Гастон Леру - Призрак Оперы
Арман Моншармен написал такую толстую книгу воспоминаний о периоде своего директорства, что можно подумать, будто он занимался Оперой только в том смысле, что писал о происходящем в ее стенах. Господин Моншармен не знал ни одной ноты, однако был на «ты» с министром народного образования и изящных искусств, пописывал статейки в бульварные газеты и, кроме того, обладал большим состоянием. Наконец, он был обаятельным человеком, не лишенным здравого смысла, и, решившись встать к рулю управления Оперой, сумел выбрать себе надежного и ловкого коллегу — Фирмена Ришара.
Фирмен Ришар был тонкий музыкант и галантный мужчина. Вот что писали о нем в газете «Театральное ревю»:
«Господину Фирмену Ришару около 50 лет. Это человек высокого роста, плотный, но не располневший. Он обладает представительной осанкой и изысканными манерами. В густых коротко подстриженных волосах и бороде совсем нет седых волос. В выражении лица проглядывает что-то грустное, однако эта грусть смягчается прямым и честным взглядом и обаятельной улыбкой. Господин Фирмен Ришар — очень талантливый музыкант, мастер гармонии, умелый контрапунктист. Мощь и размах — вот главные признаки его сочинений. Он писал камерную музыку, высоко ценимую знатоками, музыку для фортепиано, сонаты и полифонические пьесы, исполненные оригинальности, и составил целый сборник фортепьянных мелодий. Наконец, «Смерть Геркулеса», исполняемая на концертах в консерватории, дышит эпической страстью, заставляющей вспоминать Глюка, одного из любимых учителей Ришара. Он обожает Глюка, но не меньше он любит и Пуччини. Ришар черпает вдохновение везде, где только можно. Восхищаясь Пуччини, он склоняется перед Мейербером, получает удовольствие от Чимарозы, и никто так высоко, как он, не ценит неповторимый гений Вебера. Наконец, в отношении Вагнера господин Ришар готов утверждать, что он понял его первым, а может быть, и единственным во Франции».
Из этой цитаты видно, что, поскольку Фирмен любил почти всю музыку и всех музыкантов, все музыканты были обязаны любить Фирмена Ришара. В заключение добавим, что новый директор был властным человеком и обладал очень дурным характером.
Первые дни пребывания в Опере оба директора радовались, как дети, ощущая себя хозяевами столь большого и прекрасного предприятия, и совершенно забыли странную и непонятную историю с призраком, как вдруг произошло событие, которое показало, что шутка — если это была шутка — далеко не окончена.
В то утро господин Ришар пришел в свой кабинет в одиннадцать часов. Его секретарь Реми показал ему полдюжины писем, которые он не распечатал, поскольку на конвертах была пометка «Личное». Одно из них сразу привлекло внимание Ришара не только потому, что конверт был подписан красными чернилами, но и потому еще, что почерк показался ему знакомым. Действительно, этим спотыкающимся детским почерком был добавлен абзац в тетради обязанностей директоров. Он распечатал конверт и прочитал:
«Уважаемый директор, прошу прощения за то, что побеспокоил Вас в эти драгоценные минуты, когда Вы решаете судьбу лучших артистов Оперы, когда Вы возобновляете прежние контракты и заключаете новые, причем делаете это уверенно и умело, со знанием публики и ее вкусов, с решительностью, которых недоставало вашим предшественникам. Я знаю, как много Вы сделали для Карлотты, Сорелли и маленькой Жамм и для некоторых других, в ком Вы угадали замечательные качества, талант или гений. Вам хорошо известно, кого я имею в виду — не Карлотту, которая поет, как шрапнель, и которой не следовало уходить из кафе «Амбасадор» или «Жакен», не Сорелли, которая пользуется успехом главным образом у извозчиков, не малышку Жамм, танцующую, как корова на лугу. Я веду речь о Кристине Даэ, чья гениальность бесспорна и которую, кстати, Вы ревниво бережете от истинного творчества. В конце концов, Вы вольны распоряжаться в своем учреждении по своему усмотрению. И все-таки я хотел бы воспользоваться тем, что Кристине Даэ еще не указали на дверь, и послушать ее нынче вечером в партии Зибеля, поскольку партия Маргариты после ее недавнего триумфа ей заказана, и в связи с этим прошу Вас не занимать мою ложу ни сегодня, ни в последующие дни. Я не могу закончить письма, не заметив Вам, как неприятно я был поражен тем, что моя ложа была абонирована по Вашему распоряжению.
