Мария Ивановна, — робко позвал я.
— Откуда ты знаешь, как меня зовут? — удивилась она. Отвечая на вопрос Палыча, обо мне, видно, забыла совсем.
— Там, в направлении, только про насморк написано, — напомнил ей. — На слух я не жаловался.
Она улыбнулась.
— Может, тогда вы меня посмотрите?
— Хорошо. Раз на слух не жаловался, раздевайся.
Я снял хэбэшку, Марь Иванна глянула на мои плечи, грудь, ребра — все синие — и по-мальчишески присвистнула, чем сразу завоевала мою симпатию.
— Ты в часть не хочешь возвращаться? — догадалась она. — Тебе, может, к хирургу надо?
— Не хочу возвращаться, — честно подтвердил я. — Мне к хирургу не надо, но, если вернусь, кому-то действительно может понадобиться… Мне бы к майору Гоменскому. Слышал, ему работники нужны.
Мария Ивановна задумалась. Судьба моя опять висела на волоске…
— Хорошо, — сказала она. Взяла какой-то бланк, набросала на нем несколько строк и передала мне.
— Выйдешь из корпуса, пойдешь направо, последний корпус, у забора, почти в углу.
— Спасибо! — поблагодарил я добрую женщину. Хотелось сказать ей, подобно щуке, пойманной Емелей: «Может, и я вам как-нибудь пригожусь!» — да поскромничал. Узнай она, кто мой дядя, сама пришпорила бы воображение, и предлагать не пришлось.
Конечно, отец отмазал бы меня от армии и без дяди Васи. На призывном он сказал:
— Надоест расширять сознание, напиши, я тебя вытащу оттуда.
Отец категорически не хотел понимать, почему я, после успеха своей первой персональной выставки, вознамерился полтора года месить грязь сапогами.
— Из глины тоже можно что-то вылепить, — сказал я ему тогда.
— Да ты не глину месить будешь, а… — Отец посмотрел на мать, присутствующую при разговоре, и не стал продолжать.
— Кроме всего прочего, папа, как я стал бы в глаза друганам смотреть, когда они из армии вернутся?
— Так ты из солидарности с ними?
— Нет, — вынужден был признать я. — Из солидарности с ними я поступал в институт.
— Ты сам выбрал технический вуз, а не художественную академию.
— Сам, сам…
— Послушай, Олежек. Ты думаешь, будешь там наблюдать жизнь, людей, да? — с иронией спросил отец. — Помнишь у Жванецкого: «Что может думать об архитектуре мужчина, не имеющий прописки?»
— Это ты к чему?
— Тебе там, не выспавшемуся, голодному, затюканному работой, будет не до наблюдений. Поспать бы минут шестьсот — станет главным желанием.
Следовало признать, с начала службы отца я вспоминал не раз. Однако и своей нити все же не терял. Пожалуй, я был единственным придурком в части, который, пройдя через какую-нибудь ситуацию, напрочь лишенную романтики, типа шкрябания деревянных полов куском стекла с последующим натиранием мастикой, или наряда по столовой, в замызганной «бэушной» хэбэшке, воняющей черт знает чем, потом радовался приобретенному опыту. Серега спросил меня: «Может, ты мазохист? Тебе доставляет удовольствие оказаться в стремном положении?» — «Главное, не дать себя поставить в такое положение, после которого женщина надолго остается в положении», — отшутился я. Возможно, это был самый дурной каламбур в моей жизни, не знаю. Лишенный амбиций оратора, я направлял все свое честолюбие лишь в область изобразительного искусства. При Сереге однажды уже успел проявить себя — когда отдыхали у Ромы в лазарете с солнечными ожогами. Попросив у доктора лист бумаги и карандаш, изобразил сержанта Шляхова, тогда еще вполне себе живого. Шляхов отличался шикарной улыбкой: вывернутые наизнанку губы, блестящая металлическая фикса, придавали его лицу выражение, будто сержант подглядывает в женской бане. С таким выражением я его и нарисовал, вложив в руки младшего командира на портрете некий листок. Подписал: «Сержант Шляхов рассматривает порнографический снимок». Слова «порнографический снимок» мне не понравились — слишком прямолинейно. Ластика не было, зачеркнул эти слова и поверх вывел: «Портрет Ломоносова». Немного поразмыслив, зачеркнул и Ломоносова. «Фотографию Анджелы Дэвис» — осталось в окончательном варианте. Серега захихикал, я поклонился… Знал бы тогда, что Шляхов скоро покинет нас навсегда, ни за что не стал бы рисовать карикатуру, из чувства благодарности.
Следуя указанию Марь Иванны, я понял, почему она сказала про корпус КВО, что тот находится «почти» в углу. В самом углу имелось еще одно строение, и по мощной вытяжке я догадался, это морг. Веселенькое соседство!
В целом госпиталь походил на пионерский лагерь. Те же одноэтажные длинные корпуса с занавесочками на окнах, цветники, разделенные асфальтовыми дорожками, портреты героев войны на щитах. Гастелло, Матросов, Зоя Космодемьянская, казалось, с укором смотрят на сонм симулянтов, окопавшихся здесь.
Я попытался прочитать, что нацарапала Марь Иванна на рецепте, но тщетно. Еще ни одному смертному не удавалось разобрать почерк врача. Может, так и обратиться к майору Гоменскому: «Не поможете прочитать, что здесь написано?» — «Подателю сего прописана трехведерная клизма, дезертирская твоя душа!» — ответит он.
Мысленно выразил надежду, что в КВО не заваливают работой настолько, что пациенты в итоге переселяются в здание напротив. Судя по тому, как шумела вентиляция, оно не пустовало.