Впрочем, я не протестовал: прежде всего потому, что я не сторонник скандалов, и во-вторых, потому, что Ваши предшественники, господа Дебьен и Полиньи, которые всегда были любезны со мной, возможно, по рассеянности забыли предупредить Вас о моих маленьких слабостях. Но я только что получил от этих господ ответ на мою просьбу объясниться, и этот ответ убедил меня, что Вы ознакомлены со своими обязанностями, и, следовательно, в Ваших действиях я усматриваю оскорбительную насмешку. Если хотите жить со мной в мире, не следует в самом начале наших отношений отбирать у меня ложу. В заключение разрешите, уважаемый директор, заверить, что я являюсь Вашим преданным и покорным слугой».
Подпись: «П. Оперы».Письмо сопровождалось небольшой заметкой, вырезанной из газеты «Театральное ревю»:
«П. О., виноваты Р. и М. Мы их предупредили и передали им тетрадь с обязанностями. Искренне ваши!»
Едва Фирмен Ришар успел дочитать эти строки, как открылась дверь кабинета и перед ним предстал Арман Моншармен с письмом в руке, как две капли воды похожим на то, которое получил он. Они переглянулись и расхохотались.
— Итак, шутка продолжается, — сказал Ришар, — но это уже не смешно!
— Что это значит? — удивился Моншармен. — Неужели они думают, что, если они были директорами Оперы, мы навсегда отдадим им ложу?
И первый и второй ни секунды не сомневались в том, что оба послания были делом рук их предшественников.
— Мне не улыбается так долго оставаться объектом для глупых шуток, — заявил Ришар.
— В этом же нет ничего обидного, — заметил Моншармен.
— Кстати, чего они хотят? Ложу на сегодняшний вечер?
И Фирмен Ришар велел секретарю немедленно передать абонент на ложу № 5 Дебьену и Полиньи, если она еще не сдана.
Она была свободна. Дебьен жил на углу улицы Скриба и бульвара Капуцинов, Полиньи — на улице Обер. Кстати, оба письма призрака были отправлены с бульвара Капуцинов; это заметил Моншармен, внимательно рассмотрев конверты. Директора пожали плечами, посетовав на то, что солидные пожилые люди развлекаются, как дети.
— Все-таки они могли быть повежливее, — заметил Моншармен. — Видишь, как они выговаривают нам за Карлотту, Сорелли и малышку Жамм.
— Да ладно, старина, они просто больны от ревности… Подумать только: даже заплатили за заметку в «Театральном ревю». Неужели им больше нечего делать?
— Кстати! — сказал Моншармен. — Кажется, их очень интересует Кристина Даэ…
— Ты не хуже меня знаешь, что у нее репутация честной девушки, — ответил Ришар.
— Репутация часто обманчива, — сказал Моншармен. — Вот у меня репутация знатока музыки, а я не знаю, чем отличается соль от фа.
— Успокойся! У тебя никогда не было такой репутации.
Потом Ришар велел привратнику впустить артистов, которые вот уже два часа прогуливались по большой директорской приемной, ожидая, когда откроется дверь, за которой их ждали слава и деньги… или увольнение.
Весь день наши директора вели переговоры, обсуждали дела, подписывали и разрывали контракты, так что можете себе представить, как они утомились в тот вечер — непогожий вечер 25 января — после сумасшедшего дня, наполненного истериками, интригами, рекомендациями, угрозами, протестами, признаниями в любви и ненависти. Они рано ушли домой, даже не заглянув в ложу № 5 и не полюбопытствовав, понравился ли спектакль Дебьену и Полиньи.
На следующее утро Ришар и Моншармен обнаружили среди корреспонденции, во-первых, открытку от призрака:
«Уважаемые директора!
Очень благодарен. Чудесный вечер. Даэ восхитительна. Обратите внимание на хор. Карлотта — превосходный, но бездушный инструмент. Позже напишу вам по поводу 240 тысяч, если быть точным — 233 424 франка 70 су, потому что господа Дебьен и Полиньи переслали мне 6575 франков и 30 сантимов за первые десять дней текущего года в связи с тем, что их полномочия истекали 10-го числа. Ваш слуга, П. О.».
Во-вторых, было письмо от Дебьена и Полиньи:
«Господа!
Спасибо за внимание, но сами понимаете, что перспектива еще раз послушать «Фауста», как бы это ни было приятно для бывших директоров Оперы, не мешает нам напомнить, что мы не имеем никакого права занимать ложу № 5, которая принадлежит исключительно тому, о ком мы с Вами уже говорили, при этом советуем перечитать последний абзац пункта 63. Примите наши уверения и пр.».
— Эти двое уже начинают мне надоедать, — горячо заговорил Ришар, разрывая на клочки письмо Дебьена и Полиньи.
